Ключ к счестью

Та послушалась, и мальчик заковылял по комнате, охотно знакомясь с обстановкой.

Леди Эстер продолжала:

— Его жена была красива, не очень умна, очень тщеславна. Конечно, она ничего не знала о его делах и занятиях во Франции и в других местах.

Рассказчица пытливо вгляделась в гостью, но та молчала. Леди Эстер отпила вина и опять заговорила.

— Естественно, он часто отлучался из дома, где уже родились двое детей. А жена, как я сказала, не знала, чем он занимается, и, я считаю, не видела от него должной заботы и внимания… Она пыталась отвлечься… развлечься… Не знаю, как далеко заходили эти развлечения, и не хочу ничего говорить об этом.

Снова она умолкла. Пен не прерывала молчания. Обеими руками она сжимала чашку с вином и непрерывно следила за тем, как ее сын продолжает исследовать комнату, готовая каждое мгновение прийти ему на помощь.

— У Оуэна, — услышала она, — были — и сейчас, наверное, есть — враги. Думаю, не столько личные, сколько связанные с тем, чем он занимается. Вы понимаете это?

Пен кивнула.

— Какое‑то время назад в его руках оказались сведения об одном лице, близком к испанскому королевскому двору, и этот человек был разоблачен, арестован, потом казнен. Но еще до этого он и его сподвижники, чтобы остановить Оуэна или отомстить ему, устроили ловушку для Эстеллы, познакомив ее с одним обаятельным придворным, которому она, доверчивая душа, безгранично поверила. Ее завлекли на одну тайную встречу и похитили вместе с детьми. Главную роль сыграла в этом новая няня, которую она наняла за несколько недель до этого по рекомендации своего нового друга и советчика… Еще вина?

— Нет, благодарю вас.

— Итак, жена Оуэна и дети находились в заложниках. И ему было сказано, что если он не похоронит добрые им сведения и не перейдет на службу к Испании, сделавшись, как это они называют, двойным агентом, то хоронить ему придется свою жену и детей.

— Ужасно! — тихо произнесла Пен, удерживая Филиппа от желания разбросать все яблоки из корзинки. — И что же было дальше?

— Оуэн сумел освободить жену и детей из плена. К счастью, у него немало друзей, готовых на все, чтобы помочь.

— Как хорошо! — снова не удержалась Пен от возгласа. Леди Эстер вздохнула.

— Когда ему удалось, рискуя многим, спасти свою семью, он принял решение, что единственный способ обеспечить ей безопасность в дальнейшем — это уйти самому из их жизни. Разумеется, пока он продолжает быть тем, кем был, пока служит Франции в этом качестве. И вот он расторгает брак с женой, отказывается от детей — и все это публично, на виду у всех, — чтобы не было подозрений, что это всего лишь розыгрыш, мистификация…

Мать Оуэна замолчала, увидев, что Пен побледнела и поднесла руку ко лбу, словно у нее внезапно заболела голова.

Потом продолжала, стараясь говорить как можно спокойнее и короче.

— Выбор у него был таков: или оставить дело всей своей жизни, или оставить семью. Он выбрал второе и поплатился за это. Как он расплатился бы, выбери первое, я не знаю. И никто не знает. Жестокость заключалась еще и в том, что он не посвятил свою жену Эстеллу в то, что задумал и совершил. Наверное, оттого, что не доверял ей до конца, не рассчитывал, что она сумеет сохранить тайну и тем самым подвергнет опасности себя и детей… Да, видимо, он и не любил ее, не заботился о ее душевном спокойствии. Однако любил… очень любил и любит детей. Которые его не знают и не считают отцом… Думаю, он сам никогда не простит себе того, что сделал, — заключила она после новой паузы. — Но почти уверена, он все равно не считает свой выбор между семьей и страной в пользу страны не правильным.

— Не считает для себя, — медленно произнесла Пен. — Только для себя.

— Возможно, и для других… — задумчиво сказала леди Эстер. — Для других людей из его страны. Которым, быть может, не один раз помог уберечься от бесполезной войны, от лишних потерь. Но это, разумеется, если смотреть со стороны…

— А как считаете вы, мадам? Кому принес он своим поступком большее несчастье?

На лице пожилой женщины отразились мучительные колебания.

— Своим детям, Люси и Эндрю, конечно. В первую очередь… И женщине, которая была его женой… И себе тоже…

— А где она? Что с ней?

— Умерла два года назад. Чума свирепствовала в том городе, где жила Эстелла.

— Она была в монастыре? В таком, где пребывают как в заточении? Где никто не произносит ни слова?

Леди Эстер покачала головой:

— Почему?.. Впрочем, я, кажется, слышала эти выдумки. Нет, она жила в полной безопасности в Провансе, в одном из фамильных поместий своего отца. Больше не бывала в Париже, при дворе, но вела достаточно светскую жизнь у себя в провинции, даже, насколько я знаю, обзавелась любовником. Однако не сужу ее за это. Она была глубоко несчастна… А вот матерью эта женщина всегда была никудышной.

Пен чувствовала, что мать Оуэна совершенно откровенна с ней и говорит чистую правду.

— Спасибо за вашу прямоту, леди Эстер, — сказала она. — Но почему, как вы думаете, ваш сын не мог вес это рассказать мне сам?

Ответ, который последовал, был таким же прямым, как и рассказ.

— Потому, леди Пен, что боялся, так мне кажется, что будет вольно или невольно оправдывать себя. Я же, он знал, этого делать не стану… Хотя мой сын никогда не был трусом, — добавила она с трогательной гордостью.

Да, мысленно договорила за нее Пен, он хотел, чтобы о нем рассказал другой человек и чтобы, выслушав этого человека, она сама приняла решение: может ли его понять, принять и простить.

Филипп кое‑как дожевал яблоко и просился на колени, дергая Пен за юбку. Но она не выполнила его просьбы.

— Могу я ненадолго оставить ребенка с вами, мадам? — спросила она.

— Конечно, милая…

Выйдя из комнаты, Пен услышала, как в другой стороне дома раздаются негромкие звуки арфы, и направилась туда.

Оуэн сидел за инструментом, глаза у него были закрыты, пальцы извлекали из струн нечто печальное и мелодичное. Остановившись в дверях, она некоторое время продолжала молча слушать и была в этом не одинока: разместившись на полу, дети Оуэна тоже погрузились в музыку, рождавшуюся под пальцами незнакомого им человека, который был их отцом.

Спустя некоторое время Оуэн открыл глаза и посмотрел на Пен, застывшую у дверей. В его взгляде были все те же тоска, надежда, призыв…

Она ответила ему улыбкой, потом прошла на середину комнаты и села на стул рядом с детьми.

Почти без перерыва он заиграл другую мелодию, в которой тоже была печаль, но призыв и надежда звучали намного громче.

— Милорд герцог, женщина призналась в колдовстве и злой магии, которые использовала, когда служила в доме леди Брайанстон.

Одетый во все черное человек доложил это, прижимая к груди снятую с головы шапку.

Нортумберленд взглянул на него из‑за стола, заваленного бумагами, и спросил:

— А как насчет короля? Призналась она в злонамеренном лечении? В предательстве?

— Нет, милорд герцог. Даже под пыткой утверждала, что желала только одного: вылечить его величество, и делала для этого все, что могла.

— Но прислала ее именно леди Брайанстон?

— Да, милорд.

— Та самая, которая велела ей же отравить своего старшего сына?

— Женщина отрицает и это. Но признает, что по приказу его матери ничем не помогала ему во время болезни.

— Отсутствие помощи, когда грозит смерть, равносильно убийству, — пробормотал герцог и потянулся в кресле так, что хрустнули суставы. — Итак, означенная леди Брайанстон и ее назойливый сынок… — Он говорил не для человека в черном, продолжавшем стоять навытяжку, а для самого себя, формулируя решение. — Оба они виновны в том, что рекомендовали для излечения короля и ввели в его спальню заведомую отравительницу и колдунью, сознавшуюся в своих богомерзких деяниях.

Он ударил ладонью по бумагам на столе и вскочил на ноги.

— Арестуйте леди Брайанстон, ее сына и его жену по обвинению в государственной измене. Поместите в Тауэр, и мы послушаем, что они смогут сказать в свое оправдание.