Риск.Молодинская битва.

«Перегожу малый срок, авось кончит царь куроле­сить и злобствовать, поутихнет. А нет, все одно поеду в Кремль. Испрошу дозволения ехать в ватаги казачьи с зельем, с рушницами, с пищалями и с самострела­ми…»

Так, однако, получилось, что на закате солнца оповес­тили князя Михаила Воротынского, чтобы завтра после утренней молитвы прибыл бы он к государю.

Не порадовала эта весть князя, а встревожила еще больше. Конечно, для порубежного дела — отменно. Нужда есть о многом поговорить спешно, но откуда царь узнал, что он, князь, приехал домой. Никого не опове­щал он о своем прибытии, только за братом и за Шереме­тевым Фрола посылал.

«Выходит, самовластцу известен каждый мой шаг?! Но кто же тогда доносит? Шереметев не мог проговорить­ся, тем более свероломничать. Кто же тогда? Конечно, Фрол! Никто, кроме него, дворца даже не покидал. Но может, кто тайно?»

В общем, не пойманный — не вор. И все же князь Во­ротынский решил осторожнее вести себя с Фролом Фро­ловым. Если, конечно, царь на Казенный двор не отпра­вит, оковав.

Вопреки ожиданию, Иван Васильевич встретил слугу своего ближнего весьма радушно. Посадил на лавку, уст­ланную мягкой узорчатой полавочницей, осведомился о здоровье, о жене и чадах, затем заговорил с грустинкой в голосе:

— Ума не приложу, чем отблагодарить тебя за службу ревностную. Чин твой в вотчине моей самый высокий — ближний слуга государев. Вотчина есть. К трети Воротынска, от отца наследованной, еще жаловал я тебе Новосиль. Что еще? Поклон мой прими и ласковое слово,

воевода славный.

«Не густо, — ухмыльнулся про себя князь Воротын­ский. — Не густо. Стало быть, и в самом деле прогневал­ся самовластец. Жди, выходит, опалы».

Но ответив поклоном на низкий поклон царя, загово­рил о делах порубежных:

— Сторожи и воеводские крепостицы, да Орел-город — в пути. Стрельцы, дети боярские — с обозами. Дома для них рублены, ставить же им самим, где кому любо. Земле­меры с ними. Оделят пахотной и перелогом, как в Пригово­ре думном и по твоей, государь, воле. Меня же, государь, отпусти к казакам ватажным с зельем и огненным наря­дом. Мыслю на Быстрой и Тихой Сосне побывать, на Воро­неж-реке, на Червленом Яру, по Хопру и по Дону проехать. — Иль мы не посылали казакам пищали, рушницы и зелье в достатке? Иль не передали им, что беру я их под свою руку?

—  Они, государь, и стоять против Девлетки стояли, и гонцов ко мне слали, лазутя крымцев, теперь твое ласко­вое слово им ко времени бы. Порасспросить еще хочу, в чем нужду имеют, леса сколько, утвари какой. Девлетка пригрозит купцам своим, чтоб те прекратили торговлю с ватажными казаками или станет ласками приманивать ватаги к себе, задабривать всячески, вот тут бы нам не припоздниться: купцам охранный путь туда проторить, с жалованием определиться окончательно. С землей. Нуж­да в моей поездке, государь, большая. Купцов двух-трех возьму, дьяков пару из Разрядного приказа да и из Пуш­карского, землемера, а то и двух. Путь долгий. Здесь князь Тюфякин останется, имея под рукой бояр моих для рассылки, чтоб нигде никакого тормоза не случилось с обозами да плотниками.

—  Поезжай, Бог с тобой, — будто через силу выдавил Иван Васильевич. — Не мешкая, собирайся.

—  На исходе зимы ворочусь.

С тяжелым сердцем поехал князь Воротынский в свой дворец, не навестив даже Разрядный и Пушкарский при­казы. У него зародилось подозрение, что передумает царь отпускать его в дальнюю поездку. Чего-то испугался. Не измены ли? Жди тогда оков и Казенного двора. В лучшем случае — Белооаера.

Рассказал о своем опасении жене, она, однако, не раз­делила его тревоги. Успокоила. В то же время посовето­вала:

— Бог даст, обойдется. Ты возьми да не езди в Поле. Худо ли тебе дома. Или я не ласкова? Или дети обижают?

Или слуги бычатся? Тогда и Иван Васильевич подозре­ние отбросит. Пошли Двужила, а, может, еще и Логино­ва с ним.

— Оно, конечно, можно было бы и не ездить самому, только уж дело больно стоящее. Казаки — сила. Если все под цареву руку встанут, порубежье превратится для крымцев в крепкий заслон. Не гоже княжеским боярам, а не царевым с казаками речи вести. Негоже. Ну, а гнев царя? Неужто не ясно ему, чего ради я живота своего не жалею, о покое своем мысли даже не держу.

— Гляди тогда сам. Я стану Пресвятой Богородице мо­литься, чтобы заступницей перед Богом за тебя выступи­ла, сохранил бы Бог тебя и помиловал.

Князь тоже надеялся на Божью справедливость. До Бога, однако, далековато, а до самовластца лютого — ру­кой подать. Оттого перед самым отъездом в Поле решил сына наставить на жизненную стезю, поопасался, не при­поздниться бы ненароком. Пусть княжич знает, что к че­му, и впросак не угождает по неведению и простоте ду­шевной, по честной натуре своей.

— Ты, княжич, уже не дитя малое. От наставников твоих знаешь, что ты — Владимирович, род наш славен ратной славой, и имеем мы полное право сидеть на троне державном. Но Бог судил так, что Калитичи его под себя приладили. Иван Калита расширил и возвеличил Моск­ву, то скупая земли боярские и княжеские за деньги, от дани татарской утаенные, то по хитрости и коварству

множился. Потомкам своим оставил он сильное княже­ство, и те, с Божьей помощью, смогли еще боле укрепить его, сделать центром России. Державным сделать. Тако­ва воля Божья, и не нам с тобой, сын мой, вступать в спор с этой волей. Был случай, когда все могло измениться, послушай я с дядей твоим, князем Владимиром, князей Шуйских, протяни им руку, но я, помня наказ отца, в темнице перед кончиной сказанный, служить без изъяну царю и отечеству, не посмел изменить самовластцу. К го­рю России сбылось предсказание Шуйского-князя. Гиб­нут знатные княжеские роды под плугом глубоким и кровавым. Подошел, похоже, и наш черед. Оклеветали меня, по всему видно, приспешники царевы, ибо слава победителя Девлетки им поперек горла. Так вот, если нам Бог сулил попасть в руки палачей государевых, встретим смерть как и подобает князьям. Достойно. Без позора. Если же тебя минует сия горькая участь, умно­жай ратную славу рода нашего, служи царю безропотно, на трон его не прицеливайся. Но тебе еще и особый наказ: держись Шуйских. Они, как и мы, — перворядные, род их тоже державный, не грех оттого идти с ними рука об руку. Тем более что Шуйских числом поболее, чем Воро­тынских. Все понятно?

— Да, отец! — взволнованно воскликнул княжич. — Клянусь, чести родовой урона я не свершу!

Княжич склонился в низком поклоне, отец прижал его, юного, крепкого телом, к своей все еще могучей гру­ди, и замерли они в блаженном единении. Они еще не хо­тели верить в то, что прощание их сегодняшнее — про­щание навеки.

Но так было предопределено им судьбой. Царь Иван Васильевич не мешал князю Михаилу Воротынскому до конца его поездки к казакам, но Фрол Фролов слал отпи­ски Богдану Вельскому каждую неделю. Оповестил Фрол Вельского и о том, что возвращаться князь намерен через Новосиль и Воротынск.

Казалось бы, естественное желание княжеское побы­вать и в жалованной вотчине, и в наследственной, но именно эта весть подтолкнула царя Ивана Васильевича к скорейшему исполнению своего кровавого замысла по отношению к воеводе, ставшему ему в обузу.

Может, опасался царь, что князю Воротынскому лег­ко будет бежать из наследственной вотчины (там все зна­комо, все слуги поддержат своего властелина, дружина, которая теперь под рукой у Ивана, не заступит ему пути), чего ж не последовать примеру князя Андрея Курбского, князя Дмитрия Вишневецкого и других сановников и во­евод, коих царь почитал предводителями, но которые, служа усердно царю и отечеству, не желали подвергать себя злобному своеволию самодержца. Только такая опа­ска вряд ли была у Ивана Васильевича. Разве он не пони­мал, что князь Воротынский не сбежит. Важно иное: сла­ва героя-воеводы, крепкого умом и духом, выше его, ца­ря, почитаемого простолюдьем, угрожает трону и едино­властию. Вот почему судьба князя была решена оконча­тельно.

Собственно говоря, она была решена уже давно. Еще когда Иван Васильевич определял, какие знатные роды российские должны исчезнуть с лица Земли Русской, и понятно, князья Воротынские, потомки святого Влади­мира, значились не в последних рядах. Лишь по нужде царь Иван Васильевич держал князя Михаила у себя под рукой. Теперь такой нужды не стало. Усилиями же самого князя Воротынского, его ратной умелостью и ра­дением. А Воротынск был хорошим предлогом. Посы­лая туда своих людей, чтобы оковать князя-воеводу, он мог оправдать свои действия тем, что якобы князь на­мерился бежать в Ливонию, предав его, царя всей Рос­сии.