Страница 96 из 97
Они направились к телефонной будке на углу.
Кеогх опустил монету, набрал номер и стал ждать, глаза его застыли на Гае.
Затем Гаю пришлось выслушать одну сторону разговора:
— Я здесь с Гаем Гиббоном. — (Гаю пришлось отметить, что себя Кеогх представил только одним голосом).
— …конечно же я знал об этом. Глупый вопрос, девочка.
— …потому что мое дело. Ты мое дело.
— …прекратить? Я не пытаюсь что-либо прекратить. Я просто должен знать и все.
— …хорошо. Хорошо… Он здесь, рядом. Он ничего не хочет говорить ни о тебе, ни вообще о чем либо, и это хорошо. Да, очень хорошо. Не могла бы ты сказать ему, что бы он был пооткровеннее? — И передал трубку удивленному Гаю, который запинающимся голосом сказал в нее:
— Э, привет, — наблюдая за совершенно беспристрастным лицом Кеогха.
Голос Сильвы заполнил и обволок все его существо, сменив беспокойство на что-то совсем иное и приятное.
— Гай, дорогой.
— Сильва…
— Все в порядке. Я думаю, надо было сказать тебе об этом раньше. Когда-нибудь это должно было случиться. Гай, ты можешь рассказать Кеогху все, что захочешь. Все, что он спросит.
— Почему, дорогая? Все же-кто он?
Наступила пауза, затем послышался странный тихий смех.
— Он может объяснить все лучше, чем я. Ты хочешь, чтобы мы поженились, Гай?
— О, да!
— Что ж, тогда все в порядке. Никто не может ничего изменить, никто — кроме тебя. И, послушай Гай, я буду жить где и как ты захочешь. Это действительно правда, ВСЯ правда, ты мне веришь?
— Я всегда верю тебе.
— Вот и хорошо. Вот, что мы сделаем. Ты пойдешь и побеседуешь с Кеогхом. Расскажешь ему все, что он захочет узнать. Он должен сделать то же самое. И еще. Я люблю тебя, Гай.
— Я тебя тоже, — ответил Гай, наблюдая за лицом Кеогха. — Что ж, тогда — о’кей, — добавил он, после того, как она больше ничего не произнесла.
— Пока. — И повесил трубку.
Между ним и Кеогхом состоялся долгий разговор.
— Ему больно, — прошептала она доктору Рэтберну.
— Я знаю. — Он сочувственно покачал головой. — Я и так уже ввел максимальную дозу морфия, какую только может выдержать чело век.
— А еще немножко?
— Ну, может быть, чуть-чуть, — грустно вздохнул он.
Затем подошел к своему саквояжу и достал шприц и иглу.
Сильва нежно поцеловала спящего человека и покинула комнату. Кеогх ждал ее.
— Надо остановиться, девочка! — сказал он.
— Почему? — зловеще спросила она.
— Давай-ка уйдем отсюда.
Она знала Кеогха достаточно долго и хорошо, и была уверена в отсутствии каких-либо сюрпризов с его стороны. Но голос, взгляд, все было ново в нем.
Он придержал дверь открытой и она прошла вперед, и затем направилась туда, куда он в молчании ее повел.
Они покинули замок и прошли по тропинке сквозь густые заросли кустарника, ведущей через склон холма, возвышавшегося над сараем.
Стоянка автомобилей, когда-то бывшая гумном, теперь заполнилась машинами. Подъехала белая машина скорой помощи, еще одна разгружалась у северо-восточной платформы. Где-то позади здания приглушенно гудел генератор, а из трубы новой каменной котельной, пристроенной сбоку подымался дым.
Они оба жадно посмотрели на здание, но ничего не сказали.
Тропа привела их через гребень холма вниз, к озеру. Они вышли на небольшую лесную поляну, на которой стояла восьмифутовая Диана, охотница Диана, целомудренная и быстроногая, изваянная столь прекрасно, что казалось, она вовсе не из мрамора. Совершенно не похожа на что-то холодное или неподвижное.
— Мне всегда представлялось, — заговорил Кеогх, — что рядом с ней никто не может лежать.
Она посмотрела на Диану.
— Даже и для самих себя, — добавил Кеогх и плюхнулся на каменную скамью.
— Давай, выкладывай, — сказала она.
— Ты хочешь, чтобы Гай Гиббон случился снова. Это сумасшедшая идея, но и великая тоже. Многие идеи были еще сумасшедшее, некоторые — более великими, и теперь они — повсеместны. Я не хочу спорить о том, насколько эта — сумасшедшая или великая.
— Что ж тогда?
— Я пытался, последний день или около того, как отстраниться, отойти на какое-то расстояние, взглянуть на все это с какой-то перспективой. Сильва, ты забыла одну вещь.
— Хорошо, — произнесла она. — О, хорошо. Я знала, что ты подумаешь о чем-то подобном прежде, чем будет поздно.
— Что бы ты смогла найти выход из положения?
Он медленно покачал головой.
— Но не в этот раз. Соберись с силой воли Уайков, девочка, и решись остановиться.
— Продолжай.
— Все просто. Я не верю, что ты получишь свою копию, напоминаю тебе, но все же вдруг получится. Я разговаривал с Вебером, и клянусь Господом, такое может произойти. Но уже при удаче ты получишь только вместилище, но ничего, чем его наполнить. Послушай, девочка, — ведь человек не только кровь, кости и клетки тела, и все.
Он замолк, пока она не сказала:
— Продолжай, Кеогх.
— Ты любишь его? — спросил он.
— Кеогх!
Она удивилась.
— Так что же именно ты любишь? — рявкнул он. — Эти курчавые волосы? Эти мышцы, кожу? Его естественное оборудование? Глаза, голос?
— Все вместе, — спокойно ответила она.
— Все это, а остальное? — безжалостно напирал он. — Что же если твой ответ — да, пожалуйста, получи желаемое, дай бог тебе сил, и скатертью дорога. Я ничего не знаю о любви, но вот что скажу: если это все, что есть в ней такого, то пусть она катится к черту.
— Хорошо, ну конечно же любовь — нечто большее.
— А! И как же ты получишь, ее девочка? Послушай, человек это: его кожа, кости, на которых он стоит, плюс то, что у него в голове, плюс то, что в сердце. Ты хочешь воспроизвести Гая Гиббона, но ты не сможешь сделать, просто сдублировав его оболочку. Если же хочешь продублировать полноценного человека, ты должна сделать так, чтобы он прожил такую же жизнь. А этого сделать ты не в силах. В течение долгого времени она смотрела на Диану. А затем выдохнула:
— Почему же нет?
— Отвечу почему, — сердито ответил он. — Потому, что прежде всего тебе надо достоверно разузнать кто он.
— Я знаю кто он!
Он раздраженно плюнул на зеленый мох у скамьи. Совершенно несвойственно ему и потому-по-настоящему шокирующе.
— Ты не знаешь и частицы, а я уж и того меньше. Однажды я прижал его спиной к стене на более чем два добрых часа, пытаясь выяснить кто же он. Он просто другой парень, и все. Ничего особенного в школе, ничего особенного в спорте, обычные общие вкусы и чувства, как и у шести миллиардов таких же людей. Так почему же он, Сильва? Почему именно он? Что ты такого увидала в нем стоящего, чтобы выйти за него замуж?
— Я… не знала, что он тебе не нравится.
— О, проклятье, девочка, да нет же! Я никогда так не говорил. Я не могу… я не могу даже найти чего-то, что бы мне не нравилось.
— Ты не знаешь его так, как я.
— Так. Я согласен. Я не знаю и не могу. Потому что и ты ничего не знаешь тоже-ты чувствуешь, но не знаешь. И если хочешь снова увидеть Гая Гиббона, или его достоверное факсимиле, он должен жить по сценарию с того дня, как рожден. Необходимо повторить каждое переживание, каждый случай, которые когда-либо с ним происходили.
— Хорошо, — произнесла она спокойно.
Он взглянул на нее, как громом пораженный. Затем сказал:
— Но прежде всего, мы должны написать сценарий. И перед тем, как мы сможем его написать, каким-то образом надо раздобыть материал. Ты что предполагаешь — создать фонд или что-то подобное, посвященное раскрытию каждого из моментов, которые этот — этот незаметный молодой человек когда-либо пережил? Все должно быть в секрете, потому что пока он растет, знать об этом не должен. А ты знаешь, как много все может стоить, сколько людей может потребоваться привлечь?
— Было бы неплохо, — ответила она.
— Ну, прямо предположим, у тебя есть биография, написанная, как сценарий, — двадцать лет жизни, каждый день, каждый час, за который можно отчитаться. И тогда ты должна сделать так, чтобы ребенок, с самого момента рождения, был окружен людьми, которые должны играть по этому сценарию — и которые никогда не позволят произойти чему-то, чего нет в нем, никогда не позволят ему что-то узнать.