Страница 2 из 3
Да, мир круглый — как ад, как смерть. А бедному устаревшему идеалисту он представляется прямоугольным, как… бильярдный стол. Вот и воздалось по вере его: раскатился по углам Вселенной, так и не осознав ее до конца. А ярмарка превращается в бунт — новый виток Праздника:
Кривые зеркала калейдоскопа оборачиваются битыми витринами. Праздничные наряды — это все рухлядь, это все в прошлом, во времена «цыганки» Они обречены на то, чтобы и их поела моль. Площадь взбунтовалась.
Остается — бежать.
«Сани» — еще один атрибут «былой жизни». Какой анахронизм. И до чего несовременна вся эта «любовь», все это разглядывание мельчайших деталек жизни под лупой, которым славился девятнадцатый век да, и вообще, все искусство эпохи гуманизма.
Ну что, убегут они на санях от танков? Да нет, конечно.
Даже и гнаться за ними смысла нет. Куда они денутся с подводной лодки?
Бежать с площади ада балагана от судьбы невозможно. Еще один ярмарочный персонаж — попугаи, достающий из шапки билетики со «счастьем».
Существовали, конечно, «счастливые» трамвайные билетики. Но только в данном случае «счастье» (слово-переход, связывающее цепочку «билет со счастьем» — «счастливый трамвайный билет») опущено. Счастья быть не может. Его просто не бывает — теперь.
Трамвай же идет до ближнего моста — о том, что есть МОСТ, я уже говорила. А там уже ждет вертолет без окон и дверей. Еще одно круговое движение — лопастей.
И здесь, на мосту, неожиданно возникает стремительно расходящаяся вертикаль вертолет — вверх, человек — вниз, с моста. Но и наверху, и внизу — круги.
Холодный пот, расходятся круги…
Избежать невозможно. И, что еще более соответствует логике тоталитаризма, смерть настигает стремительно и неуклонно «Колесо вращается быстрей».
SUMMA. В песне «На Черный День» смерть представлена как круг и балаган. Персонажи Смерти (персонажи балагана), карусель, калейдоскоп, колесо, плаха, попугай с билетиком. Это персонажи судьбы и они так или иначе «круглые».
Жизнь предстает как прямоугольник и как убогий интерьер провинциальной мелодрамы конца девятнадцатого века: поеденная молью шаль, игральные карты (прямоугольнички), бильярдный стол, сани.
Жизнь НЕЖИЗНЕСПОСОБНА в силу своей прямоугольности — природа стремится к округлению углов, к шару. Не открытое провозглашение («Друзья, давайте все умрем») неизбежности смерти, а глубинная логика всего мироздания — вот что создает трагичность мира Янкиной песни. Жизнь неизбежно умрет, потому что жизнь искусственна. Смерть торжествует, потому что обнаруживает себя во всем:
Здесь смерть принимает обличие ямы, дыры, колодца — это пропасть, приветливо ожидающая человека («распростертая пропасть», с распростертыми объятиями).
Основная тема песни — безнадежность.
Как мне представляется, персонажей здесь двое: во-первых, «я», и во-вторых, «ты».
«Ты» явно моложе «меня». Запал у «тебя» еще есть, энергия еще хлещет, еще не иссякло стремление что-то делать. «Я» подбадриваю «тебя»- конечно, все, что «ты» делаешь — бесполезно («я»-то это знаю!), но — делай. А вдруг что-нибудь да прорастет?
Бесполезность «твоих» действий не выражена явно, СЛОВАМИ, но поддержана традиционным ассоциативным строем. Какие действия исстари считаются бесполезными? Как об стенку горох, «вышел сеятель сеять, и иное упало при дороге», метать бисер перед свиньями.
А «я» призываю «тебя» продолжать это делать, внутренне уже обрекая «твои» действия на поражение.
Но может быть пока «ты» еще имеешь силы это делать может быть.
Второй персонаж, «я» — не просто потерпел поражение. Он находится в мире, где бесполезность любого действия, где всякая разруха не просто присущи бытию, они ВОЗВЕДЕНЫ В КВАДРАТ.
Кусты не просто переломаны — на них еще и КЛОЧЬЯ флагов. Фонари не просто перебиты — на них не просто кого-то повесили — уже и трупы сняли, обрезав веревки. Глаза не просто обесцвечены — они еще и скрыты за мутными стеклами. Хлеб не только засох, но и погрызен тараканами. В крови не только песок, но и грязь. Руки не ВЧЕРАШНИЕ, а позапрошлые, позавчерашние.
И весь мир постепенно валится в пропасть, вслед за словами деревья — в ямы, кошки — в колодцы.
Но «ты» продолжай кидать. Продолжай. Голос из ямы, из пропасти. Пока хоть один кидает — может быть… может быть…
Принципиальный антигуманизм Янкиного творчества — это принципиальный антигуманизм нашего времени. Этот мир таков, что его совершенно не жаль — «Гори, Гори Ясно».
Мир в этой песне — дом. В определенной степени поддержанный традиционной сказкой «Кошкин дом». Кстати, это выражение иногда обозначает «сумасшедший дом»: «Ну, это просто кошкин дом какой-то!».
Кошка легко заменятся козой, а коза — козлом. На «козла» же охотно наматываются совершенно иные значения, за «козла» и в морду дать можно, что и происходит.
Этот «дом» спасать определенно не хочется. Хозяин — козел:
Деструкт приветствуется настолько, что не жаль даже самое себя. Частушка, вплетенная в песню о пожаре «кошкиного дома»:
полностью лишена самосострадания. Да и насрать то на меня, НА ТАКУЮ! Да на всех насрать, лишь бы только весь этот козлиный дом наконец сгорел дотла!
С заткнутым ртом, видимо, изнасилованная и избитая, героиня радостно выкликает «Гори, тори ясно!»:
1
У Янки:
«Дом горит, козел не видит
Он напился и подрался,
Он не помнит, кто кого
Козлом впервые обозвал».