Грешница

– Я доктор Айлз, судебно-медицинский эксперт, – сказала Маура. – Меня вызвала сюда полиция.

Ворота распахнулись.

Маура вошла в монастырский двор.

– Я ищу детектива Риццоли. По-видимому, она в часовне.

Монахиня жестом указала ей дорогу через двор. После чего отвернулась и медленно прошествовала к ближайшему порталу, оставив Мауру в одиночестве.

Снежинки, словно белые бабочки, порхали между струйками ледяного дождя. К часовне можно было пройти прямо через двор, но булыжник блестел ледяной коркой, а ботинки на гладкой подошве уже доказали свою полную непригодность для ходьбы по такой поверхности. Поэтому Маура предпочла оказаться под навесом и двинулась в обход по тропинке, проложенной по периметру двора. Хотя теперь она была защищена от сыпавшейся сверху снежной крупы, ветер все равно пронизывал насквозь, напоминая о том, каким свирепым может быть декабрь в Бостоне. Большую часть своей жизни Маура провела в Сан-Франциско, где снег был редким чудом, а не такой пыткой, как здесь: там ей не приходилось беречь лицо от жалящих укусов белых мух. Проходя мимо темных окон, она жалась к стенам здания, куталась в пальто. Где-то вдалеке шумела Ямайка-риверуэй. Но здесь, во дворе, ее окружала полная тишина. Монастырь казался безлюдным, если не считать той старухи монашки, что впустила ее.

Поэтому доктор даже немного испугалась, заметив в одном из окон три женских лица. Монахини застыли в скорбном молчании, словно привидения в черных одеждах, наблюдая за тем, как незваная гостья пробирается все дальше в их святую обитель. Глаза всех трех женщин следили за ней.

Вход в часовню был перекрыт желтой лентой полицейского оцепления, уже провисшей под тяжестью мокрого снега. Доктор приподняла ленту и, шагнув под нее, толкнула входную дверь.

Ее буквально ослепила вспышка фотокамеры, и она застыла на месте, моргая в попытке нейтрализовать действие вспышки; тем временем дверь за ее спиной со скрипом захлопнулась. Когда в глазах прояснилось, Маура увидела ряды деревянных скамей, беленые стены и огромных размеров распятие над алтарем. Это была аскетически суровая молельня с тусклыми оконцами, которые едва пропускали свет.

– Стойте, где стоите. И смотрите под ноги, – сказал фотограф.

Маура перевела взгляд на каменный пол и увидела кровь. Отпечатки множества подошв; пустые шприцы и надорванные стерильные упаковки – медицинский мусор, оставленный бригадой "скорой помощи". Но трупа не было.

Она огляделась по сторонам и в проходе между рядами увидела кусок белой ткани, брызги крови на скамьях. И даже пар, вырывавшийся у нее изо рта. В этом помещении, больше похожем на морозильную камеру, было еще холоднее, чем на улице, и озноб усилился, когда она вгляделась в кровавые пятна на скамьях и представила себе картину произошедшего.

Фотограф снова защелкал камерой, и с каждым новым снимком вспышка все безжалостней била по глазам Мауры.

– Эй, доктор! – В глубине часовни всплыла копна темных волос – это детектив Джейн Риццоли поднялась на ноги и помахала Мауре рукой: – Жертва здесь.

– А у двери что за кровь?

– Это кровь другой жертвы, сестры Урсулы. Ребята из "скорой помощи" забрали ее в госпиталь Святого Франциска. В центральном проходе тоже кровь и отпечатки подошв, которые мы стараемся сохранить, так что вам лучше обойти слева. Держитесь ближе к стене.

Маура надела бумажные бахилы и двинулась по периметру часовни, прижимаясь к стене. Только обогнув первый ряд скамей, она увидела тело монахини, лежавшее лицом вверх, ее черное одеяние утопало в большой кроваво-красной луже. Обе руки уже были обернуты пакетами с целью сохранения улик. Молодость жертвы поразила Мауру. Монахиня, впустившая ее за ворота, и те, которых она видела в окне, были пожилыми. Эта женщина выглядела совсем молодой. У нее было утонченное лицо, а в бледно-голубых глазах застыло выражение странного покоя. Она лежала с непокрытой головой, обрамленной коротким ежиком светлых волос. Каждый нанесенный удар оставил след на верхней части черепа, превратив его в уродливую корону.

– Ее звали Камилла Маджинес. Сестра Камилла. Место рождения – Хианниспорт, – произнесла Риццоли холодно и деловито. – Она была здесь первой послушницей за последние пятнадцать лет. В мае ее планировали постричь в монахини. – Она сделала паузу и добавила: – Ей было всего двадцать. – Злость наконец прорвалась сквозь завесу невозмутимости.

– Она так молода...

– Да. Похоже, он избил ее до смерти.

Маура надела перчатки и присела на корточки возле трупа. Орудие убийства оставило на черепе множество рваных ран. Из поврежденной кожи торчали фрагменты костей, виднелся вытекший сгусток серого вещества. Хотя кожа на лице была практически не повреждена, она приобрела темно-пурпурный оттенок.

– Она умерла лицом вниз, – заметила Маура. – Кто перевернул ее на спину?

– Сестры, которые ее нашли, – пояснила Риццоли. – Они пытались нащупать пульс.

– В котором часу жертвы были обнаружены?

– Сегодня около восьми утра. – Риццоли взглянула на часы. – Примерно два часа назад.

– Уже известно, что здесь произошло? Что рассказали сестры?

– Из них трудно было вытянуть что-либо полезное. В монастыре сейчас всего четырнадцать монахинь, и все они в состоянии глубокого шока. Они ведь думают, что здесь безопасно. Под защитой Господа. И вот какой-то безумец врывается в их тихую обитель.

– Есть признаки вторжения?

– Нет, но проникнуть в монастырь не так уж сложно. Стены густо увиты плющом – можно без труда взобраться по нему. К тому же есть задняя калитка: она выходит в поле, где у них разбиты сады. Преступник мог проникнуть и оттуда.

– Остались следы?

– Здесь, внутри, совсем немного. А те, что могли быть на улице, похоже, замело снегом.

– Выходит, мы не можем утверждать, что преступник ворвался сюда. Вполне возможно, его впустили через ворота.

– Это монашеский орден, доктор. На территорию впускают только приходского священника, который служит мессу и проводит исповедь. Есть еще женщина, которая работает в доме священника. Ей разрешают приводить с собой маленькую дочку, когда некому за ней присмотреть. И это все. Больше никому не дозволено заходить в монастырь без разрешения настоятельницы. Сестры тоже не покидают территорию. Разве что по врачебным предписаниям и в экстренных случаях.

– С кем-то уже удалось побеседовать?

– С настоятельницей, матерью Мэри Клемент. И двумя монашками, которые обнаружили убитых.

– И что они говорят?

Риццоли покачала головой.

– Ничего не видели, ничего не слышали. Думаю, остальные скажут не больше.

– Почему?

– Вы видели, какие они старые?

– Ну, это не значит, что они непременно выжили из ума.

– Одна из них после инсульта ничего не соображает, у двух других болезнь Альцгеймера. Большинство монахинь спят в комнатах, окна которых выходят на задний двор, так что они просто не могли ничего видеть.

Поначалу Маура осматривала труп Камиллы, не касаясь его. Отдавая жертве последнюю дань уважения. "Тебе уже ничто не причинит боль", – думала она. Потом она начала пальпировать череп, чувствуя, как хрустят под рукой раздробленные кости.

– Множественные удары. Все они пришлись на темя и затылок...

– А что с отеком на лице? Это просто синяк?

– Да. И он застывший.

– Выходит, удары были нанесены сзади. И сверху.

– Возможно, нападавший был гораздо выше нее.

– Или же она была на коленях. А он стоял над ней.

Маура коснулась холодной плоти, и у нее перехватило дыхание, когда она представила себе молодую монахиню, коленопреклоненную, с опущенной головой, на которую сыплются страшной силы удары.

– Что же это за ублюдок, избивающий монашек? – сказала Риццоли. – Что же, черт возьми, происходит в этом мире?

Маура поморщилась. Хотя она и не помнила, когда в последний раз переступала порог церкви, тем более что веровать перестала много лет назад, ей было неловко слышать такие слова в священном месте. Почтительное отношение к религии ей прививали с детства. Даже она, считавшая всех святых и совершаемые ими чудеса не более чем фантазиями, никогда бы не осмелилась произнести бранное слово перед распятием.