Страница 17 из 30
Опасность грозила лишь от океана. Океан был сейчас единственным, но свирепым, всесильным противником. Один океан. Не видя его, трудно, почти невозможно предугадать направление волн, определить их высоту, а следовательно, трудно маневрировать ходом и с помощью руля.
Шторм раскачивает судно более или менее равномерно, и, судя по тому, что сторожевик заметался вдруг, несколько раз ухнул носом в водяные ямы и чуть ли не в то же самое время стал накреняться и вправо и влево, Баулин понял: это «толчея», их настиг тайфун:
Одинокая, далекая молния вспыхнула на мгновение, как будто бы лишь затем, чтобы показать людям всю безмерность предстоящих им испытаний. В призрачном ее всплеске Баулин увидел пятиэтажный гребень, загнувшийся над баком, головокружительный крен палубы. Боковое зрение успело схватить перекошенное страхом лицо рулевого Атласова.
Мгновение есть мгновение, и вновь все поглотила плотная, казалось, еще более непроницаемая тьма, черная пропасть. «Вихрь» лег на бок. дрожа, словно раненое живое существо. Нелепо ковыляя, кое-как выравнялся только затем,. чтобы тотчас же беспомощно завалиться на другой бок. Новая немыслимо огромная волна обрушилась на бак, подминая под себя корабль, втягивая его в свое холодное, ненасытное нутро.
Баулин вцепился в поручни. «Выбирайся, выбирайся...» Он разговаривал с «Вихрем», словно тот и впрямь был живым.
Бывают секунды, кажущиеся часами. Именно долгим, страшным часом показались мгновения,, в которые «Вихрь» выкарабкивался из тяжелой,
соленой волны.
В лицо наотмашь ударил упругий ветер... «Слава тебе, выкарабкались!»
А что же делается на кавасаки?!
Кто это хватает за ноги?.. На полу барахтался в воде помощник, лейтенант Гриднев.
— Спокойнее, спокойнее! Держитесь! — крикнул Баулин, схватив лейтенанта.
— Есть, спокойнее...— пробормотал Гриднев. И снова тяжелая волна лавиной ударила в рубку, и снова накрыла ее гребнем. Штормовые раскаты слились в сплошной грохот, перемешавшись с воем и свистом ветра. Океан распоряжался небольшим кораблем как хотел.
Надо держаться против ветра. Только бы не лопнули от перенапряжения приводы руля, не сдвинулись бы от чудовищных рывков и стремительного, резкого крена дизеля...
«Вихрь» должен выдержать, он выдержит!
Баулин любил свой корабль той строгой любовью, какая знакома лишь капитанам, летчикам и машинистам. Он знал корабль, как самого себя, знал весь, от форштевня до кормы и от киля до клотика грот-мачты. Он не уставал любоваться и гордиться им, как отец любуется и гордится единственным сыном. Но главное — Баулин знал свою команду, своих ребяток, смело мог на них положиться в любой, самой трудной, самой тяжелой обстановке.
— Так держать! — скомандовал он рулевому.
«...ать!» — едва расслышал Атласов, выравнивая корабль вразрез атакующим его волнам.
В «Вихре» Баулин не сомневался, но его не оставляла мысль о кавасаки, о находящихся на их борту четырех пограничниках. Целы ли они, не утонули ли? Нужно немедля отдать буксир — он не дает ботам свободнее взбираться на волну.
Каждый моряк на корабле, попавшем в свирепый шторм, думает о судьбе судна и о своей судьбе. Капитан, командир должен думать о всех. Один о всех. И решать один. Такова извечная обязанность командира, в этом его долг. Он не имеет права ошибаться, медлить, склонять голову перед разбушевавшейся стихией, какой бы грозной ни была опасность. И зная все это, даже не видя командира, экипаж судна верит в него, в его опыт, находчивость, мудрость, выполняя любые его приказы, не обсуждая и не оспаривая их.
— Отдать буксир! — крикнул Баулин помощнику. (Вахтенные на корме не услышали бы команду, кричи ее хоть в десять рупоров.)
«...буксир!» — скорее догадался, чем расслышал Гриднев.
Ухватившись за поручни, он соскользнул по трапу. Густая волна щепкой приподняла его над палубой и, не вцепись он в поручни, смыла бы в океан. В следующее мгновение «Вихрь» переложило на другой борт. Гриднева швырнуло на металлические ступени трапа.
Невольно вскрикнув и не услышав собственного голоса, он хлебнул горько-соленой воды. Отфыркиваясь, отплевываясь, нашел правой рукой протянутый вдоль палубы штормовой леер и тогда только рискнул расстаться с поручнем трапа.
Приняв попутно с десяток ледяных ванн, Гриднев добрался наконец до кормы и обнаружил, что буксирный трос болтается свободно. Однако лейтенант был еще на полпути к цели, когда в том же убедился и Баулин: «Вихрь» рванулся вперед, будто бы у него вмиг прибавилась мощность машины. Два кавасаки с четырьмя пограничниками остались где-то позади, в слепой ночи.
Гриднев вернулся на ходовой мостик, крикнул на ухо Баулину:
— Оборвало трос, оборвало!..
— Право руля на обратный курс! — скомандовал Баулин.
На обратный курс? На какое-то, пусть самое малое, время поставить судно бортом к волне? Игнату Атласову подумалось, что он ослышался, не так понял командира, но Баулин круговым взмахом руки повторил команду.
В рулевой рубке, сотрясаемой ударами волн и неистовыми порывами ветра, было так же мокро и пронизывающе холодно, как на палубе. Крупные, тяжелые, словно град, брызги слепили глаза, трудно было смотреть не только вперед по носу корабля, а и на светящуюся картушку компаса, который раскачивался и вертелся в кардановом кольце.
Сжимая ручки штурвала, силясь разглядеть на компасе курсовую черту, Атласов весь напружился, чувствуя, как немеют и руки, и плечи, и ноги. Не свалиться бы! Сердце колотилось частыми, порывистыми толчками.
Такого испытать Игнату еще не доводилось. Разве сравнить шторм, в который он попал три года назад у Командор, с тем, что творится в океане сейчас? Легкая болтанка была, не шторм, а ведь тогда скрепя сердце рыбакам пришлось повыбрасывать за борт весь улов. Отец (Игнат ходил в то время за сельдью в бригаде отца) начал было оправдываться перед председателем артели, когда они возвратились домой, а председатель в ответ: «Ты что, старина, сдурел? Кто вас винит? Людей спас — низкий поклон тебе, а рыбы в океане хватит, да еще и останется...»
— Оборвало буксир! Там кавасаки! — крикнул над ухом Атласова Баулин, встав рядом с ним за штурвал.
Четыре пограничника могут погибнуть или попасть в плен! Сколько уж раз иностранные разведки пытались насильно захватить советских граждан, как то по-пиратски учинили они с командой танкера «Туапсе».
Четыре пограничника... Боцман Семен Доронин — он Баулину всегда и во всем правая рука... Алексей Кирьянов, с которым так много было хлопот, прежде чем он как будто бы образумился... Иван Ростовцев, старшина 2-й статьи, обстоятельный и немногословный... Петр Левчук, горячий, но отходчивый, смекалистый одессит...
Что ответит Баулин в случае беды их близким, командованию? Чем оправдается перед своей совестью?..
Семен Доронин с детских лет отлично знал сетеподъемный бот кавасаки. Однако никогда еще ему не приходилось попадать на кавасаки в такой шторм, как сегодняшний, да к тому же имея на борту девять нарушителей границы, которые только и ждут, как бы свернуть тебе шею.
Кавасаки — суденышко маленькое, всего шестнадцать метров в длину, и экипаж его — обычно не более шести рыбаков — во время непогоды с трудом размещается в носовом кубрике. Сейчас же на борту, не считая Семена с Алексеем, было девять человек. Вероятно, для того чтобы побыстрее разлить креозот и смолу по лежбищу котиков, хозяева «Хризантемы» намеренно увеличили команду бота.
Семерых «рыбаков» Доронину кое-как удалось втиснуть в кубрик, заперев его снаружи на задвижку, двоих же пришлось оставить вместе с Алексеем в будке машинного отделения. Сам Доронин стоял на площадке рулевого, у румпеля, глядя то вперед, где в темноте были едва различимы два белых топовых огня «Вихря», то за корму: там тускло мигали зеленый и красный отличительные огни второго кавасаки с Левчуком и Ростовцевым.
Сдерживаемый буксирным тросом, кавасаки ковылял, то и дело зарываясь носом в высокие валы и черпая тонны воды. Хорошо еще, что удалось заблаговременно наглухо задраить трюм с бидонами, а то бы он в момент наполнился до краев — и гуляй на дно.