Ключ к счестью

Когда далеко над Темзой прокатились звуки труб, извещавшие о начале торжественной процессии, Пен, Пиппа и Анна вышли из резиденции французского посланника в Уайтхолле и направились к берегу реки, чтобы увидеть все собственными глазами. Они почти не боялись, что в собравшейся толпе их могут заметить соглядатаи Нортумберленда: ему сейчас не до них.

Люди, пришедшие посмотреть на это зрелище, были на удивление мрачны и молчаливы: никаких приветственных криков, никакого восторга, в воздух не летели головные уборы, когда по реке плыла армада разукрашенных кораблей. В толпе царило напряжение, оно было настолько ощутимым, что казалось, его можно было потрогать и взять в руку.

Сестры долго не задержались на набережной и вернулись в подавленном настроении: они ощутили, что терпение людей на пределе, в любой момент может вспыхнуть кровавый бунт, в чем, судя по рассказам старших, жители Лондона успели неоднократно проявить себя как большие мастера.

Оуэн был очень обеспокоен их уходом из дома и позволил себе выговорить им за своеволие. Выговор длился бы намного дольше, если бы Пен не прервала его вопросом:

— Какие новости от принцессы Марии?

Как раз в этот момент посланник Ноэль вышел из своего кабинета с депешей в руке.

— Принцесса благополучно добралась до Фрамлингема, — сказал он, обращаясь к Оуэну и не делая секрета из полученного сообщения, поскольку оно касалось всех находившихся под его защитой женщин. — Ваши отец и брат, леди Пен, тоже там. А тем временем герцог Нортумберленд лихорадочно ищет поддержки в народе, его люди усеивают площади городов прокламациями в пользу бедняжки Джейн и против Марии. Как мне сообщают, большая часть этих бумажек остается лежать на земле, симпатии народа по‑прежнему на стороне принцессы.

— Что ж, будем ждать, — заключил Оуэн и, глядя па Пен и ее сестер, добавил:

— Ждать в четырех стенах, не выходя на улицу!..

Они ждали ровно девять дней, в течение которых гонцы прибывали в дом посланника отовсюду и чуть не каждый час; вести, которые приносили, свидетельствовали о том, что по всей стране, особенно па севере, поддержка принцессы усиливается. Все попытки Нортумберленда завоевать благосклонность народа, поднять его против принцессы оканчиваются неудачей.

В середине дня 19 июля 1553 года, когда Пен и ее сестры, сидя в гостиной, обучали Филиппа и Чарлза очередной детской игре, с улицы раздался рев голосов.

Все подбежали к окну. «Что случилось?.. Где Оуэн?.. Нас держат в заточении, и мы ничего не знаем!..»

— Я здесь, — услышали они спокойный голос. — Все кончено. Мария провозглашена королевой. Нортумберленд должен вот‑вот признать свое поражение.

Эпилог

Королева Мария поднялась с кресла, стоявшего под государственным стягом в одном из залов Уайт‑Тауэра, и сделала несколько шагов вперед, приветствуя посетителей.

— Пен, дорогая.

Пен присела в низком поклоне.

— Ваше величество, — пробормотала она.

Для нее было непривычным это слово.

Мария взяла ее за руку, заставила поднять голову и поцеловала.

— Я скучала без вашего присутствия. Но вас можно поздравить? — Она обратила взгляд на Оуэна, стоявшего рядом с Пен. — Шевалье д'Арси оказал нам неоценимую услугу, и, полагаю, мы будем иметь удовольствие часто видеть его при нашем дворе… — Она вдруг рассмеялась. — Только чтобы он не заставлял нас всех переодеваться в чужие одежды!

— Этого и я хотела бы, мадам, — сказала Пен.

На Марии было роскошное платье, расшитое драгоценностями, в котором она чувствовала себя совершенно свободно. И хотя прошла всего неделя со дня ее триумфального въезда в Лондон, казалось, она уже давно здесь, на своем месте, давно носит титул королевы.

Обращаясь к Оуэну, она повторила, что надеется на его дружбу и ожидает его присутствия во дворце Сент‑Джеймс, где все будет проще и естественнее, чем тут. Потом, наклонившись к маленькой фигурке, стоявшей между Пен и Оуэном, спросила:

— А кто же это у нас в гостях?

Филипп, судорожно цепляющийся за руку матери, молчал, глядя на королеву широко раскрытыми глазами.

— Мы с тобой уже встречались, если не ошибаюсь, — сказала королева с улыбкой. — С тех пор ты изменился, мой дорогой… И я тоже, — добавила она.

— И мы все, — сказала Пен.

Мария согласно кивнула.

— Пен, — проговорила она потом, — мне кажется, у тебя была ко мне какая‑то важная просьба. Я обещала вернуться к ее рассмотрению.

— Да, ваше величество. И сейчас, как мне кажется, ее легче выполнить, ибо после изгнания Майлза Брайанстона его владения остались без хозяина. Я прошу их передать моему сыну, рожденному от Филиппа Брайанстона, как законному наследнику.

— Наслышана об этой жуткой истории, — сказала Мария и снова наклонилась к ребенку, который не мог отвести глаз от висевшего у нее на груди креста, усыпанного бриллиантами, и даже вырвал ручонку из руки матери, чтобы потрогать красивую игрушку.

— Ты коснулся креста, — продолжила Мария, — и, надеюсь, вырастешь в преданности истинной вере, мое дитя, когда вся Англия вернется к ней.

Пен не знала, свершится ли это, не знала, какими усилиями и жертвами должна будет расплатиться страна, но не могла не почувствовать всей глубины веры Марии и ее фанатической убежденности в своей правоте.

— Филипп, граф Брайанстон, — провозгласила королева, прикасаясь к голове ребенка, — я возвращаю тебе титул твоего отца, его земли и имущество. Вырастай верным церкви и преданным своей королеве.

Мальчик, напуганный торжественностью момента, разразился плачем. Пен тщетно пыталась успокоить его, хотела было взять на руки, но церемониальное платье, надетое на ней, не давало этого сделать. Выручил Оуэн, прижавший ребенка к груди и давший ему выплакаться в свой серый шелковый камзол.

Прием подходил к концу. На прощание Мария сказала:

— Еще раз благодарю тебя, Пен, за помощь и добрую службу. Я отпускаю тебя, чтобы ты служила своему супругу.

Пен поклонилась, стараясь скрыть, что глаза у нее увлажнились. Впрочем, она знала, что будет служить Оуэну не больше и не меньше, чем он ей.

Отойдя от кресла королевы, она прошла в дальний конец зала приемов, где ее родители и Пиппа стояли рядом с молодой женщиной, у которой были ярко‑рыжие волосы — в ее покойную мать, Анну Болейн, — и отцовские черты лица. Ее отцом, как и отцом Марии, был английский король Генрих VIII. (Всего через пять лет эта рыжеволосая девушка взойдет на трон под именем Елизаветы I Английской и пробудет на нем долгие сорок пять лет.) А Пиппе не терпелось, Пен это видела, поделиться своими новостями. И вот что она сказала:

— Знаешь, я приглашена сопровождать принцессу Елизавету сразу после коронации ее сестры. Она не собирается оставаться при дворе и предложила мне поступить к лей в услужение. Что ты думаешь об этом?

— Не знаю, — ответила Пен. — Не будет ли такое времяпрепровождение для тебя чересчур скучным?

— Ничего подобного! Везде есть свои развлечения, свои возможности. Хочу попробовать сделаться взрослой и более самостоятельной.

Пен рассмеялась.

— Звучит, как всегда, не очень логично. Но ведь ты такая и есть…

Спустя короткое время Пен и Оуэн покинули Уайт‑Тауэр. Проходя по зеленой траве парка, над которым со зловещим карканьем носились огромные вороны, они увидели — или им показалось? — в окне одного из тюремных зданий знакомую девичью фигуру. Худенькая девушка в сером платье и белом чепце приникла к стеклу.

Неужели Джейн?

— Бедняжка, — со вздохом сказала Пен. — Ей еще нет шестнадцати, и уже в заточении. Все из‑за чьей‑то проклятой мании величия. — Она наклонилась и поцеловала маленького Филиппа. — Твой отец стал жертвой той же мании своей матери, и ты, малыш, чуть не погиб из‑за того же. Несчастная Джейн расплачивается за непомерные амбиции Суффолков и Нортумберлендов…