Страница 13 из 97
— Но в пределах досягаемости не было ни одного гистоихтиса, а ветер уносил лодку: у нее был большой треугольный парус. Я вернулся к Антиное и выпил еще. Я мог бы забыть о тебе точно так же, как пытался забыть о Хрисенде. Я был уверен, что ей придется худо, и не мог вынести мысли об этом, и поэтому хотел упиться до забытья. Но Антиноя — благослави ее пьяный мозг — напомнила мне о том, что Хрисенда сказала о тебе. Я быстро протрезвел и немного осмотрелся, потому что не мог вспомнить, где именно находились карнизы, ведущие в пещеру. Я чуть было не бросил это занятие и не принялся снова пить, но что-то продолжало жать на меня. Может быть, я хотел совершить хоть одно доброе дело в этой вечности ничегонеделания.
— Если бы ты не пришел, я висел бы там, пока не умер от жажды. А теперь у Хрисенды есть шанс, если я смогу ее найти. Я отправлюсь за ней. Хочешь пойти со мной?
Вольф ожидал, что Ипсевас скажет «да», но не думал, что тот сохранит твою решимость, хотя путешествие через море станет реальностью, однако, Вольфа ждал сюрприз.
Зебрилла сплавал, ухватился за выступ раковины проплывавшего мимо гистоихтиса и перебросил себя на спину этого существа. Он привел его к берегу, нажимая на крупные нервные пятна — темно-пурпурные кляксы, видимые на открытой коже как раз за конусовидной раковиной.
Вольф под руководством Ипсеваса сохранял давление на пятно, чтобы удержать рыбу-парус — ибо таков был буквальный перевод гистоихтис — на пляже.
Зебрилла собрал несколько охапок плодов, орехов и большую коллекцию пуншорепсов.
— Нам надо будет есть и пить, особенно пить, — проворчал Ипсевас. — Путь через океаны к подножию горы может быть долгим. Я не помню.
Спустя несколько минут после того, как припасы были уложены в одно из естественных вместилищ на раковине рыбы-паруса, они отплыли. Тонкий хрящевой парус поймал ветер, и огромный моллюск заглотнул в рот воду и выбросил ее через мускульный клапан сзади.
— У гворлов есть преимущество, — сказал Ипсевас, — но они не могут тягаться с нами в скорости. Они попадут на другую сторону не на много раньше нас.
Он расколол пуншорех и предложил Вольфу выпить. Вольф принял предложение. Он был опустошен, но нервы у него были натянуты, как струны. Ему нужно было что-то такое, что оглушит его и даст ему уснуть. Изгиб раковины создавал нишу, куда он мог заползти. Вольф лежал, прижавшись к излучавшей тепло голой коже рыбы-паруса. В скором времени он уснул. Последнее, что он увидел, это плечистую голову Ипсеваса со слившимися в лунном свете полосами, согнувшегося у нервных пятен.
Ипсевас поднимал над головой еще один пуншорех и выливал его жидкое содержимое в свой выступавший гориллоидный рот.
Проснувшись, Вольф обнаружил, что солнце только-только выходило из-за изгиба горы. Полная луна — она всегда была полная, так как тень планеты на нее некогда не падала — только-только ускользала за другую сторону горы.
Отдохнувший, но проголодавшийся, он съел кое-что из плодов и богатых белком орехов. Ипсевас показал ему, как он мог разнообразить свою диету «кровавыми ягодами». Это были сверкавшие шарики росшие гроздьями на кончиках мясистых стеблей, произраставших из раковины. Каждый был не меньше бейсбольного мяча и имел тонкую, легко разрываемую кожу, выделявшую жидкость, походившую на вид и вкус на кровь. Мясо внутри походило на сырое мясо с супом из креветок.
— Созрев, они отваливаются, и большая часть их достается рыбам, — сказал Ипсевас, — но некоторые доплывают до пляжа. Вкуснее всего они тогда, когда срываешь их прямо со стебля.
Вольф пригнулся рядом с Ипсевасом.
С набитым ртом Вольф сказал:
— Гистоихтисы очень удобны. Они кажутся чересчур хорошими.
— Господь придумал и создал их для нашего и своего удовольствия, — ответил на это Ипсевас.
— Господь создал эту вселенную? — спросил Вольф.
Он больше не был уверен, что этот рассказ являлся мифом.
— Тебе лучше в это поверить, — ответил Ипсевас.
Он выпил еще.
— Потому что, если ты не поверишь, Господь тебя прикончит. Вообще-то я сомневаюсь, что он в любом случае позволит тебе продолжать жить. Он не любит незваных гостей.
Ипсевас поднял орех и предложил тост:
— За то, чтобы ты остался незамеченным им, и на внезапный конец и проклятие Господу.
Он выпил орех и прыгнул на Вольфа. Вольф был настолько захвачен врасплох, что не имел шанса защититься.
Он растянулся в выемке раковины, там, где спал, накрытый тушей Ипсеваса.
— Тихо! — скомандовал Ипсевас. — Оставайся здесь, свернувшись в клубок, пока я не скажу тебе, что все в порядке. Это Око господне.
Вольф съежился, прижавшись к твердой раковине, и попытался слиться с тенью. Одним глазом он увидел пронесшуюся неровную тень ворона, за которой последовало создание. Суровая птица промелькнула разок, развернулась и начала заходить на посадку на корме рыбы-паруса.
— Черт его побери! Он не может не заметить меня! — пробормотал про себя Вольф.
— Без паники! — призвал Ипсевас. — Ааа!
Раздался глухой стук, всплеск и пронзительный крик, заставивший Вольфа резко выпрямиться и сильно стукнуться головой о раковину над ним. Сквозь вспышки света и тьмы он увидел, что ворон висит, обмякнув, в двух гигантских лапах. Если ворон был размером с орла, то его убийца, обрушившийся с зеленого неба, словно молния, показался в ту первую секунду шока таким же громадным, как птица рух. Зрение Вольфа восстановилось, и он увидел орла со светло-зеленым телом, бледно-красной головой и бледно-желтым клювом. Он был раз в шесть массивнее ворона, и его крылья, каждое длиной по меньшей мере в тридцать футов, тяжело хлопали, когда он старался подняться повыше над морем. С каждым мощным взмахом он поднимался на несколько дюймов выше.
Вскоре он начал набирать высоту, но прежде, чем удалиться слишком далеко, повернул голову и позволил Вольфу увидеть его глаза. Они были черными щитами, отражавшими пламя смерти. Вольф содрогнулся. Никогда он не видел такой обнаженной жажды убивать.
— Ты вполне можешь содрогаться, — утешил его Ипсевас.
Его ухмылявшаяся голова просунулась в углубление раковины.
— Это была одна из птичек Подарги. Подарга ненавидит Господа и напала бы на него сама, будь у нее шанс, даже если бы знала, что это станет ее концом, чем оно и стало бы. Она знает, что не может приблизиться к Господу, но может сказать своим птичкам, чтобы они питались Очами Господа, что, как ты видел, они и делают.
Вольф покинул каверну в раковине и некоторое время постоял, следя за съежившимся силуэтом орлицы и ее добычи.
— Кто такая Подарга?
— Она, подобно мне, одно из чудищ Господа. Она тоже некогда жила на берегу Эгейского моря. Она была прекрасной молодой девушкой. Это было, когда жили великий царь Приам, богоподобный Ахилл и хитроумный Одиссей. Я знал их всех. Они оплевали бы критянина Ипсеваса, некогда храброго моряка и копьеносца, если бы они могли увидеть меня сейчас. Но я говорил о Подарге. Господь забрал ее в этот мир, создал чудовищное тело и поместил в него ее мозг. Она живет где-то там, в пещере на самом склоне горы. Она ненавидит Господа. Она также ненавидит все нормальные человеческие существа и поедает их, если ее птички не добираются до них первыми. Но больше всех она ненавидит Господа.
Это, кажется, было все, что знал о ней Ипсевас, за исключением того, что имя ее до того, как ее похитил Господь, было не Подарга. Он также помнил, что был хорошо знаком с ней.
Вольф принялся расспрашивать дальше, потому что его заинтересовало то, что Ипсевас мог рассказать ему об Агамемноне, Ахилле, Одиссее и других героях гомеровского эпоса. Он сказал зебрилле, что предполагалось, что Агамемнон был историческим персонажем. Но что насчет Ахилла и Одиссея?
— Они и в самом деле существовали? — спросил Вольф.
— Конечно, существовали, — сказал Ипсевас.
Он крякнул, а затем продолжал:
— Я полагаю, тебе любопытно узнать о тех днях, но я мало что могу рассказать тебе. Это было слишком давно, слишком много праздных дней. Дней, веков, тысячелетий — один Господь знает. А также слишком много выпито.