Пояс Богородицы

— Я думаю, на сегодня закончим, — сказал Федор Олельковичу, который искренне обрадовался этому решению. — Мне очень жаль бедного Иону… Неужели и впрямь… — князь перекрестился.

Тут неожиданно вошел Ольшанский и обратился к Медведеву.

— Василий, Иона просит, чтобы ты пришел к нему… Только поторопись — он действительно плох…

— Я? — удивился Медведев.

Вельский и Олелькович тоже изумленно посмотре­ли на Василия.

— Я только видел этого старца издалека, но ни разу с ним даже не разговаривал, — пожал плечами Медве­дев. — Но, разумеется… Пойдем…

…В теплой комнате, выделенной специально для Ионы в загородном доме княжны Кобринской, как обычно, пахло ладаном и было необыкновенно тихо. Эту тиши­ну нарушало лишь едва слышное хриплое дыхание ста­рика, который лежал на застеленной лавке на спине, вытянувшись. У изголовья Ионы молился отец Леонтий, рядом стоял со свечой в руке оруженосец Ваня.

— Да-да… я слышу… Он пришел, — прошептал Иона

и, чуть приподняв голову, обвел взглядом присутствующих — Ольшанского, который вошел вместе с Медведевым, старого отца Леонтия и юного оруженос­ца князя.

— Бог вам заплатит за вашу доброту, — сказал он, ласково улыбаясь, — а теперь прошу… исполните мою просьбу — оставьте нас наедине…

Ваня тут же направился к двери, в то время как отец Леонтий предпринял попытку остаться.

— Но быть может, Господь… — начал он…

— Иди и войдешь потом… Тебе ведь не хуже меня известно, что все в руках Господа, — улыбнулся старец Иона, и Леонтий, кряхтя, поднялся.

Медведев сел на его место у изголовья умирающего.

..Где-то я уже слышал такие слова…

Иона дождался, пока дверь плотно закрылась.

— У нас мало времени… — начал он едва слышно и тут же поправился: — Нет, это у меня мало времени… А у тебя… У тебя есть… Еще есть… Хотя жизнь твоя не бу­дет такой длинной, как моя… Однако все, на что тебя сподобил Господь… ты успеешь сделать… — Он помол­чал, будто собираясь с силами. — Ты не удивляйся, что я так говорю… Мне в жизни Господь много счастья дал… Я юность провел рядом с несколькими преподоб­ными, да уж, верно, святые они сейчас, и Преподоб­ный Савватий Палестинский, и Савва Тверской, и Варсонофий… Но ты их не знаешь, конечно…

Медведев отрицательно покачал головой.

— В Твери это было… Задолго, как ты родился… Мо­жет, от них на меня благодать снизошла, а может, Гос­подь Всевышний наградил в безмерной доброте своей даром великим и чудным… Может, оттого, что любит Господь грешников покаянных, а я, грешив много, в

грехах своих всегда искренне каялся… Дар же мой в том заключается, что иногда грядущее мне предстает… Вот и тебя там увидел… в грядущем… А может, потом­ков твоих… не знаю точно… Сына или внука… Но знаю точно, что именно тебе предстоит узнать тайну вели­кую и хранить, пока час ее открытия не настанет…

Медведеву стало не по себе. Он хотел о чем-то спросить, но Иона цепко схватил его за руку.

— …Не спрашивай… Не скажу… Время придет, сам все узнаешь… Да и некогда… Час мой настает. Вот… сей­час… Сними икону мою, что над головой висит… дай сюда…

Василий снял старинный, весь потрескавшийся, ис­царапанный колючими ветвями дальних странствий образ Богоматери с младенцем в серебряном окладе и протянул Ионе.

Старик нажал на какие-то невидимые кнопки, и вдруг оклад очень легко отделился, и оттуда выпал сложенный пожелтевший лист.

— Это мое наследство, — странно улыбаясь, сказал Иона. — Оно находится в двух запертых ларцах, — он протянул Василию четки, нанизанные, как это часто бывает, на шнурок с крестиком. — Это не крестик. Это особый, тайный ключ. Им откроешь оба ларца по очереди… Но не радуйся… Там не золото и не камни… Там только бумаги… Из них ты узнаешь обо мне гораз­до больше, чем я знаю о тебе… И не только обо мне уз­наешь… Еще о некоторых известных тебе людях… Ви­дение мне было — ты и только ты должен это знать… Когда все тут кончится… — Он обвел взглядом комна­ту. — А уже скоро кончится… и ты вернешься домой… Поезжай в Тверь… Спросишь, где там Савватиева Пус­тынь, — всякий тебе скажет. Кто бы в этой Пустыни тебя ни встретил, покажи ему это, — он протянул Мед­ведеву пожелтевший лист, — сразу поймет он, что ме­ня уже нет, и принесет тебе ларцы. Когда прочтешь и запомнишь все, что там отыщешь, уничтожь или спрячь, но так, чтоб никто, кроме тебя иль потомков твоих, никогда не нашел. Впрочем, сам потом пой­мешь, какое значение имеет тайна сия… — Иона вдруг истово перекрестился три раза и прошептал: — Благодарю тебя, Господи, что позволил долг мой исполнить, как было предначертано Тобой…

Медведев, ощущая какую-то странную тревогу и вместе с ней возбуждение и душевный подъем, как это бывает перед смертельно опасным сражением, осто­рожно спрятал лист и ключ на груди.

Иона захрипел, казалось, он вот-вот потеряет соз­нание. Медведев встал и шагнув к двери, открыл ее, жестом приглашая отца Леонтия.

— Как он? — взволнованно спросил Ольшанский.

— Жив, — ответил Медведев и перекрестился.

Ольшанский с Ваней последовали за отцом Леон­тием, а Медведев задумчиво направился в свою ком­нату.

Там он вынул и внимательно прочел сложенный вчетверо пожелтевший лист.

Согласно моей предсмертной воле прошу выдатьподателю сего оставленное мной в Савватиевой Пус­тыни имущество, место хранения коего ведомо вам.

И все.

Но внизу еще стояла подпись.

Медведев прочел эту подпись четыре раза, прежде чем смысл одного имени стал до него доходить.

Он снова спрятал лист на груди, вышел из комнаты и почти бегом побежал по коридору туда, откуда толь­ко что пришел.

Но, еще не дойдя до комнаты Ионы, он понял, что уже никогда ничего не узнает от вещего старца.

Ольшанский плакал, не стыдясь своих слез, плакал и Ваня, и только старый отец Леонтий, так много по­видавший на своем веку, спокойно и торжественно исполнял то, что должно в таких случаях исполнять.

Медведев вернулся в свою комнату, снова вынул лист и еще раз вгляделся в подпись.

Иона, бывший старец Савватиевой Пустыни, в ми­ру — Филимон Русинов.

…Антип Русинов, грея обрубок своей руки над пламе­нем костра, повернулся к Максу и спросил:

— Ты точно все проверил?

Макс фон Карлофф, принц богемский, картинно прижал руку к сердцу и торжественно поклялся:

— Клянусь! Пять раз переспрашивал обо всех под­робностях.

— Ну не знаю, — все еще сомневался Антип, — мне как-то слабо верится, что король, отправляясь на свадьбу с такими дорогими подарками, везет их почти без охраны.

— Но, помилуй Бог, Антип! Разве королю или кому-нибудь вообще может прийти в голову мысль о том, что кто-то захочет украсть подарки, которые весят де­сять пудов1 и имеют в длину по две косых сажени2 ?

— Эти ковры столько весят и такие длинные?

— Во-первых, это не ковры, а гобелены. Во-вторых, они старинные, расшиты золотой нитью по тол­стой ткани — потому они такие ценные и тяжелые! В-третьих, мы получим за них целое состояние, при­чем в чистейших золотых монетах, которых не награ­бим столько, даже если весь месяц будем по десять ка­рет в день останавливать!

— Черт побери, они сгниют здесь в этой лесной сырости, прежде чем мы успеем их продать! Да и по­думай — как мы их повезем куда-либо? На чем?

— Антип, я работаю над этой идеей уже месяц. У меня все рассчитано и наметано.

— Нет, я тут чего-то не понимаю. Давай сначала. Почему король избрал такие громоздкие подарки, что­ бы подарить их на свадьбе не очень любимому князю?

— Потому что они достались ему совершенно бес­платно в подарок от голландцев, по случаю оконча­тельного подписания договора с крестоносцами. На­верно, голландцы их за что-то недолюбливали — я не знаю, но это неважно. Гобелены оказались такими широкими и тяжелыми, что в королевской резиден­ции в Троках их негде даже повесить. А тут выясни-