Страница 103 из 189
Письма № 17–34 написаны в последнее десятилетие жизни обоих корреспондентов. В этих письмах уже не чувствуется соприкосновения с внешним миром, как в письмах петербургского периода. Объясняется это прежде всего тем, что адресат писем, Н. Н. Муравьев-Карский, после Парижского соглашения оставил общественную деятельность, в которой святитель Игнатий всегда принимал живейшее участие, а также удалением самого Святителя от столичной суеты. В первом из этих писем, от 24 ноября 1857 г., святитель Игнатий сообщает, что уезжает в Ставрополь: «В назначении моем [на Кавказскую и Черноморскую кафедру] исполняется Ваша мысль». Следующие пять писем написаны в период пребывания святителя Игнатия на Кавказской и Черноморской кафедре. Возможно, не желая напоминать Николаю Николаевичу обстоятельств, связанных с его отставкой, святитель Игнатий не сообщает ему ничего ни о положении в районе, ни о своей деятельности по управлению Епархией. Из писем можно узнать лишь подробности его личной жизни и некоторые соображения, касающиеся его литературных трудов.
Крайнее напряжение сил на новом поприще и многолетняя болезненность привели, однако, организм Святителя к полному истощению. В письме от 14 апреля 1860 г. он снова возвращается к мысли об удалении в уединенный монастырь, чтобы «кончить там жизнь в самых серьезных занятиях, образчик которых Вы видите в "Слове о смерти"». 24 июля 1861 г. святитель Игнатий обратился к Государю Императору с просьбой об увольнении. И в письме от 24 августа 1861 г. он сообщает Николаю Николаевичу о положительном ответе Государя на его просьбу и о том, {стр. 435} что ему предоставлен в управление Бабаевский Николаевский монастырь.
Отправляясь к месту своего последнего земного прибежища, святитель Игнатий заезжал в поместье Н. Н. Муравьева-Карского Скорняково, где познакомился с его женой, Наталией Григорьевной (урожденной Чернышевой; 1806–1884), и его дочерьми. «Философское расположение, в котором я видел Вас в скромном Скорнякове, столько располагающем к философии, мне чрезвычайно понравилось», — будет он вспоминать через полгода.
Следующие его письма отправлены уже из Николо-Бабаевского монастыря, который «крайне уединен, а именно в этом и нуждаюсь, это и люблю». Из общего тона этих писем выделяется письмо от 14 мая 1863 г., написанное в связи с предполагаемым (но не состоявшимся) возвращением Николая Николаевича на государственную службу и содержащее весьма знаменательные предположения о судьбах России.
Последнее письмо Н. Н. Муравьеву-Карскому написано святителем Игнатием 18 марта 1866 г. А 4 ноября 1866 г. Николай Николаевич скончался.
Ольга Шафранова
{стр. 436}
№ 1
Милостивейший Государь,
Николай Николаевич!
Живо в памяти моей Ваше последнее посещение Сергиевой Пустыни. Видел я Вас в ней, когда земная слава, столько непостоянная и изменчивая, Вам улыбалась. Ныне Вы мне показались гораздо величественнее; Вы оставили во мне глубокое впечатление. Уважаю все добродетели; но ни одна из них не возбуждает во мне такого уважения, как великодушное терпение переменчивости земного счастия. На поле битвы человек часто бывает героем от кипения в нем крови; — в переворотах жизни можно быть героем только от величия души. Муж доблестный, оставивший поприще подвигов воинских, перековывает на плуг или соху булатный меч свой, меч — грозу отечества; а всякий истинный гражданин, а за ним История и потомство с почтением взглянут на этот плуг, потом кинут взор презрения и негодования на знаки отличия, которыми усеяна грудь какого-либо подлеца: на ней каждый знак — памятник интриги, низости, бездельничества. Скажите, что в том, что на голове Гришки Отрепьева был венец Мономаха? Какая его слава? — Слава лихого, бесстыдного, бессовестного злодея, не останавливающегося ни пред каким беззаконием, — слава, неразлучная от проклятий. Избави Бог всякого от этой славы. А сколько самозванцев! …
Простившись с Вами, я захворал еще более. Видя, что уже нет моих сил ни для борьбы с непомерно усилившейся болезнью, ни для борьбы с обстоятельствами, я захотел удалиться из Петербурга и от шумных должностей навсегда. Не всем быть листьями, цветами, плодами на древе Государственном; надо же кому-нибудь, подобно корням, доставлять ему жизнь и силу занятиями неизвестными, тихими, существенно полезными, существенно необходимыми. Одним из таких занятий признаю утверждение ближних в Христианской вере и нравственности. Это мирное, скромное занятие живым словом и пером поглощало всегда у меня значительную часть времени; а при болезненности моей взяло бы и все время. Не соверши{стр. 437}лось по моему желанию и не сбылось по моему предположению; а предполагал я, что наверное дадут увольнение: столько было содействователей к получению его! Мне дан временный отпуск в Бабаевский Монастырь Костромской Епархии для отдыха и лечения. Здесь нахожусь теперь. Заключенный безвыходно в келлии моей, действую против простуды, глубоко проникшей в мои члены и произведшей в них нервное расслабление, которое держит меня по большей части в постели. Будущее мое — неизвестно… И я махнул на него рукою! … Сказал Всесильному Богу: «Твори с созданием Твоим, что хочешь. Верю слову Твоему, что влас главы моей не падет без соизволения Твоего!»
«Душа моя, плыви бестрепетно по волнам Житейского моря, не доверяя тишине его, не страшась бурь его. Не думай о завтрашнем дне, не утомляй себя никакими предположениями, никакими мечтаниями, не истрачивай на них времени и сил твоих. Довлеет дневи злоба его, — сказал Бог твой. Веруй! … Плыви, несись по волнам! … Жизнь земная — обман. Не увидишь, как уже пред тобой — пристанище гроба. Где вера, там нет ни печали, ни страха. Там мужество и твердость, ничем не одолимые».
Вот размышления расслабленного, размышления на одре болезненном, размышления из пустыни! Найдут оне, конечно, Вас в каком-нибудь мирном приюте; может быть, в Вашем селе, в кругу Вашего семейства, за беседою дружескою или чтением полезным и приятным, за занятием хозяйственным, — напомнят Вам о том, кто сердечно в Вас участвует, в ком Вы насадили много воспоминаний утешительных, впечатлений глубоких.
Человек в лета юности своей занимается приобретением сведений, нужных для возможного расширения круга действий его в вещественном мире, в который он вступает действователем. Сюда принадлежат: знание разных языков, изящных искусств, наук математических, исторических, — всех, — и самой философии. Когда ж он начинает склоняться к старости, когда приближается то время, в которое должна отпасть шелуха, остается плод (шелухою называю тело, плодом — душу); когда он приготовляется вступить в неизмеримую область вечности, область Духа; тогда предметом его исследований делается уже не вещество переменчивое, обреченное концу и разрушению, но Дух пребываю{стр. 438}щий, бесконечный. Что до того: так или иначе звучит слово, когда все звуки должны престать! Что до того: та или другая мера, когда предстоит безмерное! Что до того: та или другая мелочная мысль, когда ум готовится оставить многомыслие, перейти в превысшее мыслей видение и молчание, производимое неограниченным Богом в существах ограниченных, творениях Его. Изучение Духа дает человеку характер постоянный, соответствующий вечности. Горизонт для него расширяется, взоры его досягают за пределы земли и времени, оттуда приносят твердость неземную. Примите мой искреннейший совет: займитесь глубоко чтением всех сочинений Св. Иоанна Златоустого; оне все есть на Французском языке; толкование на Евангелие Матфея, на послание к Римлянам, еще кое-что есть и на Русском. Доколе Судьба не вывела Вас опять на поприще отечественной службы займитесь на свободе определительным воспитанием Вашего духа. Рекомендую Вам того Церковного Писателя, который необыкновенною чистотою, ясностию, силою Христианского учения возносит читателя превыше земли; на высоте заоблачной витает этот духовный орел и оттуда показывает своему питомцу землю. Думаю: величайшее приобретение для Государственного человека взглянуть на землю с этой высоты; не говорю уже, какое это приобретение для Христианина и человека, — наследника вечности. Вас Судьба посетила своими ударами; Она сказала: «кого люблю, — бью и наказую». Закалитесь под этими ударами в крепкую сталь, сделайтесь бесценным сокровищем для ближних, которые Вас окружают и будут окружать. Кто знает назначение человека? — Оно написано в запечатленных книгах промысла. Цинцинаты оставляли меч для плуга, потом плуг оставляли для меча! … Вам говорит это тот, кто всю жизнь провел в скорбях, кто сам весь в ранах, — и радуется им, и благодарит за них Бога. Развевается знамя креста над письмом моим: всегда слово мое выходит под этим знаменем! Слово мое — и возвещение мира, и провозглашение войны — призывает к храбрости, победе, завоеванию мира таинственное воинство Израильское: помышления и чувствования Христианина.