Невская битва

И я очутился в той толпе среди многого множества людей разного возраста. Здесь было тесно, но никто не толкался. Волновались, дрожали от нетерпения, но не наступали друг другу на ноги, не отпихивали один

другого, вежливо дожидаясь, покуда вызовут овех и иних с другой стороны ворот.

И вдруг я увидел на одной из башенок мою невесту "Усладу — Ирину Андреевну Варлапову. Она была лу­чезарна ликом и вся светилась от радости видеть меня.

—    Вон он, вон он, мой жених, мой Савва! — крича­ла она своим милым голосом, указывая на меня ка­ким-то крылатым существам с пылающими лицами.

—    Пропустите его, — услышал я где-то рядом трубный голос. — Пропустите этого нового Савву, пав­шего на поле брани во имя Христа Спаса!

И предо мной расступились, образуя дорожку, буд­то тонкую березовую просеку, сквозь которую проби­вается белый солнечный свет. Далеко впереди я уви­дел родителей моих, отца и матушку, безвременно угасших более десяти лет тому назад и не успевших порадоваться моей ратной славе при жизни. Теперь я видел их радостные лица и понимал, что они все обо мне знают, не стыдятся своего сына, хотя он и много­грешен по сластолюбию своему. Знать, ратное мое му­жество перетянуло чашу весов в мою пользу…

И я уже почти у самых врат очутился, когда оттуда вдруг выскочил не кто иной, как ижорянин, брат Пельгусия, муж Февронии, с которой я познавался в Торопце перед Александровой свадьбой. Лицо его было свирепо, и я понял, что он послан изобличить ме­ня в грехах сладострастья и не пустить меня к отцу, матери и невесте. Все мое существо сжалось от тоски и боли, предчувствуя роковое падение в бездну. Я ос­тановился, ожидая удара. Ижорянин приблизился ко мне, пылая гневом и ненавистью — так мне казалось. Глаза его горели. Он воскликнул:

— Прочь! Прочь отсюда! Нельзя тебе сюда!

И он сильно толкнул меня в грудь. Я стал падать навзничь и успел еще услышать, как ижорянин вновь воскликнул:

— Уходи отсюда! Возвращайся! Александр отмо­лил тебя!

Тут уж я окончательно опрокинулся навзничь и полетел вверх ногами к черному небу, усеянному звездами, а потом снова летел через черный колодец, но только уже не в воду, а вверх, к лазурному окошку неба, и боль жизни возвращалась ко мне… И вот теперь я лежал среди ночи в теплой узмен-ской избе, в углу надо мной под иконами теплилась - лампада, где-то далеко тихо цирюкал сверчок, о кото­ром мне давеча говорил Мишка, называя цирюкана по-псковски: «А у нас сверщ завелся».

Меня била легкая дрожь от всего того воспомина­ния, которое проснулось во мне, покуда я спал, выздо­равливая. И я не мог думать без слез восторга о тебе, Славич, ибо во мне теперь звучали отчетливо слова по­койного ижорянина: «Александр отмолил тебя!» Теп­лые улитки слез струились из уголков глаз моих, зате­кая за уши и образуя там остывающие озера. Я знал, что вместе со слезами и смерть покидает мое тело, что теперь я буду жить и жить, благодаря тебе, Славич, благодаря твоей молитве.

И я сам стал молиться о тебе, о том, чтобы ты одо­лел папского местера, разбил его железное войско, провалил его под лед реки Омовжи. Я вспоминал все молитвы, что знал наизусть, но куда мне до тебя, Сла­вич, ведь ты все молитвы знаешь не хуже иного епис­копа. И все же, и во мне наскреблось немало их, чтобы воздать в эту ночь Господу всю благодарность и все мое жаркое прошение о твоей победе. Рука моя поднима­лась и ходила, уже не такая тяжелая, как вчера или позавчера, она осеняла меня крестными знамениями, коих я смог сотворить не десять и не двадцать, а, по меньшей мере, сорок или даже пятьдесят, прежде чем силы вновь стали покидать меня.

Наконец сил не осталось и на то, чтобы шептать мо­литвы. Все стихло во мне и в мире, и лишь цвиркун где-то далеко в углу продолжал воспевать некое свое бука-шечное божество. Я долго лежал и слушал его, покуда не уснул прозрачным и тихим сном без сновидений.

Проснувшись, я вновь увидел рядом с собой Миш­ку и его добрую приемную мать Малушу, которая тот­час промолвила весело:

—    Ово! Оживаешь? Румянец появился.

Я улыбнулся им в ответ и сказал:

—    Мне бы заварихи. Такой же, аки вчёрась. Можно?

—    Отчего ж нельзя! С маслом?

—    С маслом бы.

И они снова кормили меня этим самым вкусным яством, какое только мог я себе представить в то суб­ботнее утро.

— Мороз-то сёдни упал, — говорила Малуша, по­давая мне ложку за ложкой. — Весна вовсю отпоясалась. Снеги-то так и тают. Хорошо. Тепло. И — по­следнюю ложку. Люблю весну. Весной весело. Я вес­ной своего Владимирка повстрецала, а на Красну Горку мы и повенчались тогда. Уж сколько годков прошло, как мы живем с ним душа в душу.

Напитавшись, я лежал в тишине и слушал, как за окном стучит капель. Малуша взялась за пряжу, ребя­тишки убежали на двор лепить снежных истуканов. Гу­ща что-то стругал в углу. Вдруг двери распахнулись, и в окружении ребятни в избу ворвался некий пылаю­щий сильным известием юноша и закричал во все горло:

—    Бьются! Наши с немцами и цюдью!

—    На Омовжи? — вопросительно крикнул Гуща.

—    Не на Омовжи! Здесь у нас! Неподалёку!

—    Да где же?

—    На озере! Возле островов! Прямо на льду!

ГЛЯДЯ НЕМЕЦКОЙ СВИНЬЕ ПОД ХВОСТ

Над ледовым Пейпусом с востока на запад по низ­кому небу шли тяжелые, темные облака. Мороз, кото-рый еще вчера напоминал о себе, сегодня умер, и по мере того как все больше светало, становилось все теплее и теплее. Завтра наступать на Александра через Пейпус было бы уже небезопасно.

Андреас фон Вельвен, сидя верхом на своем вели­канском коне Пальмене, вглядывался в даль с запад­ного берега озера на восточный — туда, откуда шли тя­желые, как его конь, тучи. Принц Датский Абель, си­дя верхом неподалеку от вицемейстера, тоже пытался различить там, вдалеке, полки русских, и порой ему начинало казаться, что он видит их — темные скопле­ния закованных в броню людей.

К Андреасу подъехал еще один рыцарь, лишь вчера прибывший в ставку вицемейстера, некий странный, смуглый, ни бороды, ни усов, о нем сказали, что это — барон Росслин откуда-то из Шотландии, весьма важная персона, присланная чуть ли не самим папой римским. Вицемейстер отдал короткое приказание, и тотчас под­нялось знамя Тевтонского ордена — белое с черным крестом, озаренным красными лучами. Знаменосец Маттиас Блюттенфельд поскакал с ним на лед озера — туда, вперед, где уже начиналось построение огромного немецкого клина, в просторечье именуемого «свинь­ей». Главный герольд ордена Альбрехт Краненберг, лы­сый и синюшный, как мертвец, медленно поднял свой знаменитый горн, с которым по легенде шли в битву па­ладины Карла Великого и у которого даже было свое имя — Фоле. Все, кто находился рядом, внимательно смотрели, как надуваются щеки герольда, как весь он становится подобен туче, готовой излить из себя обиль­ный дождь. Казалось, стало тихо-тихо пред тем самым мгновеньем, когда Фоле огласил окрестности чистым и протяжным воем, внезапно сменившимся громкими, резкими, бьющими по ушам звуками различного лада.

И вмиг все зашевелилось, будто проснувшись, ог­ромное человеческое месиво стало обретать правиль­ные очертания, превращаясь в мощный и страшный для врагов строй. Вдалеке в ответ на призывные воз­гласы Фоле прозвучали голоса русских труб, будто один петух услыхал пение соседа и откликнулся.

Справа от Абеля вспыхнула сила Дании — Даннеб-рог, ярко-алое полотнище, пересеченное белоснеж­ным крестом. Знаменосец Мартин Кьяр стремительно развернул его и вместе со вторым принцем, младшим братом Абеля, Кнудом, подъехал поближе.

— Ну что, братишка, похоже начинается весе­лье? — бодрясь, выкрикнул Кнуд.

Его бодрячество сильно разозлило Абеля, который накануне очень плохо провел ночь. Это было тем более обидно, что предстоящая битва никоим образом не должна была волновать сыновей покойного Вальдема-ра Победоносного. Для них здесь важна была не побе­да, а участие. Если немцы одолеют Александра, а в том никто не сомневался, то датчане получат свой куш и укрепят свои владения в Эстляндии. Ну а если произойдет чудо, и доблестный русский конунг Алек­сандр, победивший два года назад сильную рать шве­дов, норвежцев и финнов, вопреки всем предсказани­ям, и тут окажется на высоте, принцам нужно будет только вовремя оставить поле сражения, и пусть их старший братец Эрик, ставший королем Дании в про­шлом году после смерти дорогого родителя, расхлебы­вает кашу. «Для нас главное что? — говорил вчера ве­чером Абель своему брату Кнуду. — Для нас главное не погибнуть, не получить никаких ранений и сохра­нить датские отряды в целости и невредимости».