Путевые знаки

Но эта крыса, казалось, откуда-то знала, что я отказался охотиться на ее сородичей, и была ко мне благосклонна. Одним словом, самыми опасными существами мне всегда казались люди. "На кладбище и в лесу самый страшный зверь - человек", как бы вторил мне всегда начальник станции "Сокол", когда пограничные дозоры жаловались ему на невиданных монстров. Но вот только лесов, не считая отстойников, заросших какой-то не требующей света мочалой, мы не видели уже лет двадцать, а кладбищ видали еще меньше. Под землей места для кладбищ не было. Засунут тебя в биореактор или сожрут тебя свиньи, и совершится естественный круговорот белков. Говорят, что когда-то людей пытались кремировать и хоронить пепел, но как-то с годами население метрополитена стало куда более циничным.

Так мы собирались в дорогу.

Несколько раз мы, не расставаясь, сходили за всеми ящиками, которые привезли наши хозяева, на "Динамо" и заперли их в подсобке за складом амуниции. Где находится мифический самолет, нам пока не говорили.

HEED, САМОЛЕТ, МАЛЬЧИКИ

Если нарушитель продолжает приближаться к посту или к запретной границе, часовой производит предупредительный выстрел вверх. При невыполнении нарушителем и этого требования и попытке его проникнуть на пост (пересечь запретную границу) или обращении в бегство после такой попытки часовой применяет по нему оружие.

Устав гарнизонной и караульной службы

Несмотря на всю секретность, все прознали, что мы собираемся на поверхность. Математик ужасно надулся, Владимир Павлович был невозмутим, а я еле сдерживал радость. Причем умом я понимал, что это какой-то не доигравший в свои игрушки мальчик скачет и веселится во мне и что мое второе "я", взрослый и упитанный мужик, смотрит на этого мальчика снисходительно, тоже втайне радуясь, потому что, наконец, в жизни взрослого человека случится хоть какое-то событие.

От места нашего обитания до искомого бокового отвилка нужно было пройти метров двести. Но все наши знакомые как бы случайно столпились на краю платформы.

Пришла даже баба Тома, посмотрела на нас и смахнула слезу. Она посмотрела снова, отвела глаза и сказала скорбно:

- До свидания, мальчики. Постарайтесь вернуться назад.

Мы шли по тоннелю, и, улучив момент, я спросил Владимира Павловича, почему он согласился отправиться в дорогу. Он спокойно посмотрел мне в лицо:

- Так выбора-то не было. И жить хочется.

- В каком смысле? - не понял я.

- Так если бы мы не согласились, нас того.

И он едва слышно присвистнул.

- Да ну. С чего это ты взял?

- Видишь ли, наш новый начальник сразу открыл все козыри. То есть он ни о какой внешней или внутренней секретности не беспокоился. Он знал, что ничто вовне не выплывет, а за его подручным Мирзо я внимательно наблюдал: когда мы согласились, его как бы попустило. Он и ствол с коленей убрал. Хотя я думаю, нас бы убрали по-тихому. Ты видел, как Мирзо за нами смотрит? Им ведь важно, чтобы мы сами не сбежали, и видно, что чуть что, чуть мы не нужны, так нас уберут, как камешек с рельса, одним щелчком.

- Да, втянул я тебя в дело.

- Не тревожься. Я и сам хотел: засиделся тут. Интерес к жизни потерял. А наверху еще посмотрим, чья возьмет.

- Так вдруг нас все равно прибьют?

- Ах, друг мой, Сашенька! Помнишь, мы ругались с тобой но поводу войн в Центральном метрополитене и что я тебе говорил?

- Ты много чего говорил.

- А говорил я тебе: они знали, за что умирали. А ты не знаешь, зачем живешь. Так и здесь, незачем здесь жить овощем. Метро это колыбель нового человечества. Но не вечно ему жить в колыбели. Это уж ты точно должен знать из своих книжек.

Я, к стыду своему, не помнил, откуда это. Это явно какая-то цитата, но опять слышал звон, но совершенно не помнил, откуда он. Какой-то лозунг. Пионеры. Дворцы пионеров. Колыбель. Нет, не помнил, да и ладно.

Правда, я хороню помнил другое, то, как мы спорили о будущем подземных жителей именно в те дни, когда до нас с некоторым запозданием доходили вести о войнах внутри Кольцевой линии. Владимир Павлович говорил так:

- Ты понимаешь, вот в чем дело, подрастает новое поколение. Сразу после Катаклизма, понятное дело, никто детей не заводил, а потом люди обжились и понеслось. Детей, конечно, немного, не на всякой станции можно их вырастить, но пойми, растет смена, что никогда не видела неба. Дети стали устойчивы к тем болезням, от которых умирали мы, они другие. У них два пути либо стать молодыми волками, что напьются крови в подземельях, или стать людьми, что выйдут на свет. Единственное, что мы можем им дать, мечту о небе. Чтобы им было куда идти. Ах, Саша, это очень важно подарить мечту. За это можно очень сильно поплатиться.

- За все можно поплатиться.

- Но куда нам деваться? Дальше выродиться в бессмысленных морлоков, понемногу умереть в своих норах?

- Это никуда не годится. Да, и я знаю, кто такие морлоки, если что.

- Единственно, куда имеет смысл бежать, на поверхность. Жить в городе, я думаю, нельзя. Но за пределами города все-таки должна быть жизнь.

- Но можно ли до него добраться, до этого оазиса?

- Понятия не имею. А что тебя тут держит?

- Да ничего и не держит.

Но я врал. Кое-что меня держало. Нет, не сытость и не безопасность, а кое-что другое. Это случилось не так давно… Я пошел на "Динамо" тогда случайно, мы повезли туда груз свиной кожи на дрезине. На "Динамо" шили. Шили много и быстро, на мой взгляд, вещи комичные, но спросом на многих станциях они пользовались большим.

Там, на приемке, я увидел Катерину. Она была существом из другого мира. Мне она казалась совершенно удивительной: никакой чахлости, свойственной многим девушкам подземелий, в ней не было. "Крепкая девчонка…" подумал я тогда. Однако потом я узнал, что мы почти ровесники. Мы тогда перекинулись только парой слов, и через несколько дней, когда я снова приехал с грузом, тоже. Но потом пара слов превратилась в десяток, затем в сотню.

У нее была одна странность: она дружила с крысой. Крыса была примечательная, жила неизвестно где и приходила на зов. Это была ручная крыса с розовой ленточкой на шее. Крыс в метрополитене не очень-то жаловали, а особенно таких больших, видимо, мутировавших. Но надо было отдать должное этим существам: если с крысой сдружиться, то она становилась дополнительными глазами и ушами. И это были очень чуткие глаза и уши.

Я бывал на "Динамо" все чаще и чаще, и роман наш развивался медленно, как в анекдотах старого времени. Крыса внимательно и оценивающе смотрела на меня, кажется, именно оценивающе. Она долго принимала решение, а потом все же сочла меня подходящим на роль друга ее хозяйки. Иногда крыса даже оставляла нас наедине, как будто говоря мне перед уходом: "Смотри, не обидь ее, я тебе доверяю. Пока доверяю".

- А ты представь, что живешь не в тюрьме, а в монастыре. Это очень важно, - продолжил Владимир Павлович.

- В смысле: это лучше?

- Да ты заладил: лучше, хуже. В нашем мире нет никаких "лучше" и "хуже". Просто человек, когда сидит в тюрьме, думает, что выйдет на свободу. То есть большая часть людей, тех, что сидит в тюрьме, думает, что настоящая жизнь начнется там, на свободе. Они считают дни до выхода на свободу, прикидывают, как и что тогда произойдет…

- Ну, некоторые сидели пожизненно.

- Некоторые да, и в этом все дело. Все мы сидим пожизненно, и, осознав это, многие люди, тогда, давно, покончили с собой. Я их понимаю, отчасти. Но представь себе, человек ушел в монастырь, и это навсегда. И ты понимаешь, что жизнь теплится и здесь, и посвящаешь себя обстоятельствам этой жизни. Это просто состояние, а не отсрочка до какого-то лучшего времени, когда тебя выпустят. Хочешь - выходи, путей на поверхность разведано довольно много, можно уйти наверх десятками путей. Но толку-то? Зачем? Что там делать? Что есть, что пить? Сведения о фауне вообще чрезвычайно противоречивые. Одни дельта-мутации чего стоят.