Невская битва

Феодосия вдруг отчетливо увидела его в своем да­леком воспоминании, как он стоит в новом бархатном кафтанчике ярко-зеленого цвета, румяный, приго-женький, с утра на ледяной горке накатался. Волоси­ки причесаны, кафтанчик сидит ладно, перед ним большое серебряное зеркало, недешево купленное у фряжского купца, и в этом зеркале — Федино милое отражение.

Феодосия ненадолго отложила книгу, всплакнула и припала губами к холодному гробовому камню, под которым покоилось любимое тело, когда-то давно так мило отражавшееся в серебряном «зреке». Страш­но было и вообразить, во что теперь превратились ру­мяные щеки, пшеничные волосы, лучезарные очи, ве­селые губы… Дай Бог, чтобы других сыночков не по­стигла Федина горькая судьба! Второй такой смерти Феодосия не перенесла бы. Сколько бы у нее их ни бы­ло, каждый дорог так, будто он единственный. Саша, конечно, самый любимый, а подумаешь о ком-то дру­гом — разве его она меньше жалеет и любит? Нет, не меньше. Просто Александр — самый светлый. И са­мый добрый. Однажды отец сказал ему, маленькому:

— Ишь ты, какую тебе игрушку стрый Борис подарил! Когда я был маленьким, у меня такой не было.

И Саша, пожалев отца, сердечно промолвил:

— А когда ты был бы маленьким, я бы тогда вырастился и купил тебе такую игрушку! — Имея в виду, что со временем Ярослав станет маленьким, а он выра­стет. Он в детстве был в том твердо убежден, что одни люди вырастают, а другие становятся детьми. Он гово­рил: — Я увышусь, а ты унизишься. — И показывал рукой, как он «увысится» и как отец или мать «уни­зится», то есть уменьшится.

С тревогой думая о нем, и об Андрее, и о Косте, ко­торый к ним вчера отправился, Феодосия Игоревна вновь стала горячо молить покойного Феодора:

— Помоги им, сыночек! Поспособствуй братикам своим одолеть проклятого местера и не быть ни ранены­ми, ни убитыми! Господи Иисусе Христе, сыне Божий! Сделай так, чтобы они выжили, аки и Ты сам выжил…

И это опять она вспомнила про Сашу, как он од­нажды показывал ей в храме иконы. Ему накануне епископ объяснял значение праздничного чина икон, и вот он теперь то же говорил матери, что вчера ему го­ворилось:

— Вот видишь, здесь Христа ко кресту прибили. Ему больно, из гвоздей кровь течет. А вот Он умер и пошел под землю, во ад, где грехошники. А вот тут видишь, Христос выжил!

Зимой дети больше всего любили ходить к причас­тию в маленький деревянный храм Благовещения, ко­торый стоял на высоком берегу Клещина озера, а сра­зу за ним всегда раскатывали длинную ледяную гор­ку, и после причастия с чистым сердцем ребятишки вдоволь накатывались с этой горы. Ярослав, выйдя из церкви, говаривал сынам:

— Ну, детушки, послужили Господу, можете те­перь и распотешиться!

А однажды сам не удержался и вместе с детьми с горы покатился да неловко так, на какой-то ледяной выступ копчиком наткнулся, ударился. Потом не­сколько дней едва ходил. Сам-то еще как ребенок был.

Она и о нем всплакнула. Сколько ему, бедному ее су­пругу Славочке, досталось горя повидать, по всей Руси с врагами биться, любимых друзей и соратников хоро­нить. В прошлую зиму лучшего его товарища по битвам и пирам, воеводу Дмитрия Зубатого, сильно израненно­го во время осады Киева, поганый Батый в полон взял. Ярослав с тех пор места себе не находит, собирается сам к Батыю ехать, выпрашивать друга. Боже, какие време­на тяжелые на Русь навалились! Бывало и раньше пло­хо, но чтоб такое — только им выпало. И со всех сторон, со всех сторон враги терзают родную Землю Русскую! Как тяжело прощать им такое! Ведь аки волки отовсюду скачут, дабы поживиться. Сколько народу гибнет, сколько городов разорено, а скольких и вовсе не стало!

— Заступись, Господи, за Родину нашу! — взмоли­лась Феодосия. — Дай же хотя бы немца алчного одо­леть сынам моим!

Жалко стало ей Родину. Слово такое слёзное. Ро­динка, родиминка… У Феодосии родинка на руке в по­следнее время стремительно расти стала. А ведь неко­торые от таких родинок умирают. Родинка растет, а человек чахнет, синеет, совсем на нет сходит. Покой­ный Федя про эту самую ее родинку сказал как-то:

— Это у тебя такая пробочка, чтобы кровь не выте­кала?

Княгиня вновь взяла в руки Евангелие, вновь по­грузилась в чтение, лишь где-то в глубине, неосознан­но моля Феодора об исцелении от зловредной родинки, чтобы она опять уменьшилась, «унизилась».

«Петр же и сущий с ним бяху отягчены сном; убуждшеся же видеша славу Его и оба мужа стояща с Ним. И бысть егда разлучистася от Него, рече Петр ко Иисусу: «Наставниче, добро есть нам зде быта; и со­творим сени три, едину Тебе, и едину Моисеови, и еди-ну Илии; не ведый еже глаголаше». Се же Ему глаго-лющу, бысть облак и осени их; убояшеся же, вшедше во облак. И глас бысть из облака, глаголя: Сей есть Сын Мой возлюбленный!»

Феодосия продолжала читать, но вдруг на страни­цах Евангелия стало светлее, будто сверху что-то оза­рило книгу. Княгиня вздрогнула и робко подняла вверх очи. И еще светлее сделалось вокруг, и, пора­женная, она увидела над собой не потолок храма, а светлое синее небо.

В небе плыла говорящая грамота, в которой, как в серебряном зеркале, отражался ее сынок Федя в но­вом бархатном кафтане ярко-зеленого цвета, румя­ный, только что с горки вдоволь накатавшийся, пше­ничные волосы причесаны. Зрелище было расплывча­тым, оно переливалось, как переливается отражение храма в волнах озера.

«Это сон, я все-таки уснула», — виновато подумала Феодосия Игоревна, но стряхнуть с себя сон она была не в состоянии и продолжала смотреть на зыбкий об­раз Феди, отражающийся в зреке говорящей грамоты. И она улыбнулась ему и спросила:

—    Что, Феденька?

—    Помогу. Дам испарятель, — ответила говоря­щая грамота. Образ Феодора в ней стал таять, раство­ряться и постепенно исчез, а сама грамота свернулась и сошла с неба в руку Феодосии, а когда княгиня взя­ла ее, то сразу и проснулась.

Сначала она увидела, что толстая свеча, предназна­ченная на всю ночь, сгорела на три четверти, потом по­смотрела на окна — там еще было темно, но уже едва-едва виднелось. Никакой грамоты в руке у Феодосии не было, но она понимала, что это был не вполне сон, а чудесное видение, какое бывает с людьми в тех слу­чаях, когда к ним являются святые.

—    Благодарю тебя, сыне мой, Феодоре! — перекре­стившись, промолвила княгиня, четко осознавая, что покойный сын осчастливил ее своим посещением. Ма­ло того — он обещал ей, что поможет братьям, подарит им испарятель, которым все можно испарить, кроме Бога. И они испарят, расточат врагов!

—    Да воскреснет Бог! И да расточатся врази Его! И да бежат от лица Его ненавидящие Его! — востор­женно простонала Феодосия Игоревна, осеняя себя множеством крестных знамений.

Она вновь припала губами к холодному камню гро­ба, встала с колен и отправилась к выходу из храма. Отворив двери, она вдохнула свежего морозного возду­ха, в котором уже вовсю угадывалось теплое и сладост­ное дыхание приближающейся весны. Феодосия была счастлива. Теперь она ничуть не сомневалась, что сы­ны ее вернутся с победой.

Наступало утро пятого апреля. Утро Ледового сра­жения.