Наполеон - спаситель России

Но даже и понимание того, что это — люди разных эпох, не всегда достаточно для понимания происходящего. Тут еще более глубокие, еще более основательные различия.

В первой половине 19 века русские ученые тоже нач­нут собирать фольклор, в точности как французы и немцы, но очень быстро осознают, — они имеют дело не «просто» с простонародьем, с сельскими низами своего собствен­ного народа, а с каким-то совсем другими русскими! У которых не просто меньше вещей, которые больше вре­мени проводят в природе и которые меньше образованы, а людей, у которых... у которых... ну да, в строе жизни и в по­ведении, в мышлении которых вся атмосфера совсем другая.

Конечно же, это чистой воды эксцессы, события 1812 го­да, когда казаки или ополченцы обстреливали офицерские разъезды. Когда русские солдаты, затаившись в кустах у дороги, вполне мотивированно вели огонь по людям в не­знакомых мундирах, которые беседовали между собой по-французски.

Конечно же, это крайность, осуждавшаяся и в самой дворянской среде. Но ведь Л.Н. Толстой называет «воспи­танной, как французская эмигрантка» именно националь­ную Наташу Ростову, уж никак не позабывшую родной язык, а не патологического дурака Ипполита, не способ­ного рассказать по-русски простенький анекдот. Случай­но ли? Ведь можно понимать каждое слово, даже любить звуки русского языка, самому свободно говорить, думать, писать, читать и сочинять стихи по-русски, но какое это имеет значение, если сам строй мыслей «русских тузем­цев», сам способ мышления, если стоящие за их словами бытовые и общественные реалии ему мало понятны?

Так европеец может понимать слова японца, индуса, африканца — в конце концов, нет языка, который невоз­можно выучить, — но что проку понимать слова, если «не­понятен сам строй их мыслей»[59].

Славянофильство и возникнет как реакция на понима­ние того, что «русские туземцы» — это иностранцы для «рус­ских европейцев», и наоборот. К.С. Аксаков, А.С. Хомяков, И.В. и П.В. Киреевские, другие, менее известные люди делают то же самое, что делал Шарль Перро во Франции XVII века, что делали братья Гримм в Германии и Г.Х. Андер­сен в Дании. Но европейцы не обнаружат в своем просто­народье людей другой цивилизации, а славянофилы — об­наружат. Можно соглашаться, можно не соглашаться с их идеологией — дело хозяйское, но славянофилы по крайней мере осознали и поставили проблему. Для людей «свое­го круга» решение прозвучало как «вернуться в Россию!», «стать русскими!». При всей наивности этого клича в нем трудно не увидеть положительных сторон.

Я вынес в эпиграф четверостишие из недописанного стихотворения А.К. Толстого; к славянофилам как к обще­ственному движению Алексей Константинович отродясь не примыкал, но позволю себе привести еще одно чет­веростишие, которым заканчивается это недоконченное стихотворение:

«Слиянья всех в один народ» не произошло. Русский на­род так и оставался разделенным то ли на два народа, то ли даже на две цивилизации весь петербургский период сво­ей истории и большую часть советского периода (впрочем, в советское время появятся другие, новые разделения).

В эпоху наполеоновских войн распад на два субэтноса был в самом разгаре, на самом пике.

Мы очень мало знаем об этом русском субэтносе. То есть мы достаточно хорошо знаем его этнографию: как одевались, как сидели, на чем, что ели и так далее.

Но, в сущности, мы очень мало знаем об этой части рус­ского народа, его истории. Ведь строй понятий, миропо­нимание «русских туземцев» вовсе не оставались неизмен­ными весь Петербургский период нашей истории. То есть полагалось исходить именно из этого — что изменяющийся, живущий в динамичной истории и сам творящий историю слой «русских европейцев» живет среди вечно неизменно­го, пребывающего вне истории народа «русских туземцев». По-своему это логичная позиция — ведь история подобает народам «историческим», динамичным, как говорил Карл Ясперс — «осевым»[61], то есть начавшим развитие, движение от исходной первобытности.

А народы «неисторические», первобытные, и должны описываться совсем другой наукой — этнографией, от «эт­нос» — народ и «графос» — пишу. То есть народоописанием. История повествует о событиях, этнография — об обычаях, нравах и поведении, об одеждах и еде. То есть о статич­ных, мало изменяющихся состояниях.

О  русских туземцах и не писали исторических сочи­нений; в истории их как бы и не было. О русских тузем­цах писали исключительно этнографические сочинения — о его домах, одежде, пище, хозяйстве, суевериях[62]. Книги эти написаны с разной степенью достоверности, в разной мере интересны, и в них проявляется весьма разная мера таланта автора. Но вот что в них несомненно общее, так это сугубо этнографический подход. Самое большее, фик­сируются именно этнографические изменения: появился картуз вместо шапки; стали меньше носить сарафаны, больше платья «в талию»; смазные сапоги вытеснят лапти... и так далее. Так же вот и Николай Николаевич Миклухо-Маклай фиксировал, что изменилось на побережье Но­вой Гвинеи между двумя его приездами[63], а В.Г. Тан-Богораз очень подробно описывал, как изменяется матери­альная и духовная культура чукоч под влиянием амери­канского огнестрельного оружия и металлических ножей и скребков[64].

Такие же подходы к «русским туземцам» проявляют и при советской власти. Скажем, у Г.С.Померанца есть раз­дражающе неправдоподобное, какое-то просто фанта­стическое положение о «неолитическом крестьянстве», дожившем до XX века[65]. Только в работах интеллигентов более современных поколений проявляется совсем дру­гая тенденция. Наиболее четко поставил задачу, пожалуй, Н.Я. Эйдельман, предположив: а что, если дворянская кон­сервативная позиция в эпоху Екатерины II как-то соотно­сится с позицией хотя бы части крестьянства[66]?!. Но даже и здесь поставлен вопрос — и не более. Ответа же на него нет и не предвидится.

Я же задам два более конкретных вопроса, без ответа на которые мы будем изучать историю 2-3%, даже 0,1% населения России так, словно это и есть вся история госу­дарства и общества Российского.

1. Недворяне, то есть и крестьянство разных губерний, и священники, и мещане, и старообрядцы, и казаки, — все эти группы русских туземцев участвовали в войнах с Тур­цией и с Пруссией. На глазах этих людей (в той же степени, что и на глазах дворян) происходило раскрепощение дворянства, доносились слухи о Французской революции и посылались экспедиционные корпуса Суворова в Италию.

Так вот: как сами-то эти люди воспринимали события, которым они были то свидетелями, то участниками? Чем были эти события не с точки зрения дворян и не с офици­альной точки зрения Российской империи, а с точки зре­ния нравственных и культурных ценностей их собствен­ных сословий?

Кстати, а какое воздействие оказывали эти историче­ские события на историю того или иного сословия или его части? Кем были для крестьян Наполеон ... да и Александр I в полупрусском мундире и с родным немецким языком?

2. Как изменялись сами «русские туземцы», разные группы «туземцев» в ходе исторического процесса? Вряд ли разные группы крестьянства, посадских людей, казаков и священников одинаковы в 1720-м и 1800-м годах, или скажем, в 1770 и 1830. Должны ведь изменяться не только их численность или состав (что иногда фиксируется исто­риками), но и их представления о самих себе, отношение к государству, к другим сословиям.

59

Овчиников В. Ветка сакуры. — М., 1972. с. 8. 

60

Толстой А.К. «Друзья, вы совершенно правы...»// Толстой А.К. Собр. соч. в четырех томах. Том первый. — М., 1963. с. 670. 

61

Ясперс К. Назначение и смысл истории. — М., 1992. с. 11. 

62

Максимов С.В. Крестная сила. Нечистая сила. Неведомая си­ла. — Кемерово, 1991 (первые издания — в 1903 и 1908 годах).

Кавелин К.Д. Собрание сочинений в четырех томах. — СПб., 1897-1900.

Коринфский А.Л. Народная Русь. — Смоленск, 1995 (первое из­дание — в 1901 году).

63

 Миклухо-Маклай Н.Н. Собрание сочинений. Тт.1-5. — М.-Л., 1950-1954.

64

 Тан-Богораз В.Т. Чукчи.Ч.1 и 2. — Л., 1934. 

65

Померанц Г.С. Избранное. — М., 1993. с. 364. 

66

Эйдельман Н.Я. Грань веков. — М., 1984.