В поисках цезия

Попов пожал им руки, и они пошли к выходу.

Зеленая ручка

Профессор произнес речь остро и темпера­ментно, готовый до конца бороться за победу своей теории. Его решительное лицо вздраги­вало от возбуждения.

Но тех, кто оспаривал его теорию, было не­мало. Опыты профессора Петкова явно противо­речили некоторым законам и положениям науки, и это смущало многих. Большинство присутство­вавших были маститыми учеными, не способны­ми на необдуманные поступки. Сомнение в давно установившихся научных теориях казалось им равносильным кощунству.

Вот почему, когда профессор кончил говорить, многие пожелали высказаться.

Но первым, перед профессорами, докторами наук, видными учеными, получил слово человек лет тридцати пяти, давно небритый, с большими мохнатыми бровями и взлохмаченными волоса­ми. Он казался крайне нервным и несдержан­ным.

Говорил он быстро, захлебываясь словами.

— Профессор Петков с увлечением развил перед нами свою теорию и доказал на словах, что он прав. Теоретически он прав, я не спорю. Мне хочется задать профессору, вместе с которым я работаю, только один вопрос: когда, наконец, мы получим его фантастическую материю? Когда? Прошел год и три месяца со дня начала опытов. Мы провели четыреста пятьдесят пять опытов, умертвили свыше двух тысяч мышей, едва сами не получили лучевую болезнь, а ре­зультатов никаких! Где результаты?

Он поднял голову и горящими глазами взгля­нул на профессора.

— Результаты будут, инженер Николов! — вдруг раздался из зала мягкий, звучный голос.

Все обернулись и увидели стоявшего в глуби­не зала высокого, стройного, красивого мужчину, одетого подчеркнуто элегантно. Это был извест­ный специалист по физической химии доктор наук Савов, тоже сотрудник института Петкова.

— Не прерывайте! — гневно выкрикнул ора­тор, не скрывая неприязни к своему коллеге, и продолжал: — Теория профессора Петкова стала казаться мне блефом! Мы испробовали почти все возможные сочетания, получали самый различ­ный по составу и свойству материал, но он не выдерживал продолжительного облучения. Гам­ма-лучи проходили через него в такой концен­трации, что подопытные мыши гибли. Я предла­гаю снова основательно исследовать этот вопрос теоретически, а затем уже приступить к его прак­тическому осуществлению. Иначе надо прекра­тить опыты!

— Что? — вскочил со своего места профессор.

— Прекратить! — громко повторил оратор.

— Вы говорите глупости, Николов! О вашем поведении можно подумать черт знает что! — воскликнул профессор.

— Думайте, что хотите! Я был искренен,— грубо ответил Николов и, садясь на свое место, добавил: — Я ненавижу иллюзии, профессор Петков!

Неожиданно наступило молчание. Необычно острый поединок между профессором и Николовым смутил ученых.

Но вот встал Савов и спокойно, словно ничего не случилось, заговорил:

— Извиним инженера Николова за его не осо­бенно любезный тон, объясняемый, по-моему, его молодостью. А молодость, товарищи, всегда нетерпелива! Но чтобы осуществить прекрасный замысел профессора Петкова, нужно время. Не­удачи не должны обескураживать нас. Мне ка­жется, излишне напоминать вам аналогичные случаи из истории. Если инженер Николов рас­считывал на легкий успех, то я должен сказать, что он неосновательно объвляет себя противни­ком таких иллюзий.

— Так, так, Савов, скажите ему! — поддер­жал его профессор Петков. — К черту эти прилизанные речи! — восклик­нул Николов и, вскочив со своего места, поки­нул зал.

Савов снисходительно улыбнулся и продол­жал. В течение получаса он блестяще обосновал теорию профессора и доказал, что опыты необ­ходимо продолжать.

Совещание приняло решение о предоставлении профессору Петкову больше средств и возмож­ностей.

— Благодарю вас, друг мой,— пожимая Савовуруку, говорил профессор.— Как сильно я ошибался в Николове! Думал, что из него вый­дет хороший ученый, а он... Безобразие! Мо­жет быть, из-за него и проваливались наши опыты.

— Если бы я мог быть откровенен с вами, то...— начал Савов.

— Говорите, говорите,— заинтересовался про­фессор.

— ...то сказал бы, что поведение инженера Николова внушает мне подозрение,— закончил Савов и снова улыбнулся своей спокойной и приятной улыбкой.

— Посмотрим! — наклонил голову профессор, и оба направились к выходу.

Майор Христов был вызван к генералу. Он пришел в гражданском костюме и потому чув­ствовал себя неловко, словно в чужой одежде. Ему казалось, что костюм широковат и сидит как-то неестественно на его крупной, атлетиче­ского сложения фигуре с военной выправкой. Даже галстук был завязан неудачно, хотя Хри­стов целый час трудился над узлом.

В приемной генерала он снова взглянул на себя в зеркало, и у него испортилось настроение. Штатский костюм не нравился ему, и он с удо­вольствием снял бы его, если бы в приказе ге­нерала не говорилось: «Явиться в гражданской одежде».

Христов вошел в просторный кабинет гене­рала, остановился, щелкнул каблуками и под­нял руку, чтобы отдать честь, но вдруг вспомнил, что на голове нет фуражки. Опустив руку, он смущенно доложил:

— Товарищ генерал, майор Христов явился по вашему приказанию.

Сидевший за столом генерал внимательно, изучающе посмотрел на него. На вид генералу было за шестьдесят, а на самом деле он совсем недавно отметил свое пятидесятилетие. Много­летняя борьба с фашизмом, тюрьмы, лагеря и пытки не только состарили, но и закалили его. Его серые глаза светились внутренним спокой­ствием. Он был спокоен, рассудителен и даже несколько медлителен, как опытный боец, уве­ренный в своих силах. Сам того не подозревая, майор Христов старался подражать ему. «Вот это настоящий характер!» — говорил он себе, и ему казалось, что он никогда не станет таким. Вечно он спешит, недодумывает до конца, про­пускает выгодные для действия моменты. А ге­нерал никогда не допускает подобных ошибок. Поэтому он и держит в своих руках судьбу мно­гих людей, стоя на страже безопасности и спо­койствия страны и олицетворяя собою многолет­ний партийный опыт.

Генерал наконец отвел взгляд от Христова, встал из-за стола и, пригласив майора сесть, начал:

— Дело, по которому я вызвал вас,— самое серьезное и ответственное из всех, которые по­ручались вам до сих пор. Я знаю очень мало, и вы должны выслушать меня внимательно.— Он наклонился вперед, насупил брови, как бы для того, чтобы подчеркнуть доверительный харак­тер разговора, и продолжал: — Нам известно, что определенные круги за границей проявляют интерес к исследованиям наших институтов, осо­бенно к опытам по противоатомной обороне. Насколько я понимаю, они хотят помешать на­шей работе в этой области. С этой целью на нашу территорию переброшены люди, которым удалось ускользнуть от органов государственной безопасности и которые, вероятно, располагают необходимыми для своей работы средствами. Помолчав, генерал резко и с некоторой грустью добавил:

— Больше мы ничего не знаем.

Он снова остановил свой взгляд на майоре, как будто впервые увидел его, и неожиданно оживился:

— Конечно, до сих пор враги не сообщали нам своего адреса, никто из них не говорил, что он намеревается совершить или кто его со­общники. Такая уж наша работа, Христов! Уравнение со многими неизвестными...

Майор молчал.

«Больше мы ничего не знаем,— повторял он про себя.— Иди и ищи этих гадов, как будто нет другой работы!»

— Остальное должны узнать вы,— услышал он голос генерала.— Ну как? Беретесь за это дело?

От последних слов генерала он очнулся. В го­лове у него одна за другой проносились мысли: «Организовать наблюдение за институтами, де­тально ознакомиться со всем делом, вникнуть в успехи и неудачи институтов! Необходимо изу­чить людей, и, может быть, где-нибудь пока­жется подлая рука врага. У нас одна заповедь: «Если враг существует, он должен быть обезврежен». Нужны только осторожность, бдительность, ум...»