Ключ к счестью

— Полагаю, — медленно заговорил он, чувствуя, что молчание непозволительно затянулось и посланник смотрит на него с раздраженным недоумением, — полагаю, вы можете на меня положиться.

Ноэль с некоторым облегчением вздохнул и с завидным упорством повторил свои предыдущие вопросы, но в несколько иной форме:

— А какова она, эта дама? Не обманула ваши ожидания? Натягивая перчатки, Оуэн не без ехидности ответил:

— Если помните, вы сами обрисовали ее как достаточно интересную, но сдержанную и трудно поддающуюся описанию. Что я могу добавить к этому точному определению?

С этими словами он приветственно поднял руку и удалился неслышными шагами.

Оуэн вышел из дома посланника, Седрик шел за ним. Серые тучи, нависшие над городом, разразились снегом, который тут же превращался в грязное месиво. На открытых местах, под ледяным ветром, грязь начинала подмерзать.

Он поднял воротник плаща.

— Проклятый климат, — пробормотал он.

Порой ему хотелось полностью согласиться с господином посланником, который пользовался любым случаем, чтобы сказать про Англию — «мерзкий остров».

В его родном Уэльсе, насколько он помнил, склоны холмов в любое время года оставались зелеными — такими приятными для глаза и души. Уже три года как он не был на родине матери. Три года — с тех пор, как отвез к ней Эндрю и Люси.

Он ускорил шаг. Седрик почти бежал за ним.

— Куда мы направляемся, сэр?

Оуэн обернулся, и по взгляду его темных холодных глаз Седрик понял, что спрашивать не стоило: не то он прервал какие‑то тяжелые мысли хозяина, не то вообще тот не был расположен к разговору.

Когда до него донесся ответ, паж удивился спокойному тону:

— Мы едем в Бейнардз‑Касл, Седрик. Нанесем визит принцессе Марии.

На дальнейшие расспросы мальчик не решился, в молчании они подошли к берегу реки, спустились по каменным ступенькам к воде.

— Свистни, Седрик, — сказал хозяин.

Послушно засунув два пальца в рот, тот свистнул. Тотчас же две лодки, стараясь перегнать одна другую, ринулись на зов. Лодочники в битве за клиента бранились и отталкивали друг друга веслами.

Видимо, это взбесило Оуэна, потому что он выхватил вдруг шпагу, указал ею на одну из лодок и крикнул:

— Ты!

И сразу на реке воцарилось спокойствие, поле битвы осталось за счастливчиком, а проигравший на удивление молчаливо удалился.

Седрик ловко поймал брошенную лодочником веревку, подтянул лодку, Оуэн первым ступил в нее и приказал:

— Бейнардз‑Касл.

У лодочника был такой испуганный вид, словно ему предстояло перевозить самого дьявола. Его пугал этот мрачный человек в черном, погруженный в свои непонятные думы.

Плеск воды; тяжелое низкое небо, пронизывающий ветер, заставлявший погружать лицо в воротник, — все потворствовало тягостному настроению, которое охватило Оуэна с самого утра.

Перед ним возникло лицо Пен, трагическое, страстное, когда она говорила о потерянном ребенке. Ему были близки ее чувства. Наверное, именно эти чувства в первую очередь и привлекли его к ней. И еще ее несомненная душевная сила. И смелость.

Если бы он решился действовать по отношению к ней своим испытанным способом, он уверен, она повела бы себя совсем не так, как другие женщины. Ее ум, ироничность заставили бы его переменить тактику.

И значит, он сразу поступит по‑другому. Использует ее честный, прямодушный характер, ее, ум и рассудительность, в которых он уверен; расскажет о себе и предложит такую сделку, от которой она не сможет отказаться. Не исключена вероятность, что она возненавидит его, но по крайней мере все будет в открытую, он не станет играть с ней, как кошка с мышью.

Он даже слегка улыбнулся при мысли, что, поступив именно так, выбьет оружие из рук ее сводного брата Робина Бокера, когда тот надумает сообщить Пен все, что может знать о некоем шевалье д'Арси. Она будет готова к возможным откровениям Робина: тот не расскажет ничего нового.

Хитроумие этого плана померкло в его мыслях, когда они перескочили на другое: перед глазами возникли лица детей, которых он в последний раз видел три года назад. Эндрю было тогда три года, Люси — два. У них были глаза, как и у их матери, цвета зеленого мха. Помнят ли они о нем? Скорее всего нет. Он просил свою мать, чтобы при них не упоминалось его имя.

Потому что его утрата должна касаться его одного. Он посчитал тогда, что у него не было другого выбора, и считает ныне, что нет толку ворошить старое и делать попытки переосмыслить его…

Он выпрямился, подставил лицо пронзительному ветру, попытался сбросить с себя привычные цепи тягостного уныния, посещавшего его в последнее время. Он сделал то, что должен был сделать, и обречен жить дальше с грузом всего этого.

А сейчас над ним висит другой груз…

Лодка ударилась о ступени возле Бейнардз‑Касла.

Оуэн дал лодочнику монету и вышел. Седрик за ним.

На берегу Оуэн оглянулся на мальчика, словно увидел его впервые, посильнее натянул ему шапку па голову и ласково сказал:

— Пробегись до калитки в стене. Ты совсем замерз.

— Да, сэр, это уж точно! — радостно подтвердил тот, но никуда не побежал, а, как обычно, последовал за хозяином, благодаря Бога за то, что тот обрел свой обычный вид и топ.

Привратник проверил бумаги с печатями, которые протянул Оуэн, отправил молодого слугу к управляющем) апартаментами принцессы, пригласил прибывших подождать в теплой сторожке. Он не был так явно напуган человеком в черном, как бедный лодочник, но тоже чувствовал себя не в своей тарелке от каменного лица, проницательных глаз и постоянной готовности, как казалось, к молниеносному прыжку, атаке, отражению.

От греха подальше привратник встал ближе к двери, незаметно перекрестился и с нетерпением начал высматривать, когда же появится посыльный от управляющего.

Тот прибежал, с трудом переводя дух, и объявил с поклоном, что ее высочество принцесса Мария ожидает шевалье д'Арси.

— Если позволите, сэр, — добавил он, — я провожу вас — Хорошо, — сказал Оуэн. — Идем, Седрик.

— Шагая вслед за слугой по двору и затем по коридорам дворца, Оуэн по давней привычке замечал все — и важное, и малозначительное: кто с кем беседует, кто узнает его, а кто делает вид, что не узнал; куда ведут какие двери или коридоры. Разумеется, он не мог слышать, о чем говорят придворные, но за многие годы так изучил их, что знал о них намного больше, чем порой они сами.

Наконец он вошел в личные покои принцессы и увидел ее, увидел Пен. Та подняла глаза от вязанья и улыбнулась ему.

Его охватило чувство, напоминающее страх. Впервые за свою взрослую жизнь он испытал неуверенность. До сей минуты он не помнил ситуации, в которой не ощущал бы своей силы, готовности в случае надобности доминировать, играть первую скрипку, а также использовать в нужных целях человека, с которым познакомился.

Пен Брайанстон — он вынужден был признаться самому себе — явилась как вызов его самоуверенности, как противовес его апломбу.