Страница 9 из 97
Не слышалось никакого замеченного им ответа.
Он подождал, сосчитав до шестидесяти, по коду, каким его помнил, а затем снова постучал, как предписывалось. Сразу же после этого сверху до него донесся стук копыт и какой-то шум. Послышались крики и зов рога. На улице выше и на главной улице ниже стали вспыхивать огни. Забили барабаны.
Вдруг ставни распахнулись, и Кикахе пришлось быстро пригнуться, чтобы не получить ею по лицу. Внутри комнаты царила темнота, но бледно светился призрак женского лица и обнаженного торса.
Наружу хлынул запах чеснока, рыбы, свинины и заплесневелого сыра. Кикаха ассоциировал с этими ароматами красоту обработанного нефрита. Первый визит к Калатол обесчестил его. Он ничего не мог тут поделать — он был человеком ассоциаций, не всегда желательных.
В данный момент совокупность ароматов означала Калатол, бывшую одновременно и прекрасной, и страшной. Её слова были скверными, а характер — был столь же горячим, как исландский гейзер.
— Шш! — прошипел Кикаха. — Соседи!
Калатол изрыгнула новый поток кощунственных выражений.
Кикаха рукой крутанул ее голову, чтобы напомнить, что он легко может сломать ей шею и толкнул ее назад так, что она, зашатавшись, упала и влез через окно в комнату. Закрыв и заперев комнату, он повернулся к Калатол. Та встала и, найдя масляную лампу, зажгла ее. В ее трепетавшем свете она подошла, покачивая бедрами, к Кикахе, затем обняла его и принялась целовать лицо, шею и грудь, заливая их слезами и шепча сквозь слезы нежные слова.
Кикаха игнорировал ее дыхание, густо насыщенное похожим на смолу вином, заплесневевшим сыром, чесноком и целовал ее в ответ, а затем спросил:
— Ты одна?
— Разве я не поклялась оставаться верной тебе? — возмутилась она.
— Да, но я об этом не просил. Это была твоя идея.
Он усмехнулся:
— Кроме того, как нам обоим хорошо известно, ты не можешь прожить без мужчины больше недели.
Они рассмеялись и прошли в заднюю комнату, являющуюся квадратной, за исключением изгибавшихся верхних частей, образовывавших купол. Это была ее спальня, а также кабинет, поскольку именно здесь она планировала контрабандные операции и распределяла разные товары. Тут была заметна только мебель.
Мебель, главным образом состояла из кровати, — широкой низкой рамы из дерева с натянутыми поперек кожаными ремнями и наваленными на эти ремни шкурами пум и оленей. Кикаха сразу же улегся на нее. Калатол воскликнула что он выглядит усталым и голодным. Она пошла на кухню, а Кикаха крикнул ей вслед чтобы она принесла ему только воды, хлеба и ломтиков сушеного мяса или немного сушеных фруктов, если они у нее есть. Как бы он не был голоден, но сыра он вынести не мог.
Поев, он спросил ее, что она знает о вторжении.
Калатол села к нему на кровать. Она, казалось, была готова продолжать заниматься с ним любовью, начиная с того места, где они кончили несколько лет назад, но Кикаха охладил ее. Ситуация сейчас была чересчур чревата гибелью, чтобы думать о любви.
Калатол, бывшая женщиной практичной, какие бы у нее не имелись иные изъяны, согласилась. Она встала и надела юбку из зеленых, черных и белых перьев и розовый плащ из хлопчатника. Затем она прополоскала рот вином, растворенным в десятикратном количестве воды, и бросила на язык бисеринку мощных благовоний, а потом снова уселась рядом с ним и начала рассказывать.
Даже несмотря на то, что Калатол была подключена к тайным информационным каналам уголовного мира, она не могла сообщить ему всего, что он хотел знать.
Захватчики появились словно из ниоткуда, выйдя из задней комнаты в большом храме Оллимамла. Они хлынули наружу, ворвались во дворец и, сокрушив телохранителей, а затем и гарнизон, захватили императора и всю его семью.
Взятие Таланака было хорошо спланировано и исполнено почти безупречно. Покуда второй предводитель, фон Свиндебарн, удерживал дворец и начал реорганизовывать в помощь фон Турбату таланакскую полицию и вооруженные силы, последний повел все увеличивавшихся в численности завоевателей из дворца в город.
— Все были парализованы, — рассказывала Калатол. — Это случилось настолько неожиданно… Эти белые люди в доспехах хлынувшие их храма Оллимамла… словно сам Оллимамл послал их, и это усилило паралич.
Вставшие на их пути граждане и полиция были изрублены, а остальное население либо бежало в здания, либо, когда слух дошел до самых нижних уровней, пыталось скрыться по мостам за реку. Но мосты быстро перекрыли.
— Странно это, — сказала Калатол.
Она поколебалась, а затем с силой продолжила:
— Странно то, что это все сделано, кажется, не из-за желания завоевать Таланак. Нет, захват города был, как ты это называешь, побочным продуктом. Захватчики решили, кажется, взять город только потому, что считают его прудом, где водится очень желанная рыба.
— В смысле — я, — уточнил Кикаха.
Калатол кивнула.
— Я не знаю, почему эти люди так сильно хотят заполучить тебя. А ты?
— Я тоже не знаю, — ответил Кикаха. — Могу предположить, но не стану. Мои догадки только собьют тебя с толку, да и излагать их долго. Для меня первое дело выбраться из города и смыться. И вот тут-то, моя любовь, и вступаешь в игру ты.
— Теперь-то ты любишь меня.
— Если бы было время… — ответил он.
— Я могу спрятать тебя там, где у нас будет сколько угодно времени, — заявила она. — Конечно, там есть и другие…
Кикаха гадал, не скрывает ли она чего-то. Он находился не в таком положении, чтобы вести себя с ней грубо, но повел себя грубо, схватил ее за запястье и крепко сжал его. Она поморщилась от боли и попыталась вырвать руку.
— Какие другие?
— Перестань делать мне больно, и я тебе скажу, быть может тебе скажу. Поцелуй меня, и я наверняка скажу тебе.
Дело стоило того, чтобы потратить несколько секунд, и потому он поцеловал ее. Благовония из ее рта наполнили ему ноздри и, казалось, просочились до кончиков ног. Он чувствовал головокружение и начал гадать, не заслуживает ли она награды после всего этого времени разлуки.
Тут он засмеялся и мягко высвободился.
— Ты и впрямь самая прекрасная из всех, кого я когда-либо видел, а я видел многих, — сказал он. — Но по улицам гуляет смерть и ищет меня.
— Когда ты увидишь эту другую женщину… — проговорила она.
Она снова стала застенчивой, и тогда ему пришлось внушить ей, что застенчивость автоматически означает для нее боль.
Ее это не возмутило, а физически, порадовало, поскольку для нее эротическая любовь означала определенную дозу грубости и боли.
5
Трое чужаков, похоже, бежали из самых глубин храма Оллимамма, всего на несколько минут опередив фон Турбата. Они тоже были светлокожими. Одна из них — черноволосая женщина, которую Калатол, очень ревнивая и не склонная кого-то хвалить, тем не менее назвала самой прекрасной из всех, кого она когда-либо видела. Спутниками ее были огромный, очень толстый мужчина и другой, низкорослый и тощий. Все трое носили странную одежду, и никто из них не говорил по-тишкетмоакски. Они разговаривали на вишпавамле, — литургическом языке жрецов. К несчастью, спрятавшие эту троицу воры знали только несколько слов вишпавамла, да и те из ответов мирян во время служб.
Тут Кикаха понял, что эти трое — Господы. Повсюду в этом мире литургический язык был языком Господов.
Их бегство от фон Турбата указывало, что они лишились собственных вселенных и укрылись в этой.
Но какое имел отношение мелкий король фон Турбат к делам, связанными с Господами?
— За эту троицу предложена награда? — поинтересовался Кикаха.
— Да, десять тысяч кватлумлов за каждого, а за тебя — тридцать тысяч и высокий официальный пост во дворце императора. И даже возможно, хотя на это только намекалось, брак с членом царской семьи.
Калатол замолкла. Ее желудок глухо заурчал, словно переваривая предложенное награды. Сквозь вентиляционные шахты в потолке послышались слабые голоса. В комнате, где царила прохлада, стало жарко.