Страница 56 из 89
Однако, читатель, иногда и хитрый негодяй может дать маху. Нет, Штаты уверенно и умело вели дело к такому исходу войны, какой сразу и задумывался. И все же одна деталь очень уж явно обнажила, что военный пожар в Европе вильсоны тушили керосином. Вышло это так…
12 декабря 1916 года Германия заявила о готовности «не медленно приступить к мирным переговорам». Со стороны немцев был тут, конечно, и двусмысленный маневр. Да и как же иначе, если войну ВСЕ вели неправедную, алчную и хищническую. Но Германия действительно была не прочь замириться на приемлемых условиях.
Хотя бои шли все время на французской территории, в Германии все явственней не хватало продовольствия и сырья. Сторонние наблюдатели говорили о «гениально организован ном голоде» — не в смысле его намеренности, а в смысле чет кого распределения скудных пайков.
Итак, Германия — по заявлениям Антанты — «агрессор», предлагала мир. Антанта, если она была искренне против войны, должна была как минимум сразу же поддержать предложение немцев.
Однако мог ли Вильсон (то есть Капитал США) допустить, чтобы война закончилась не тогда, когда это решат за океаном?
И 18 декабря «миротворец» вместо простой поддержки предложения Германии обращается к воюющим державам со своей нотой, желая выступить как посредник.
«Нейтральные» Штаты — в роли международного арбитра?
Такой вариант для немцев был по ряду причин неприемлем (об одной, и важнейшей, я скажу чуть позже)… И они резонно ответили Вильсону, что мир должен быть достигнут в прямых переговорах только между участниками войны.
Немцы были правы: «двое дерутся, третий не встревай!». Но англо-французы залезли слишком глубоко в американские долги.
Так что «мирная» нота США своей цели достигла: война продолжалась, потому что теперь у Антанты был повод Германии отказать, что и было сделано за день до нового 1917 года — 30 декабря.
Наступил 1917 год. В горах и на равнинах Турции ветры и дожди выбелили черепа то ли миллиона, то ли даже полутора миллионов турецких армян, вырезанных весной 1915 года. А сэр Эдуард Грей и «демократическая» Европа уже успели пере парить шутку Талаат-паши: «Армянского вопроса более не существует, так как армян более не существует». И переварить ее Антанте было не так уж и сложно, потому что с исчезновением с турецкой деловой «арены» армянских финансистов и дельцов их место занял не турецкий, не немецкий, а англо-французский капитал.
Во французской армии распространяли листовки: «Нас ведут на убой»…
В русской армии были введены телесные наказания солдат, и теперь смысл войны разъясняли русскому мужику розгами. Но царизм тщетно пытался вбивать «патриотизм» через, пар дон, солдатские зады, потому что в головах фронтовиков-окопников бродило иное: «Зачем? Для кого? Не пора ли кончать?»…
Из-за границы, несмотря на крайне ограниченный тоннаж судов, везли в Россию не станки для заводов, а колючую проволоку, которую без особого труда можно было делать и у нас.
А были бы станки — не было бы нужды оплачивать русским золотом работу чужих (заокеанских в том числе) станков.
К 1917 году снабжение армии все же кое-как наладили. Но к этому времени был выбит не только кадровый состав офицерства и солдатской массы, а и сам «кураж» войны. Запал первых лет прошел. Армия, все более превращаясь в народное ополчение и по духу, и по уровню подготовки, вдруг осознала: «Это надо не нам, а богатеям».
12 декабря 1916 года Борис Пастернак писал родителям: «Пробегая газеты, я часто содрогаюсь при мысли о том контрасте и той пропасти, которая разверзается между дешевой политикой дня и тем, что при дверях»…
А «при дверях» 1917 года уже стояли великие потрясения.
Штаты (и, к слову, Япония), пользуясь тем, что европейские колониальные державы дубасят друг друга, укрепляли свое присутствие по всему миру.
А вот Францию и Германию война обобрала донельзя. Англия тоже была на грани срыва в революцию. 24 апреля 1916 года в Дублине началось восстание ирландцев, подавленное Лондоном зверски: артиллерия смела огнём пол-города, сдавшихся расстреливали без следствия и суда сотнями. Выступление в Ирландии было более националистическим, чем классовым. Однако внутриполитическую ситуацию оно революционизировало серьёзно.
Впрочем, кое для кого всё шло, как по нотам (музыкальным и дипломатическим). Английский флот установил прочную «голодную блокаду» Германии, и единственным мало-мальски равноценным ответом для немцев была неограниченная подводная война, прерывающая морское снабжение уже Англии.
Препятствием для немцев могла стать только позиция официально нейтральных Соединенных Штатов. Германский посол в Вашингтоне граф Бернсторф предупреждал, что объявление беспощадной подводной войны автоматически вовлекает США в мировой конфликт.
Берлин верил и не верил. Ведь, избрав выдвигавшего «пацифистскую» программу Вильсона президентом, рядовой американец показал, что воевать он не склонен. Учитывал Берлин и то, что в Америке жили миллионы граждан немецкого происхождения, связи с Фатерляндом не оборвавшие.
Помнил вроде бы об этом и Вильсон. И официальная реакция США на германские планы неограниченной подводной войны отсутствовала.
С другой стороны, к 1917 году Германия получила кредитов от «нейтральных» Штатов на 20 миллионов долларов, а страны Антанты — на 2 миллиарда, то есть в сто раз больше! Такой «нейтралитет» не мог не настораживать…
Одного этого соотношения кредитов — 1: 100 в пользу Антанты — было достаточно для обоснованного недоверия Германии к Америке. Немцы уже однажды разумно отвергли лукавое американское предложение о «посредничестве», и в этот раз тоже надо было крепко подумать, прежде чем идти на та кую решительную меру, как эскалация подводной войны, косвенно затрагивающая и США…
И тут… 6 января 1917 года Ассоциация торговли и промышленности в Берлине устраивает обед в честь посла Соединенных Штатов Джемса Джерарда. Звучат речи о традиционной дружбе Америки и Германии, приветствуют друг друга Джерард и статс-секретарь Циммерман, лобызаются штатовские атташе и германские министры. А посол — сама любезность и благодушие…
Жест (безусловно — заранее взаимно согласованный, по тому что такие «обеды» экспромтом не даются) был задуман широко и с очевидным намеком. Все знали, что Джерард — лишь передатчик воли и настроений Вильсона. Далеко не все, по те, кому нужно, знали и то, насколько капитал США уже внедрился в Германию. Поэтому «банкет Джеральда» был расценен германским общественным мнением однозначно: Штаты дают понять, что в войну с рейхом они не ввяжутся.
31 января 1917 года. Циммерман в здании германского Аусамта (МИДа) вручил недавнему собутыльнику ноту, извещавшую о начале Германией с 1 февраля неограниченной подвод ной войны.
А 3 февраля Вильсон объявил в конгрессе о… разрыве дипломатических отношений с Германией.
Провокация Джерарда сработала, а Германия опять оказалась в положении стороны, инициирующей отрицательное развитие событий.
У историков можно встретить мнение о том, что, мол, «банкет Джерарда» и запустил механизм катастрофы. Но не будем наивными — этот банкет во время войны повлиял на общий ход дел так же, как перед войной сараевские выстрелы. Это был видимый, публичный повод. А основную диверсию против своего германского якобы собрата Капитал Америки провел, конечно, в кулуарах. И не в один день.
Кроме «банкета Джерарда», вторым «вашингтонским выстрелом» стало обнародование Вильсоном 28 февраля 1917 года так называемой «депеши Циммермана», которая шла по трансатлантическому кабелю. Кутерьма вокруг нее выглядит странно и туманно. Не сказать об этой депеше нельзя — эпизод считается классическим. Но вот объяснить его…
Получилось так. В январе 1917 года граф Бернсторф через полковника Хауза добился у Вильсона разрешения пользоваться для сношений с Берлином телеграфным шифром, не известным правительству США. Мотив — необходимость оперативного обмена мнениями о поисках путей мира.