Страница 27 из 68
Слабость позиции многих сторонников азиатского способа производства в ходе первой (1925-1931 гг.) и второй (1957-1971 гг.) дискуссий заключалась в том, что, следуя концепции Маркса, они отказывали в возможности существования на Востоке частной собственности. Оппоненты азиатчиков указывали на многочисленные примеры наличия на Востоке разнообразных форм частной собственности, и это являлось основным аргументом в доказательство ошибочности концепции азиатского способа производства. Современные позиции сторонников особого пути развития Востока намного гибче. Они не отрицают наличия частной собственности на Востоке – пример этому недавно вышедший сборник статей на данную тему под редакцией Л.С. Васильева (1998). Различие между Западом и Востоком видится теперь не в отсутствии частной собственности в Азии как таковой, а в глубинных отличиях европейской и неевропейской структур. На Востоке собственность была, но там не существовало надежных гарантий и прав собственности. Не только самые крупные богатеи (так сказать, олигархи), а все собственники были поставлены в зависимость от носителей власти, регулярно являлись объектом произвола, жестоких поборов и конфискаций со стороны администрации.
Любой разбогатевший торговец или иной не причастный к власти собственник хорошо знал, что его существование зависит в первую очередь, и едва ли не исключительно, от благосклонности власть имущих, главным образом – на местах.
Перед нами оскопленная частная собственность и контролируемый всемогущими представителями власти рынок. И то и другое означает, что ни собственники, ни рынок на традиционном Востоке не имели потенций для рождения нового качества – такого, которое было бы сравнимым с тем, что появилось в Европе в виде капитализма.
Здесь (т. е. на Востоке. -Н.К.) частные собственники (а они подчас бывали много более богатыми, чем в Греции и Риме) верно служили власти и были готовы довольствоваться тем приниженным статусом, который имели. Они не знали и не желали знать, что такое свобода, право, гарантии собственности или неприкосновенности личности и т. п. Они хотели лишь одного: существовать и процветать под надежным прикрытием сильной власти, любое требование со стороны которой было для них законом. А власть со своей стороны была заинтересована в существовании частных собственников – но именно таких, какими они были. Заинтересована потому, что рыночно-частнособственнические отношения выполняли под присмотром власти те жизненно важные функции, без которых развитое общество и сильное государство просто не могли бы существовать (Васильев 1998а: 36-38).
Был пересмотрен и вопрос о соотношении частной собственности и политогенеза. Прежде всего необходимо заметить, что открытия субстантивистских антропологов опровергли точку зрения Энгельса, согласно которой государственность возникает из необходимости защиты частной собственности. В предыдущем разделе данной главы было показано, что в первобытности развитие личной собственности сдерживалось различными перераспределительными механизмами, а повышение общественного статуса осуществлялось не напрямую – в зависимости от количества имущества, а опосредованно – через престиж и повышение социального статуса.
Более того, выяснилось, что сложная иерархическая организация власти возникла задолго до появления частной собственности. Изучая особенности политогенеза у самых различных народов Европы, Азии, Африки и Америки, целый ряд как отечественных, так и зарубежных историков и антропологов в период I960-1970-х годов пришел к мнению, что в ранних государствах частной собственности еще не существовало и только с формированием зрелых форм доиндустриальных обществ появляется институт частной собственности (А.И. Неусыхин, А.Я. Гуревич, Э. Сервис, A.M. Хазанов, X. Классен, П. Скальник, Л.С. Васильев, В.П. Илюшечкин и др.; подробнее см. гл. 4).
Возник вопрос, как определять уровень развития этих обществ. В западной науке догосударственные общества стало принято именовать вождествами, а появившуюся государственность – "архаическим", или "ранним", государством. Среди отечественных авторов длительное время была популярна концепция "дофеодального периода" А.И. Неусыхина, позднее большинство вышеупомянутых советских ученых и их последователей (некоторые не без влияния зарубежных коллег) приняли идею о необходимости выделения трех этапов:
* (1) предгосударственного общества, в котором большинство населения уже отстранено от управления обществом ("дофеодальное общество", "предклассовое общество", "военно-иерархические структуры", "протогосударство-чифдом", "вождество" и др.);
* (2) "раннего государства", знакомого с эксплуатацией, но не знающего частной собственности ("раннеклассовое общество", "раннефеодальное", "варварское" или "сословное" государство и проч.);
* (3) традиционное государство, знакомое с частной собственностью ("зрелое государство", "сословно-классовое общество" и т. д.).
Но если частная собственность появляется только на третьей из выделенных стадий, в период уже сложившегося доиндустриального государства, на основе чего тогда складываются отношения эксплуатации в ранней государственности? Этот вопрос был обстоятельно исследован Л.С. Васильевым (Васильев 1982; 1983). Васильев исходит из развиваемой им билинейной теории социальной эволюции. Он полагает (см., например, вышеприведенные цитаты), что западная цивилизация основывалась на частнособственнических отношениях, а государство являлось инструментом в рамках господствующего класса. На Востоке частная собственность была усеченной, подчиненной, а отчуждение прибавочного продукта осуществлялось на основе "ренты-налога". Опираясь на разработки антропологов-субстантивистов, Л.С. Васильев пришел к выводу, что "рента-налог" восходит по своей сути к редистрибутивным отношениям. Обладающий правом перераспределения политический лидер не является собственником средств производства. Однако он – в силу выполняемых должностных функций – распоряжается ими и может передоверять свои полномочия помощникам, руководителям структурных подразделений, старейшинам деревень.
Возникает хорошо известный специалистам феномен перекрывающих друг друга прав на землю: одна и та же земля принадлежит и обрабатывающему участок общиннику, и общине в целом, от имени которой ее распределяет старейшина, и региональному вождю, который стоит над верховным старейшиной и поручает ему делить эту землю, и, наконец, верховному собственнику, без согласия которого тоже обойтись невозможно… это явление обычно никого не смущало, ибо подтверждало то, что было нормой: земля не является частной собственностью, она принадлежит всем, но в строгом соответствии с той долей владения, власти над ней, которой реально располагал каждый из ее владельцев, снизу доверху (Васильев 1982: 83).
При этом складывается тенденция превращения регулярных подношений общинников в "ренту-налог", а общественных работ в отработочную повинность. Иными словами, речь идет о становлении феномена иерархического владения средствами производства в соответствии с занимаемым местом в общественной иерархии. Данное явление было предложено Л.С. Васильевым именовать термином "власть-собственность". В социобиологической подоснове данного процесса, по всей видимости, находятся потребности в установлении асимметричных иерархических связей, стабилизирующих сообщество как систему, территориальное поведение, а также индивидуальное стремление особей к доминированию (подробнее см. гл. 2).
Вследствие этого власть-собственность можно определить как феномен, дающий возможности перераспределения и использования человеком собственности (коллективной, государственной, общенародной и т. д.) в силу его должностной власти и статуса.
Власть-собственность была распространена не только в доиндустриальных обществах. Она существует во всех редистрибутивных обществах (т. е. в обществах, где главенствующим является не частная собственность и рыночная экономика, а перераспределение продуктов по вертикали). Она существует и в плановом индустриальном обществе, где именно причастность к власти, к каналам перераспределения, но не к собственности, дает человеку право на пользование и обладание теми или иными вещами или привилегиями.