Страница 21 из 107
А душа… Ведь он ей давеча утром огонек души своей отдал на сохранение — неугасимую лампаду. Святый Огнь, принесенный монахом Алексием из Русалима. Нет, напрасно он терзается — не убежит она с Даниилом, не может убежать. Ведь они уже так любят друг друга, они обручены, Александр и Александра. Они сидели рядом, впервые сидели рядом за столом, не по разные концы, а бок о бок, и он держал ее ручку в своей руке, будто трепетную птичку, одну из тех, которых он выпускал в благовещенское утро. Но эту он не выпустит, нет!
Ведь они уже и нежные имена друг другу говорили. Он ей шептал:
— До чего же ты пригожа, Саночка! Как же мила ты мне!
А она ему в ответ еще нежнее, называя Леском, как его ласково именовали в Новгороде:
— Свет мой светлый! И ты мне люб, Леско ненаглядный!
Разве можно после такого сбежать с другим, даже если ты в девчонках будучи была влюблена в него? Да и шутка ли сказать — Даниил ведь почти ровесник Брячиславу! Все равно, что с собственным младшим стрыем слюбиться.
Так, шепча что-то, он задремывал, но вдруг снова просыпался, на сей раз вспоминая лицо монаха Алексия, тело которого Яков и Савва нашли на селигерской дороге, точнее — в овраге. Вечером в пасхальную субботу они его показали Александру. Лицо было съедено хищниками, но когда Александр приблизился к нему, оно вдруг на мгновение преобразилось, обретя прежние черты. И Александр узнал его, обладая на лица изумительной памятью, — если он кого-то хоть раз видел, обязательно вспомнит, сколько бы лет ни прошло.
И он понял, что никому, кроме него, не дано видеть как бы ледовое лицо мертвого монаха, только ему доступно это чудное видение. Оно же и растаяло, как лед, очень быстро.
Монаха отпели и погребли подле Георгиевского собора в Святую среду. Но отблеск его души продолжал гореть на вительке лампады, в том же огоньке, в коем жила отныне и частица души Александра Ярославича. И он смотрел и смотрел на этот огонек, и не мог заснуть, и все же засыпал, засыпал, засыпал…
— Ах ты! — вдруг вскакивал в тревоге.
Что если он спит, а Даниил Романович уже уворовывает его обручницу Саночку?..
И что же делать?.. Ведь не пойдешь же в тот дом, где остановились на постой все полочане. Что они подумают? Что он не верит честным словам и крепости совершенного обручения? Нехорошо… Но ведь мука-то какая!.. Надо о чем-то другом, о хорошем подумать. Вот хотя бы о папежниках давешних, которые не поехали со своим местером Андрияшем в Киев, а остались в Торопце. Пожили всего неделю и вдруг надумали в нашу веру перейти. И вот вчера, сразу после обручения, Меркурий еще и их окормлял, перекрещивал на русский лад. Были они Михаэль, Габриэль и Августин, а стали Михаилом, Гавриилом и Поликарпом. Все при этом присутствовали и очень потешались, как немцы переучивались креститься — не слева направо по латинскому обычаю, а справа налево. А вообще-то, хорошие немцы оказались, только по-русски один говорит, а двое других только кое-как квакают. Важные такие и счастливые… Хорошо о них думать, да вот ведь и Даниил хохотал, на них глядя, бородища густая, брови суровые, и все жены и девы на него поглядывали, любуясь. А Саночка не поглядывала. Может, боялась? Посмотрит, забьется сердечко и вспомнит, как о нем когда-то мечтала, о славном витязе. И скажет: «Не могу против сердца…»
Ох, глупости какие в голову лезут! Кончится ли мука сия?!.
Так он промаялся до самого утра, покуда за окном не зачирикали пташки. Только тогда сон одолел его. И снилось ему, будто огромный меч лежит по всему миру и он идет по лезвию этого меча далеко-далеко, а куда — не знает. И так скользко и остро под ногами, что невмоготу. Каждый шаг дается с величайшим трудом. А идти надо. Там, впереди — враги Русской земли. Палят города, мучают людей русских, грабят, насилуют. И если он, Александр, со своей дружиною не придет и не спасет их, то и некому заступиться будет.
Очень спешил Александр и поскользнулся, поехал вниз по стальной грани меча, а там — ад, черное пламя, жар. Отрок Савва успел схватить его за руку и тянет на себя. Тянет и зачем-то трясет, приговаривая со смехом:
— Ну Славич, ну родненький! Да что же с тобой такое? Никогда такого не случалось, чтобы я тебя будил, а все-то ты меня будишь. Славич! Жених пресветлый! Да ведь и вина не пил ты намедни. Душа-Александр! Леско Славич! Встава-а-ай! Тебе ж жениться сегодня!
Глава одиннадцатая
СВАДЬБА АЛЕКСАНДРА И АЛЕКСАНДРЫ
Насилу растолкал его, ей-богу. Да оно и понятно, отчего он с утра так разоспался, ведь поди всю ночь не спал, раздумывая о Данииле Романовиче. Да и любой бы не уснул на его месте, зная, что рядом соперник пасется. И каким это ветром занесло князя галицкого в наше торопецкое сидение!.. Не было печали.
Сам я в то утро проснулся ни свет ни заря. Темно еще было. Горькие мысли о моей Февроше взбередили сон, вынырнули изнутри и разбудили меня. Ворочался, ворочался — никак уж не спится. Встал, оделся и пошел прогуляться по предрассветной крепости. И на счастье застал, как Данила Романович с людьми покидал свое временное здешнее пристанище, уезжал, голубчик. Видно, не состоялись замыслы, а какие — о том только гадать.
И вот теперь, когда я подымал со сна Александра, было у меня чем его обрадовать:
— Да вставай же ты, солнце наше! Съехал он.
— Кто?.. О чем ты?.. — из дремучих нетей спросил Славич.
— Да кто ж как не князь Данила. Вестимо, о чем-то тут умышлял, да сорвалась рыбка. Утек еще до рассвета, яко тать.
Тут появились сам великий князь с братьями Борисом и Глебом, а с ними и младший Славич — Андрюша, мой ровесник, тоже осьмнадцати лет от роду. Борис был назначен на идущую свадьбу дружкой, Андрюша — поддружьем, а Глеб — сватом. В руках Бориса сияла невестина девичья тесма[48] из дорогого алого шелка, шитая золотыми лефандами[49], конями, разнообразными птицами и цветами.
— С праздником тебя, сынок Сашенька! — громко объявил Ярослав Всеволодович. — Вставай, ясноглазик мой, невеста твоя уже давно в мыленке банится, твоим мылом с себя прежнюю жизнь смывает да в последний раз девичью косу заплетает.
— А вот ее девичья полоса, в коей Александре более не красоваться. — Борис Всеволодович положил перед женихом нашим невестину тесму. — Пора и тебе, дорогой мой племянничек, в мыльню. Думали, ты уж давно встал.
— Там, Сашка, уже такое кипит! — не утерпел внести свой голос Андрюша. — На будущий год я тоже оженюсь.
— Посаженые отец и мать вчера ночью приехали, крестные твои, — известил Глеб. — Сейчас отправились вам брачное ложе изготавливать.
Бедный Славич только теперь истинно распахнул свои ясные, как у сокола, очи и встрепенулся. Я, братцы, тогда забоялся за него — не уснет ли в час венчания? Дободрствует ли до первой своей брачной ночи? И что он потом с невестой будет делать, такой сонный?
В мыльне я его банил тремя вениками, но недолго, чтоб его пуще прежнего не разморило. Старался расшевелить:
— Смывай, смывай с себя, Славич, всю свою грешную жизнь преждебрачную. И почто Александра тебе своего мыльца не передала? Почему только жених невесте мыло дарит? Да не зевай ты, а то всю свадьбу свою прозеваешь!
И лишь когда мы с Борисом Всеволодовичем пятью ушатами ледяной воды окатили его, взбодрился князек наш, из бани вышел иным человеком — таким, каким мы и знали его постоянно.
Румяный, причесанный, чистый, нарядный, в лучшем своем кафтане из вишневого аксамита, тонко отороченном горностаем, а поверх покрытом алтабасным корзном[50], в красных, купленных в Торжке хзовых[51] сапогах и в собольей шапке сел он на своего любимого золотисто-буланого кипчака[52] Аера, я оседлал своего черного ромея[53] Воронца и пристроился неподалеку от жениха в свадебном поезде. И так мы тронулись в недалекий путь к дому невесты. День стоял яркий, солнечный, на небе — ни облачка, в аксамитных кафтанах было жарковато. Всеволодовичи и Ярославичи парились в них, а я наслаждался тем, что мне необязательно было щеголять аксамитом и на мне сидел легкий кафтан из голубой объяри.
48
Тесма — лента.
49
Лефанд — древнерусское наименование слона.
50
Корзно — плащ, мантия.
51
Хзовые сапоги — то же самое, что сафьяновые. Сафьян появился на Руси позже, до него подобной выделки козловая кожа называлась «хоз».
52
Кипчаки — кочевые племена на севере Средней Азии; кипчакские кони — ахалтекинские, одна из древнейших и лучших пород лошадей.
53
Ромеи, ромейцы — византийцы; Византия была традиционным поставщиком лошадей на Русь.