Страница 51 из 54
Мне приходилось спорить с иными социологами о том, что современной молодежи зачастую недостаточно напоминать об энтузиазме прошлых поколений — ей нужен более рациональный подход. Что это значит? Понятно, что современные требования условий жизни стали намного выше, и это только справедливо. Но отсюда далеко еще до проповеди совершать поступки лишь за вознаграждение. Еще капитан Скотт, замерзая у Южного полюса, записывал в своем дневнике, что человек отличается от собаки способностью жить и терпеть ради будущего. История открытий и свершений — отнюдь не ведомость вознаграждений, а летопись самоотверженности и веры в свое дело и в будущее.
Я говорил об испытателях как о рабочих неба, но говорил и о том, что теперь все они — инженеры, вооруженные самолетом. И в этом нет противоречия. Мне иногда приходится сталкиваться с теми, кто фигуру рабочего по-прежнему почему-то определяет по превосходной скульптуре Шадра «Булыжник — оружие пролетариата». Но это время прошло, и тяжелый ручной труд там, где он еще остался, выглядит уже злостным аппендиксом современной промышленности. Рабочий становится оператором у сложной машины, где инженер занят рядом с ним общим делом, и передовое мышление современного пролетариата то, которое наиболее технически прогрессивно и максимально приближает будущее. Поднявшись в самолете или в космическом корабле над Землей, рабочий-инженер в скафандре пилота олицетворяет современного человека с его возросшим интересом ко всей необъятной вселенной. И человек этот уже не может мыслить не творчески.
Современная авиация — это промышленность, чьи лаборатории проносятся в воздухе с оглушительным стонущим свистом реактивных двигателей. Большой самолет несет в себе больше миллиона одних заклепок, и армия механиков, проверяющих в последний раз все его сложное хозяйство, — это наладчики перед сменой. И мастера полетов с утра получают лист с заданием, идут к врачу, потом ждут, когда вернется один из них — разведчик погоды. Это будни их работы, хотя за ними стоит жесткий ритм ежедневного режима — не только здесь, но и дома: размеренное питание, упорный спорт, постоянный тренинг. Несмотря на это, они не застрахованы от небольших болезней, таких, как легкая простуда, которая может внезапно помешать полету: в скафандре, например, человек не может сморкаться. Привычный, меткий, но иной раз крепкий по-мужски юмор скрашивает обыденность летной комнаты. День действительно кажется сначала однообразным, они долго одеваются, как когда-то одевались странствующие рыцари, собираясь в дальний поход, и натянуть доспехи им помогает «оруженосец»; летчик еще в силах упаковать себя сам в плотный, прилегающий, как кожа, капроновый костюм со шнуровкой, но в скафандр его уже заталкивают другие, и не без усилий.
Высотное снаряжение они испытывали и отрабатывали на себе сами — покидая внезапно самолет, человек должен быть снабжен дыханием, обогревом, нормальным давлением и парашютом. Все эти сложности неизбежно сопутствуют теперь реактивной авиации, и, прежде чем надеть свой костюм, каждый современный летчик специально тренировался в барокамере: на высоте, чтобы возместить недостаток кислорода, его подают под давлением, и летчик обязательно учится теперь в барокамере тратить усилия легких не на вдох, а на выдох, чтобы преодолеть кислородный поток, отчего на первой тренировке испытывает настоящее чувство удушья... Теперь это привычный, давно уже пройденный этап во всей авиации мира. Но, одетый как рыцарь, летчик чувствует себя простым пахарем в шлеме: его ждет не прогулка на турнир, а работа в трудной борозде небесного поля. И он идет к своему самолету, как крестьянин к плугу, — опустив прозрачный колпак, он временно отгородит себя от всего мира в этой искусственной капсуле жизни, сберегающей человека от беспощадной предкосмической пустоты. Покинув аэродром, он сразу, с крутым набором высоты, почти вертикально, уйдет туда, где вечный холод, где тени становятся резкими, а небо темным, как сапфир... Планшет, прикрепленный на колене, диктует ему свое железное расписание.
Работа на большой высоте — это профессия строгого творчества, которое требует все больше внимания и активного понимания сути дела. И летчик-испытатель стал теперь прежде всего исследователем. В его работе главное — не риск, который лишь неизбежно сопровождает пилота, как неласковый спутник, а прежде всего — познание нового и творчество. Конструкторы поршневых самолетов теоретически считали когда-то, что звуковой барьер непреодолим, — о нем знали, но практически с ним никто не имел еще дела, пока летчики не принесли первые известия о новых, не совсем еще понятных явлениях у границ скорости около звука. Когда был построен первый корабль для взлета в космос, в него первым вошел специально тренированный пилот, хотя теперь уже доказано, что на орбите может побывать любой специалист без недостатков здоровья и с определенной подготовкой.
Если раньше летчик мог быть просто хорошим спортсменом, которому ученые доверили затащить на высоту груз своих приборов, то теперь испытатель активно участвует во всем создании новой конструкции.
Это еще больше сблизило их характер с особенностями всякой творческой профессии. Не случайно, что многим из них, когда они сами берутся за перо, присущи завидная точность и ясность мысли, отсутствие лишних слов, живое чувство образности, лаконизм языка, идущий от твердости строк бортжурнала, — я помню, как высоко ставил Паустовский в качестве образца для прозы записи морских капитанов...
Жюль Верн не мог встретить при жизни всех своих героев — он их предвидел. Но когда эти герои действительно пришли в мир, они узнали и полюбили его смелые догадки как самые первые и добрые заповеди. Теперь они сами превращают фантазии прошлого века в действительность — покорители вертикали, искатели призрачных звездных островов среди черных океанов бесконечности...
В прошлом столетии это было почти для всех лишь забавным чтением, и проект Кибальчича все еще томился в жандармском архиве. В начале века — причудой «сумасшедшего» изобретателя из Калуги, хотя первые аэропланы как раз уже в это время доказали свою состоятельность. В двадцатых годах — затеей одержимых «лунатиков», строивших чуть ли не собственными силами первые ракеты. Перед войной, в дни нашей юности, — еще несбыточной мечтой, о которой инженеры в своих популярных лекциях уже говорили, что в принципе все решено, дело только в топливе и больших затратах, которые не соответствуют обстановке. После войны, когда слишком увлекающийся репортер приносил в газету скудный намек на возможности исследования космоса ракетами, ему говорили в редакции, что лучше бы он занялся открытием магазинов и бани в соседнем районе, это сейчас важнее для трудящихся. Позже, когда жизнь в основном уже наладилась, авиация поразила всех своим новым обликом, к которому затем очень быстро стали привыкать. Десять лет назад мир говорил о спутниках и животных в космосе, и в наш быт прочно вошли сигареты «Лайка». После первого полета Гагарина новоселы орбиты последовали в космос один за другим. Станции с аппаратурой обошли вокруг Луны, затем прилунились и протянули к ее поверхности свои внимательные щупальца...
Достижение Луны стало теперь такой же упорной мечтой, какой был в свое время полюс. Ее притягательность так же трудно объяснить упорным скептикам, как вообще само неустанное стремление человека за видимый горизонт — ведь когда-то люди заселили долины рек, поднялись в горы, впервые вышли в море, достигли Америки еще до Колумба, совершали открытие за открытием, гибли в пути или прививали себе холеру, чтобы победить эпидемии, и вообще стремились к тому, что только еще становилось едва достижимым... После гибели Комарова Юрий Гагарин сказал: «Полеты в космос остановить нельзя. Это не занятие одного какого-то человека или даже группы людей. Это исторический процесс, к которому закономерно подошло человечество в своем развитии. И космонавты полетят. И новые космонавты и те, которые уже летали».