Страница 21 из 22
И сердце Верочки точно захлопнулось вместе с дверью. А вдруг не пустят ее больше сюда?! Может быть, приняли за воровку, за авантюристку какую-нибудь, боятся, чтобы она чего-нибудь не стащила в прихожей. Даже на порог прислуга побоялась впустить ее, Верочку! А все из-за того, что у нее старенькая кофточка, плохая шляпа и заплатанные башмаки. Отчаяние охватило душу Верочки. Она готова была уже спуститься с лестницы, так как, по-видимому, было мало надежды, что снова откроется дверь…
И вот, когда слезы готовы были брызнуть из глаз Верочки, желанная дверь распахнулась с грохотом, та же толстуха появилась на пороге и пробасила:
— Входите, што ль! Раздевайтесь. Сама говорить сейчас будет с вами!
Верочка не без трепета перешагнула порог и, волнуясь, стала снимать с себя верхнее платье. Едва только успела она освободиться от кофточки, как тяжелые шаги за спиной заставили ее обернуться. Верочка увидела перед собой невысокую, очень полную женщину, с гладко причесанной, на пробор, головой, в турецком пестром капоте.
— Вы что ж это, по объявлению пришли? — кивнув Верочке в ответ на ее вежливый поклон, проговорила хозяйка.
— Да, — робко ответила Верочка.
— Батюшки-светы. Да никак вы сами ученица-то! — вырвалось не то изумленно, не то испуганно из груди женщины.
— Да!
— Царица Небесная! Да сколько вам лет-то?
— Шестнадцать!
— Святители мои! Я бы и тринадцати не дала по виду!
Верочка смутилась. Действительно, она очень миниатюрна и кажется, несмотря на свои шестнадцать лет, чуть ли не двенадцатилетним ребенком.
Она стояла, точно к смерти приговоренная, перед хозяйкой квартиры и мучительно краснела под ее пристальным, в самую душу, казалось, проникающим взглядом. А та между тем говорила:
— Уж и не знаю, как поступить! Сам-то, муж мой, то есть, строго наказывал перед тем, как ехать в магазин (у нас фруктовый магазин, знаете), учительницу постепеннее да построже нанять, чтобы с моими Гусынями справляться. Уж очень они у нас туги на ученье-то… По два года сидят в каждом классе. А уж годов немало. Уж чего-чего отец не придумывал с ними! И в комнату под замок с книжкой запирал, и за косу трепал, ничего, то есть, не помогает! Я и то ему говорю: "Брось, — говорю, — Акиша, на их век хватит ученья-то! Не бесприданницы какие, — говорю, — не в учительницы им идти! Слава Богу, проживут и с тем, что понахватали в школе!" Меня саму покойный родитель не очень, чтобы к науке нудил, и вот, слава Богу, до седых волос дожила счастливо, как дай Бог всякому. А он мне на это, сам-то: "Молчи, Прасковья Федоровна, нынче другие времена пошли!" Нынче, говорит, без науки ни шагу. Нынче неученый человек, что слепой. Хочу, говорит, беспременно, моих Гусынь в люди вывести (это он Гусынями дочек называет). Ну, понятно, кто ему перечить станет! Взяла да и послала в газету объявление… Ищут репети… репети… ох, и не вымолвить сразу!
Проговорив одним духом все это и сбившись на последнем слове, сама замолчала.
Молчала и Верочка. Неловкие, тяжелые потянулись минуты.
У противоположных дверей, ведущих в следующую комнату, слышалась какая-то подозрительная возня и заглушенный смех.
— Это Гусыни мои гогочут! — предупредительно пояснила хозяйка, перехватывая недоумевающий взгляд Верочки, обращенный к дверям. Потом недовольно-ворчливым голосом крикнула на всю квартиру: — Под потолок выросли, а ума не нажили! Сто раз наказывала вам под дверьми не слушать. Ступайте сюды, коли уж невтерпеж поглядеть охота. Поля, Даша!
И едва успела договорить хозяйка, как дверь широко раскрылась, и две высокие, полные, упитанные, румяные девицы появились на ее пороге. Они обе как две капли воды походили на мать. Их молодые, пышущие румянцем лица так и сияли весельем, задором юности и полным довольством жизнью и собой. По виду им было лет по семнадцать каждой. Несмотря на это, обе казались неуклюжими подростками благодаря коротким платьям и туго заплетенным в толстые косички, по-детски, волосам.
— Здравствуйте! — проговорили они обе сразу, точно по команде, и протянули свои большие пухлые руки Верочке. — Вы репетировать с нами будете? Да?
Верочка смущенно и вопросительно взглянула на хозяйку.
Та развела руками:
— Уж и не знаю, что делать! Ума не приложу! Как бы сам чего доброго не рассердился. Ребенка, скажет, не учительницу взяла! То-то. А по виду-то вы мне нравитесь: скромная, тихая, видать, девица. Вы вот что: заходите-ка вечером ужо. Я с мужем переговорю, как он вернется. Тогда и ответ дам. Вы по каким часам заниматься-то станете?
— После гимназии, если позволите. Так с трех до пяти.
— И очень даже прекрасно! Мои Гусыни тоже к этому времени домой из гимназии приходят.
— Мамочка! Как вам не совестно нас так при посторонних называть! — взмолилась одна из дочерей.
— Ну ладно, от слова не поглупеете больше, — отмахнулась от них мать. Потом снова проговорила по адресу Верочки:
— Так вы вечерком ужо забегите! А не то ваш адрес дайте… Поля, запиши… Малаша за булками вечером пойдет, прогуляется и до вашей квартиры. Вы где живете?
Верочка поторопилась дать адрес.
— Вы одна или при родителях? — не без некоторой доли любопытства осведомилась хозяйка.
— Нет. Я с бабушкой.
— Так, так. Сирота, значит.
— Да.
— Ну, Господь с вами, ступайте. Как сам домой вернется, мы вас и оповестим. А условия наши в газете были, так что об иных каких и не приходится говорить.
И пожав руку Верочке своей пухлой мягкой ручкой, хозяйка вышла. Ее обе дочери остались с девушкой. Обе девицы смотрели на нее ласковыми, доброжелательными глазами, точно хотели сказать: "Не беспокойся, пожалуйста, ты нам очень нравишься, очень, очень!"
Смущенная Верочка поторопилась распроститься с ними и уйти.
Дождь перестал, но на улицах было по-прежнему сыро и неприглядно, когда Верочка торопливо шагала по направлению к своей крохотной квартирке на Боровой. Было около одиннадцати часов, и идти в гимназию не стоило так поздно.
Тихо-тихо позвонила Верочка, чтобы не испугать бабушку у своей двери. Но тем не менее старушка уже встревожилась ее ранним приходом.
— Что ты так рано, деточка, разве вас распускают в такие часы? — взглянув в лицо внучки, взволнованным голосом осведомилась старушка.
Верочка встретила этот взгляд, потупилась и вспыхнула до корней волос. Она не хотела лгать. Да и не умела.
Обняв за шею обеими руками свою старушку, она рассказала ей все, всю свою маленькую тайну, спрятав пылающее личико на ее груди. Захлебываясь словами, Верочка торопилась облегчить свою душу признанием.
— Только теперь надо вооружиться терпением, бабушка, и ждать до вечера. Каков-то будет ответ?!
Старушка ничего не сказала. Только глаза подняла на образ. А в сердце ее воскресла мгновенно такая огромная, такая жгучая радость, что, казалось, оно, это бедное старенькое сердце, не выдержит ее. И не за урок, не за возможность выхода из нужды, посланную им Богом, благодарила Его, Милостивого, в эти минуты старушка, а за то, что есть у нее Верочка, редкая, заботливая, сокровище-Верочка, какой другой не сыщется во всем мире!
Весь этот день Верочка провела в тревоге. Каков-то окажется ответ купчихи! Что ожидает ее? А бабушка была спокойна. Бабушка знала твердо, бабушка верила, что доброе начало не останется без награды. Верочка хотела трудиться для своей старушки. Стало быть, Бог Милосердный поддержит Верочку. И бабушка не ошиблась.
Ровно в семь пришла толстая Малаша. Письма она не принесла никакого. Только передала на словах.
— Велели приходить завтра. В три часа. Сам согласился.
И только.
Но с этой коротенькой фразой для бабушки с Верочкой началась новая жизнь.