Страница 44 из 89
Однако так или иначе большая война (или — большая бойня или — выделка сверхприбылей — кому как) началась во всём её объёме. Надолго и всерьёз.
Уже после неё кое-кто утверждал, что якобы был момент, когда позиция Англии могла бы повернуть Германию исключительно на Россию. И англосаксонские историки увлеченно обсасывают вопрос: «Что было бы, если бы немцы в 1914 году отправились на Восток, ограничившись обороной на Западе?».
Им мало того, что в реальности были-таки рассорены и разведены по разные стороны исторического ринга два великих народа, призванные дополнять один другой. Хотя бы в предположениях им хочется увидеть только наше взаимоуничтожение, только наше взаимное обессиливание.
Потом страх перед германо-русским союзом и ненависть к такой перспективе прорвутся в антисоветской политике Запада, в людоедских пожеланиях американца Трумэна и англичанина Черчилля-сына, во лжи о Германии.
4 августа император Германии Вильгельм II произносил тронную речь в рейхстаге: «Настоящее положение является следствием недоброжелательства, питаемого в течение долгих лет к мощи и процветанию Германской империи. Нас принудили защищаться, и мы беремся за меч с чистой совестью и незапятнанными руками».
Первая фраза была правдивой полностью, вторая — лишь отчасти. Никто из имевших власть в мире благодаря рождению, выборам, деньгам или собственной ловкости, о чистой совести не мог и заикаться. Но все же за Германией была тог да, пожалуй, действительно немалая доля правоты. Недаром же нобелевский лауреат, норвежский писатель и политический деятель Бьернстьерне Бьернсон, которого называли «норвежским Вольтером» и «норвежским Гюго», за несколько лет до войны писал о немцах: «Это великий народ, счастливый своей непоколебимой верой в неоспоримость своих прав».
Личность незаурядная, Бьернсон знал, что такое патриотизм и национальное право. И он же размышлял о «германской» Европе. Можно ли было предполагать холуйские мотивы у человека, который всю жизнь боролся за независимость Норвегии от Швеции и за демократизацию общества, был автором слов национального норвежского гимна?
Приведу и ещё одно мнение ныне не цитируемого, хотя и двуличного, но несомненно умного Карла Радека: «Когда Вильгельм II понял, что локализовать войну (ограничившись конфликтом Австрии и Сербии. — С.К.) не удастся, он пытался дать контрпар в Вене, но было уже поздно».
Радек считал, что Вильгельм хотел лишь припугнуть царя и тем лишить сербов русской поддержки.
Ещё более ценным можно считать признание американки Барбары Такман, написавшей о Вильгельме так: «Когда Россия приступила к мобилизации, он (кайзер. — С.К.) разразился горячей тирадой со зловещими предсказаниями, обрушившись не на „предателей-славян“, а на своего хитроумного дядю (т. е. короля Англии Эдуарда VII. — С.К.)».
На полях «горячих» дипломатических телеграмм Вильгельм зло черкнул: «Мир захлестнет самая ужасная из войн, результатом которой будет разгром Германии. Окружение Германии стало, наконец, свершившимся фактом. Мы сунули голову в петлю… Мертвый Эдуард сильнее меня живого»…
Монарх Вильгельм, давно отождествивший себя с рейхом, не мог не придавать главенствующего значения личности другого монарха. Поэтому и роль Эдуарда он преувеличил. А вот наличие заговора против Германии увидеть сумел. И показательно то, что он винил в нем в первую очередь не русских, а европейскую Антанту.
К слову, даже Е. Тарле отмечал, что в июле 1914 года кайзера очень подзуживала крайне правая пресса Германии, упекая в излишнем миролюбии, уступчивости, нерешительности.
И кто знает, насколько такие «ультрапатриотические» призывы оплачивались долларами и фунтами?
Своё отношение к уже ведущейся войне на Востоке Вильгельм ясно высказал ответом на секретный запрос-меморандум командующего германскими войсками генерала Фалькенгайна в 1915 году. Фалькенгайн спрашивал: «Желательны ли переговоры с Россией о примирении?» Кайзер немедленно ответил безоговорочным: «Да!».
На Запад Германия была развёрнута всегда, и туда же её подтолкнула Англия. Но на Россию немцы вначале не наступали. Петербург-«Бердичев» сам отдал приказ на переход границы и поспешное вторжение в Восточную Пруссию исключительно в интересах поддержки французов.
Конечно, Германия годами готовила войну, как и остальные ее будущие участники. И все же только о Германии можно сказать, что во многом она оказалась жертвой обстоя тельств.
Сербия стала, несомненно, жертвой провокации.
А Россия пала жертвой бездарного руководства и внутреннего предательства ее интересов верхами, «сливками общества».
Военный теоретик Б. Шапошников, не раз нами упоминаемый, так оценивал начало войны: «Мобилизация на пороге мировой войны являлась фактическим ее объявлением и толь ко в таком смысле и могла быть понимаема… Если рассматривать ответственность за войну с этой точки зрения, то, безусловно, являются правыми те, кто возлагает вину за мировой пожар на Россию».
Непатриотичное рассуждение? Нет, всего лишь неполное. Потому что далее Шапошников говорит прямо: «Конечно, не русская мобилизация была причиной европейской войны» и ссылается на Ленина, хорошо сказавшего о начале войны ещё во время войны. Шапошников цитировал Ленина не только потому, что в 1920-е годы был уже командиром РККА, но и по тому, что Ленин бил, что называется, «в точку», констатируя: «Война есть продолжение политики. Нужно изучить политику перед войной, политику, ведущую и приведшую к войне… Обыватель ограничивается тем, что-де „неприятель нападает“, не разбирая, из-за чего ведется война, какими классами, ради какой политической цели. Важно, из-за чего ведётся данная война».
Шапошников же дал и образную, и, одновременно, профессионально точную обрисовку войны: «За немцами с берегов Шпрее остается честь установления термина „встречный бой“. Так вот, мировую войну в соответствии с её характером мы бы подвели под рубрику встречной войны. Может быть, на этом помирятся буржуазные дипломаты, политические деятели и историки в определении характера войны, а кстати, и раз делят пополам ответственность за войну».
Сказано отлично, но, всё-таки, может быть кому-то можно было отдать и «большую половину»? Ведь Шапошников сам писал, что «рука сербского Генерального штаба направляла револьвер Принципа, бросая тем самым вызов Австро-Венгрии на кровавую борьбу»… А кто направлял сербский Генштаб?
Нет, роль Германии была особенно неоднозначной, роль Австрии с самого начала была подчиненной.
Подлинными зачинщиками войны оказались Франция и Англия, послушные Золотому Интернационалу. Поэтому нам, читатель, остается бросить последний предвоенный взгляд еще на Англию и сэра Эдуарда Грея. Именно он завершил задуманное.
Эта «эдуардгреада» выглядела так. Накануне вручения австрийского ультиматума Сербии Грей отклонил предложение Сазонова о коллективном воздействии России, Англии и Франции на Вену. Ему нужно было, чтобы ультиматум был предъявлен. Содержание его для англичан не было секретом: кроме заблаговременной информации австрийского посла, основные положения ультиматума были изложены 22 июля в «Таймс» (контролируемой еврейскими кругами еще со времен Дизраэли-Биконсфилда). То есть тоже накануне.
В «день ультиматума», 23 июля, Грей принял австрийского посла Менсдорфа и стал рассусоливать о том-де ущербе, который нанесет война торговле четырех великих держав: России, Австрии, Франции и Германии. Англию он не упомянул, из чего австриец сделал благоприятный вывод: Англия воевать не будет. О Грее же Менсдорф доносил: «Он был хладнокровен и объективен, как обычно, настроен дружественно и не без симпатии к нам». А до вступления Англии в войну оставалось менее полумесяца.
Всю последующую неделю Грей, которого Сазонов даже в двадцатые годы аттестовывал «убеждённым пацифистом», неутомимо занимался одним: направлением Европы к войне. День после вручения ультиматума — 24 июля — он провёл в неустанных трудах.