На долгую память

Я перебил Захара Николаевича:

— Крестьяне, они ведь менее рациональны, чем горожане, они на вещи проще смотрят. Еще не всех их обуял культ вещей. Да и цену-то вещам даем мы разную. Для колхозника, скажем, килограмм гвоздей дороже «Королевы Марго», которая на городском черном рынке стоит полсотни. Вот и для Толика машина — так, игрушка. Для него, шофера, она здесь, в селе, не столь необходима. Мы привыкли все мерить на свою колодку.

— Не совсем согласен, — выслушав меня, сказал Захар Николаевич. — Труд мы свой не ценим, не вещи…

Не успел Захар Николаевич закончить свою мысль, к нам вышла Зина. Она была одета в синюю юбку и светленькую с голубыми цветочками кофточку, волосы повязаны новой косынкой в горошек.

— Ну здравствуйте, — подала она руку Захару Николаевичу и мне.

Зина круглолица, с четким рисунком бровей: зубы у нее необыкновенной белизны. Русская красавица!

А она уже садилась в машину — за руль — и ждала, когда устроимся мы: просто так тратить время, лясы точить, она, видимо, не умела и не привыкла.

Ужинали в горнице за круглым столом. Зина угощала нас свежим медом (она еще и пчел держит), салатом из молоденьких огурцов-опупков, салом, творогом с молоком, ну и магазинской сайрой.

Захар Николаевич достал из рюкзака подарок — набор рюмок.

— Ой, какие маленькие! — удивилась обрадованная Зина. — А можно в них настоечки налить?

Протерла рюмки полотенцем, наполнила.

Поднесла и свекрови.

Бабка, полагал я, сейчас начнет отказываться, а она сухонькой дрожащей рукой подняла рюмку, чокнулась с нами и медленно выпила. Закуску она себе заранее не приготовила и теперь искала глазами, что бы взять со стола. Схватила колечко огурца, пососала его беззубым ртом.

— Мать у нас держится молодцом! — похвалила ее Зина, накладывая ей в тарелку сайры. — Уговаривал ее старший сын к нему жить перейти — отказалась. Говорит: в твоем городе я на второй день без работы помру.

Бабка ела молча, довольная, что о ней так лестно отзываются. И, скромничая, отмахнулась от Зининых слов:

— Не болтай лишнего-то.

Толик, выпив пол-литровую кружку парного молока, извинился и заторопился на танцы.

Мы с Захаром Николаевичем тоже закончили ужин молоком и пошли отдыхать. А место для ночлега мы выбрали необычное — палатку, стоявшую в небольшом садике. Обычно тут ночевал Толик, но мы упросили его на одну ночь уступить ее нам.

Захар Николаевич, почти с головой укрывшись ватным одеялом, вскоре запосапывал.

А мне не спалось. Я вообще после усталости не могу быстро уснуть. А тут еще — новое место. Ночь вокруг. Темная башкирская ночь. Чуткую тишину изредка нарушали взбрехи собак. А так — больше ни одного звука.

Я осторожно, чтобы не зацепить Захара Николаевича, вылез из палатки. Поднял голову — надо мной кружились хоры звезд.

Пахло июльскими травами.

И ни капли я не ощущал себя в неведомой доселе деревне Малое Ахуново чужим. Все: и здешнее голубое небо, и крупные звезды, и ароматные запахи, и даже эти собаки — было мне знакомо, казалось, с самого рождения. И стоял я вроде бы сейчас не посреди Евразии, а в тихой своей деревне, в саду милого дяди Федора Кирилловича, где полно груш и вкусных курских яблок.

5

Проснулся я рано, когда только-только рассвело. Вся деревня мычала, блеяла, гоготала, кукарекала. Разве будешь спать под такую музыку? Особенно усердствовал Зинин петух. Орал беспрестанно да так громко, что ушам было больно.

Слышно было, как Зина доила корову, потом будила Толика.

Ну тут уж и нам, решил я, спать грешно.

— Подъем! — скомандовал я Захару Николаевичу и первым выскочил из палатки.

Всходило веселое розовое солнце.

Вода в умывальнике свежая. Я обжег лицо ее холодком — и сонного состояния как не бывало.

Потихоньку прошел в избу — полотенце повесить. Бабка еще спала, лежа на спине. На лице ее — да, да, прямо на лице! — мирно спал котенок. «Старые — как малые», — вспомнил я поговорку.

Из Малого Ахунова мы собрались в поселок Октябрьский — там живет сестра Захара Николаевича. Расстояние — двадцать четыре километра.

Ничего, за день как-нибудь осилим. С утра поднажмем, пока прохладно. Днем костерок на привале разведем, обед сварим. К вечеру как раз и успеем. Надо будет проверить рюкзак — хорошо ли уложен.

Так рассуждал я.

Захар же Николаевич рассуждал иначе.

День наверняка будет жарким, размышлял он, упаришься, пока пройдешь эти двадцать четыре километра. Да и сестру хочется поскорее увидеть. А пешком еще находимся, еще будет время…

За завтраком он спросил:

— Зина, ты действительно за ягодами поедешь?

— Поеду, мне на работу после обеда. Я же вчера вам говорила: заодно и вас подкину.

— Ну-ну, а то я думал, ты забыла.

— Захар Николаевич… — укоризненно посмотрел я на своего товарища.

Он понял.

— Обещаю: еще успеешь подошвы стереть.

— Права была Валентина Ионовна, — сказал я, когда Зина на минуту отлучилась от стола.

— Да разве ж мы виноваты, что они машин напокупали? В Октябрьском, кстати, тоже… Но — обещаю…

Поселок Октябрьский (вообще-то это обыкновенная деревня) раскинулся на склонах пологих гор. Округлые, далеко уходящие к горизонту, они обступили со всех сторон Октябрьский, защищая его от ветров-суховеев летом и злых буранов в зимнюю пору. Посреди ложбины петляет речушка двухметровой ширины.

Поселок начал строиться в конце двадцатых годов, когда здесь создавался совхоз. Рядом находился небольшой Грачихин хутор — родина Захара Николаевича. Хуторяне постепенно разъехались по городам, перебрались в поселок. После войны там не осталось ни одного двора. Ныне только рослые тополя да березы да еще бушующий малинник напоминали, что на этом месте когда-то жил человек.

Переселилась в Октябрьский и сестра Захара Николаевича — Пелагея Николаевна. Вместе с мужем и ребятами. Дом у нее не хуже Зининого, тоже просторный, а надворные постройки так еще и лучше. Про ворота и говорить нечего. Ворота у нее, может, самые заметные в поселке. Муж пять лет назад, перед самой смертью (одолел солдата осколок в легких), подремонтировал ворота, подправил, выкрасил ярко-желтой краской; а посреди каждой створки — цветы из дощечек. Их хозяин в белый цвет окрасил. До сих пор стоят ворота как новенькие.

Мы приехали, может, и не к месту: к Пелагее Николаевне за неделю до нас нагрянули гости — младший сын Петя с невестой Лизой. Из Магнитогорска.

— В тесноте, да не в обиде, — махнула рукой Пелагея Николаевна, когда я сказал об этом. — Изба большая, пару раскладушек поставим…

— Э-э, — вмешался Захар Николаевич. — Только на чердаке сарая! Это мое любимое место. Не знаю, как он, — кивнул в мою сторону Захар Николаевич, — а я на чердаке.

А что я? Я тоже люблю сеновалы и чердаки. Хоть свежим воздухом вволю надышишься.

После обеда Петя и Лиза ушли с футбольным мячом на выгон, Они глухонемые. Познакомились прошлой зимой на лыжных соревнованиях в Челябинске. Лиза в Кемерове жила, Петя — в Магнитогорске. Ему двадцать семь лет, он столяр. Невысокий, но атлетически сложенный — спортсмен, что там говорить. Вон даже сюда роликовые лыжи привез. Только где он на них кататься будет — асфальтированной дороги тут и близко нету, а по грунтовой на роликах здорово не разгонишься. А может, ухитряется как-то ездить, раз приволок лыжи.

Лиза моложе Пети на пять лет. Милая девушка, веселая, охотно помогает Пелагее Николаевне по хозяйству. А уж в Пете души не чает! Так и ходит за ним, так я заигрывает с ним — то чуб ворошит, то в щеку чмокнет. На нас — никакого внимания.

С первых минут понравилась мне эта пара.

Так вот, жених с невестой ушли мяч гонять, а мы с Захаром Николаевичем — за сарай, в малинник. Я, клянусь, еще ни разу не видел такой крупной малины! С абрикос! А сочная! Урожай такой — Пелагея Николаевна всех соседей кличет на помощь: рвите, говорит, сколько угодно, а то осыплется.