В поисках цезия

Но сестра, казалось, еще больше смутилась. Она протянула опять не тот инструмент. Попов нервно отбросил его и сам взял нужный инстру­мент.

Аврониев заметил это, припомнил также сце­ну с фонариком... Затем подошел к ней и, глядя ей прямо в глаза, сказал:

— Не нужно нервничать, сестра! Краска разлилась по ее лицу. Не владея  собой, она отвернулась и начала искать какое-то! лекарство.

— Как больной? — тихо спросил Аврониев.

— Пока удовлетворительно,— шепотом отве­тил главный хирург,— теперь кровоизлияние уже не так опасно.

Аврониев улыбнулся. Затеи, полюбовавшись искусной работой Попова, на цыпочках уда­лился.

В это время Калчев вошел в комнату, где оставались Симанский и Васильев.

— До каких пор нас будут держать здесь? — тотчас же спросил его Симанский, который не сомневался, что их разговор подслушивается.— Пока наша милиция закончит следствие, про­фессор скончается! А у меня с утра очень важ­ная работа...

Калчев пожал плечами.

— А вы видели аппарат для определения ра­диоактивности? Счетчик Гейгера. Такая, знаете, коробка...— Симанский руками показал размер аппарата.

— Не заметил ничего похожего.

— О, тогда они ничего не найдут! — резким голосом сказал биолог.— Как они не могут до­гадаться? При помощи счетчика Гейгера можно немедленно обнаружить цезий. Почему бы им не попытаться?

— Когда вас пригласят на допрос, скажите об этом,— серьезно посоветовал ему Калчев.

Калчев вышел из комнаты, и Симанский со­чувственно спросил Васильева:

— Вы, наверное, испугались, а?

— А чего мне бояться? — врач бросил на него острый взгляд.— Пусть боятся те, кто обманывает,— прибавил он, подчеркнув слово «об­манывает».

— Я вас не понимаю,— любезно ответил Си­манский.

— Ничего, еще поймете!

— Мне кажется, вы меня запугиваете,— иро­нически улыбнулся Симанский.

— Комедиант! — в голосе Васильева слыша­лось презрение.

— О! — воскликнул Симанский, но в этот мо­мент дверь отворилась и на пороге появился Чубров.

— Товарищ Васильев, прошу вас! Васильев слегка побледнел, но уверенно по­шел за Чубровым.

Хмурый, раздраженный, Васильев вошел в ка­бинет Попова. Еще с вечера, когда он повредил руку и когда Симанский солгал ему,— а этого никто, кроме него, не знал,— настроение у него резко изменилось, и почти все заметили эту пе­ремену. Рука у него сильно болела, но он не при­нимал никаких мер, так как эта боль была ни­чтожной по сравнению с другой, нравственной, болью, которая мучила его вот уже два часа.

Совершенно неожиданно для себя, припомнив все обстоятельства, связанные с исчезновением цезия — как он принес цезий в процедурную, где находились люди, когда они пришли в боль­ницу, свой разговор с доктором Поповым, свою ревность, — он пришел к логическому и трудно опровержимому заключению. Он был поражен: кража совершена человеком, которого он считал ангелом... Антоновой!

Внезапно он понял, что ее и Симанского свя­зывают какие-то тайные узы. Он больше не сомневался, что Симанский приказал ей совер­шить кражу и пришел в больницу только с этой целью. Кража произошла как раз в тот момент, когда Антонову послали за цезием в процедур­ную. Она вернулась очень быстро и никто не заметил, как у нее дрожали руки...

А он так сильно любил ее! До нее он не ду­мал о женщинах. Вся его жизнь проходила в ра­боте и только в работе, без особых радостей, без любви. И вот здесь, в этой больнице, он встре­тил Марию, и она стала для него самым дорогим человеком...

Что он мог сказать следователю? Все так за­путано. Горячая, искренняя, глубокая любовь и жгучая ненависть к подлости, лжи и измене бо­ролись в его душе. Вихрь этих чувств захватил его, и, ошеломленный, он не знал, что делать.

Аврониев внимательно наблюдал за ним. Он чувствовал, что в душе молодого врача происхо­дит острая борьба, и не сомневался, что причи­ной ее была Антонова. Более того, Аврониев был убежден, что Васильев знает, кто преступ­ник, если он сам по каким-то соображениям не совершил кражи.

Балтов сидел за столом, лицо его было спря­тано за абажуром настольной лампы. Йозов про­сматривал стенограммы следствия. Васильев стоял посреди комнаты. Вдруг Балтов, едва сдерживая волнение, на­ступил на ногу своему другу...

Аврониев бросил взгляд вниз, на шкалу аппа­рата.

Стрелка резко отклонилась вправо. Сильная радиоактивность!

Лицо подполковника не дрогнуло, хотя удивление его было безгранично. Он не ожидал, что цезий окажется у Васильева.

— Подойдите, пожалуйста, поближе и сади­тесь,— пригласил он Васильева, продолжая вни­мательно наблюдать за ним.

«Такой молодой, серьезный, а уже!..» — думал Аврониев. Он не видел здесь логики. Ему, опыт­ному разведчику, было трудно поверить, что Ва­сильев мог решиться на такое гнусное преступ­ление.

Балтов написал карандашом на листе бумаги: «Просто нельзя поверить!»

От приближения Васильева к столу стрелка еще сильнее отклонилась вправо. Было ясно, что источник радиоактивности у него.

Следователь начал допрос с обычных вопро­сов: когда поступил в больницу? Какую работу выполнял? Кто назначил его ассистентом на опе­рацию? Ассистировал ли он при других опера­циях? При каких именно? Что делал, когда на­чалась операция?

Часть этих вопросов Васильеву уже задавали во время первого допроса, и он отвечал рассеянно, медленно и даже путано. Вместо того чтобы успокоиться, он еще больше начал волноваться и совершенно запутался.

И Аврониев чувствовал: просто невозможно, чтобы этот человек совершил кражу цезия и во­обще был причастен к преступлению. Он то и дело бросал взгляды на шкалу счетчика, чтобы убедиться, что здесь нет никакой ошибки. Да, стрелка сильно отклонилась вправо.

Следователь недоумевал. Васильев вез цезий с аэродрома. Значит, он имел превосходную воз­можность скрыться вместе с ним так, чтобы сорвать операцию и даже быть на некоторое вре-: мя в безопасности. Кроме того, во время опера­ции или просто во время дежурства у больного он мог, не прибегая к краже цезия, сделать так, чтобы Родованов умер. Логика противоречила показаниям счетчика, и Аврониев начал подозре­вать возможность шантажа.

«Или я ничего не понимаю, или это самый искушенный преступник из всех, каких я встре­чал!»— решил Аврониев и вдруг, прервав тяго­стную тишину, воскликнул:

— Доктор, а ведь цезий-то украли вы!

Васильев побледнел. У него задрожала ниж­няя губа, и он нервно, хриплым голосом прого­ворил:

— Это неправда!

— Как неправда, когда у вас находится одна проволочка цезия,— встал со стула Аврониев.

Васильев вскочил.

— Не брал я никакой проволочки! А если вы решили шантажировать меня, это другой вопрос!

— Проволочка у вас,— настаивал Аврониев.

— Неправда!

— У  вас!

— Вы фантазируете! — закричал молодой врач, готовый с кулаками наброситься на Аврониева.

Аврониев медленно подошел к нему.

— Простите,— сказал он,— но я должен вам доказать, что отрицать бессмысленно. Выложите на стол все содержимое ваших карманов. Абсолютно все!

Васильев молча подчинился. Сунув левую руку в карман, он закусил губу от острой боли.

— Что с вами? — спросил Аврониев, не сво­дивший с него глаз.

— Рана на руке. Лучше было бы, если я не ездил за этим проклятым цезием. Мало того, что я чуть было не попал в аварию, — сейчас вы хотите сделать из меня преступника! Я привез цезий, и я же его украл! Где же логика?

— Что за авария?

— На машину, в которой я ехал с аэродрома, едва не налетел грузовик.

Васильев скова сунул руку в карман пиджака и вытащил оттуда несколько листов бумаги. Из них выпала на пол маленькая, тонкая, как волос, проволочка.

Аврониев быстро поднял ее, положил на бе­лый лист бумаги и молча показал Васильеву.

Врач в ужасе широко раскрыл глаза. Он стоял как вкопанный, и с его судорожно сжатых губ слетело только одно слово:

— Цезий!

Целую минуту никто не нарушал тишины. Балтов не сводил глаз с Васильева, а Аврониев размышлял: «Что же это? Если он взял ее, то неужели он такой болван, что положил прово­лочку во внешний карман пиджака? Просто невероятно!»