Страница 51 из 58
Дальше вроде бы шли стихи:
Где горы мусора, плевелы рабства, Там мы зажжем свой факел смерти
И главный изверг дал этой чаше Свое имя, опозоренное в веках.
Дрожите, Цепные псы мракобесия, Пусть погибнем мы, братья во братстве,
Но наш гений спасет мир!
В таком духе было написано тридцать страниц текста...
Но я не был согласен с Меркуловым, что это белиберда... Я уловил какую - то последовательность в этом тексте. В этом безумии была своя логика, хотя и логика безумца. Меркулов был далек от безумия, а я сам в это утро находился на его грани.
Он, этот Гудинас, знал что-то: не мог не знать. Он был не рядовым в этом братстве. Значит, он мог «знать» способ уничтожения человечества... Недаром писал сокровенное: «Мы — братья, мы — герои, мы — личности, мы... изведем рабство в одни сутки, в один час, в одну секунду». Думаю я, что он имел в виду взрыв, и взрыв огромной силы... Собственно, это не открытие, для этого и накапливается взрывчатка, и нужен транспорт этим типам — Тамерлану и Малюте... Вопрос в другом: где и когда намечают они произвести этот взрыв?
Дневник на этот вопрос ответа не давал. Но я все-таки дочитал этот бред до конца и собрался проанализировать его внимательней, когда в кабинет заявился Грязнов.
Слава всегда начинает разговор с вопроса — то ли он привык к «допросной» форме, то ли старается передать часть своей фантазии другим — у самого она в избытке. Сейчас, заявившись в прокуратуру, он начал задумчиво:
— Скажи, Сашок, ты запомнил, что ел сегодня на завтрак?.. Не смотри так. Большинство человечества не помнит, что ело за завтраком или обедом, уже на следующий день. А я этот завтрак буду помнить всегда. С кем, как ты думаешь, я завтракал?
— Отстань.
— Завтракал я сегодня в кафе «Прага». Подавали мне шницель по-министерски, а даме моей — роскошный омлет с сыром. Потом — пирожные: наполеон и эклер, и кофе по-турецки...
— Грязнов, ты спятил?
— Нет еще.
— Нашел тему для разговора...
— Сотрапезница моя была одета в белую кофточку с кружевами и черную юбку. И еще она красивая, просто очень красивая. На нее смотрели в кафе. Но я бы хотел, чтобы один человек ею увлекся. Потому что, как выясняется, она его любит...
— Слава, кончай свои ребусы.
Грязнов скептически улыбнулся и подал мне протокол предъявления фоторобота для опознания. К листу синего милицейского бланка были прикреплены три фотографии молодых мужчин. — Что это?
— А ты прочти — грамотный.
«Я, гражданка Фроловская Ирина Генриховна, опознаю среди предъявленных мне фотографий мужчину, изображенного на фотографии № 2. Именно он подходил к автомашине «Москвич», принадлежавшей гражданину Турецкому А. Б., поздно вечером 23 июня 1985 года накануне взрыва, в котором погиб Иван Бунин...» . — И кто это?
— Это Цезарь, вернее, капитан Куркин, слушатель академии Дзержинского. Именно тот, кого спецназовцы загнали на какую-то выдуманную сверхсекретную операцию, — спокойным голосом ответил Грязнов. — Я смотрю, ты не в настроении?
— Нет, Слава, не в настроении. Но я тебя слушаю, и притом внимательно.
Дав секунду на усвоение новости, Грязнов протянул мне еще один документ. Это была справка-установка на Трояна. В ней сказано, что «Троян Эдуард Никитович, 32-х лет, родился в Москве, ранее проживал по адресу: переулок Садовских, дом 5, квартира 8, закончил Московское Суворовское училище, а затем с отличием спецакадемию им. Ф. Э. Дзержинского (она готовит кадры для ГРУ). По окончании работал за границей, но вместе с группой советских дипломатов был выдворен из Парижа. Выполнял интернациональный долг. в Афганистане в составе 17-го отдельного полка спецназа, дослужился до звания «майора», командовал ротой, потом батальоном. За выполнение секретной операции огромной государственной важности ему было присвоено звание «Герой Советского Союза». Переведен в Москву в распоряжение ГРУ, исполняет обязанности начальника охраны Генерального секретаря ЦК КПСС... Холост, член КПСС, в настоящее время проживает по адресу: Кутузовский проспект, № 36, корпус 2, квартира 39...»
— Сашок, у тебя чего стряслось? — спросил Грязнов, заметив, что я уставился в справку и никак не могу оторвать от нее глаз.
— Нет, ничего... Адрес знакомый как будто...
— На Кутузовском-то? Так это ж здоровая двенадцатиэтажка розового кирпича...
— Нет, вот этот — переулок Садовских...
—Это на улице Горького, на углу магазин «Кулинария», на другом — дом Большого театра, там когда-то глазная больница стояла, а потом ее передвинули в глубь переулка...
Но я не слушал Грязнова, потому что в этот момент я вспомнил: именно по этому адресу — переулок Садовских, дом 5, квартира 8, проживала до замужества Светлана Белова, в девичестве Арапова.
— Ты куда-то собрался?
— Слава, мне нужно провести одно расследование.
Грязнов посмотрел на меня странно, словно увидел на моем лбу паука, и сказал холодно:
— Не забудь, у нас сегодня продолжение операции с Трояном.
Дома номер пять по переулку Садовских больше не существовало. То есть дом был, но в нем размещалось посольство одной из дружественных стран. Я обошел квартал кругом — по Трехпрудному и Благовещенскому переулку, зашел во двор глазной больницы, но нигде не увидел домоуправления. Я закурил и бросил пустую коробку на газон. Откуда-то вынырнул благообразный старичок, безмолвно поднял коробку и понес ее к мусорному ящику в глубине.
—Извините, пожалуйста! — крикнул я ему вслед.
Старичок вернулся, посмотрел на меня из-под очков и сказал примирительно:
—Другие так и не извиняются даже. А вот, знаете, в городках на Рижском взморье совсем не было на улицах урн. И чистота была — необычайная. А сейчас на каждом столбе повесили желтые ящики, а мусорят-то не дай Бог.
Старичок был похож на Чехова—аккуратная бородка, пенсне, холщовый пиджачишко.
— А вы что, ищите кого? Или просто гуляете?
— Да вот мне адрес дали, а видно, неправильный, в этом доме посольство.
— Так это лет пять здесь посольство. Раньше здесь жилой дом был. Я сам в этом доме в квартире номер семь ровно пятьдесят лет прожил. Правда, с перерывом на восемь лет.
— С тридцать седьмого по сорок пятый?
— Не угадали. С сорок шестого по пятьдесят четвертый. Так что ж мы с вами стоим, вот ведь и лавочка, я ее сам крашу каждый год. Живу теперь напротив. Разрешите представиться — Полонский Семен Яковлевич, персональный пенсионер, председатель общества по озеленению здешнего микрорайона, а в прошлом—драматург, писал для народных театров. С кем имею часть?
— Турецкий... Саша, юрист.
— Так вот, дорогой мой Саша, могу вам дать справку обо всех жильцах этого дома.
— Я ищу своего одноклассника... Васильева Юрия, — наврал я с ходу, — он жил в восьмой квартире.
— Васильевы... в восьмой квартире... Нет, Саша, Васильевых в нашем доме с 1938 года не проживало... Пятнадцать лет здесь жил академик Темкин, а потом, когда он умер, а семья его переехала в Черемушки, здесь проживала удивительнейшая особа... Троян Нина Тарасовна...
—Это не та Троян — героиня? Известная снай-перша времен Отечественной?
— Нет, она—снайперша, только особого свойства... Не гадайте, мой друг, все равно никогда не отгадаете! Сейчас я вам расскажу удивительную историю про женщину, замечательную и неповторимую... Простите, у вас есть время? У меня-то времени — много и мало одновременно. А вы, вероятно, торопитесь? Молодежь вся в бегах...
Полонский был из тех, кто любит почесать язык, вспомнить былое — сейчас это уже не опасно... Потребность человека в исповеди не погаснет никогда. Комплекс исповедальности—хроническая болезнь наших пенсионеров. Особенно персональных: местного, республиканского и союзного значения. Им есть что вспомнить и порассказать внукам. Жаль только, мы, молодежь, не очень-то падки на воспоминания наших дедов... но в моем лице Семен Яковлевич Полонский нашел благодарного слушателя, — хотя я даже не предполагал еще, как его воспоминания о семье Троян нужны для «моего следствия»...