Страница 21 из 117
Так Иван Бунин представлял себе русского читателя брезгливым, разочарованным скептиком (из разорившихся помещиков), злобно ненавидящим расейские грязи и будни.
Писатели помельче недолго держались за суровые брови Льва Толстого. Все шумнее становился город, сильнее заманивал пленительными туманами, все выше огораживался от жизни стенами Фата-Морганы.
Махнули рукой: все равно ничего за стенами не увидишь, Лев Толстой написал Каратаева, на этом и успокоился: там, за стеной, все - Каратаевы.
Сразу стало легко. В конце концов не Каратаевы же книжки читают.
- Извозчик, скажи-ка, братец мой, читал ты Метерлинка?
- Чего?
Какой же это читатель! Народники и те на нем зубы сломали. А вот одна барышня спрашивает - жить ей или отравиться?
Вот это - читатель! Тут вопросы поставлены остро.
"Милая барышня, расточайте, расточайте жизнь, она пуста".
Шумел, гремел литературный сезон. А у черты уже стояли война и революция, глядели в лицо кровавыми огненными глазами.
Десятый год республики. Налицо молодые писатели, критики, издательства, журналы, литературные школы. Залежи небывалого материала для искусства, - не залежи, а Гималаи.
И все же - продукция не отвечает спросу... Рынок требует нового романа, театр - новой пьесы. Их мало, слишком мало еще. Но зато сколько споров: в чьих руках должна быть литература - у ВАППа, у Лефа, у попутчиков? И прочее и прочее... Споры, скандалы, громовые статьи... А читатель спокойно посматривает на эти битвы, на эти группы и спрашивает настойчиво и терпеливо: "А когда же книжечку напишете? Ведь читать нечего".
Я е щ е н и р а з у н и о т к о г о н е у с л ы ш а л н и с л о в а о н о в о м ч и т а т е л е. Н о в ы й, н е в е д о м ы й ч и т а т е л ь д е с я т о г о г о д а р е с п у б л и к и.
Он стоит у черты, глядит в лицо молодыми, смеющимися, жадными глазами.
Новый читатель - это тот, кто почувствовал себя хозяином Земли и Города.
Тот, кто за последнее десятилетие прожил десять жизней.
Это тот, у кого воля к жизни.
Это тот, кто разрушил старые устои и ищет новых.
Это тот, кого обманула старая культура.
Это тот, кто не знает еще никакой культуры.
Это новый, разнородный, но спаянный одной годиной революции, уверенностью в грядущем, - этот новый читатель, который не покупает книг, потому что у него нет денег, - должен появиться стомиллионноголовым призраком в новой литературе, в тайнике каждого писателя и, возникнув, сказать:
"Ты хочешь перекинуть ко мне волшебную дугу искусства,
узнай, полюби меня. Пиши
честно,
ясно,
просто,
величаво.
Искусство - это моя радость".
[О КИНО]
Современные русские фильмы, малоудовлетворительные в общем, все же имеют элемент настоящего искусства, который заложен в русском актере.
Этот элемент является самым лучшим залогом развития русской фильмы.
Недостатки же русской фильмы бесконечны.
Во-первых перегруженность психологичностью.
Во-вторых, отсутствие новых персонажей, ибо персонажи русской фильмы создались в период общей упадочности русского искусства (с 1907 года по годы войны). Непременные герои прежней русской фильмы - это изнеженный мужчина и ресторанная красавица. В свое время это имело у публики большой успех, так же как знаменитый кабацкий процесс Прасолова. Сейчас они непереносимы, в жизни их нет. Однако новые типы еще не создались, и по инерции фигурируют фильмы с Верой Холодной.
Третий недостаток - отсутствие русского кинотворчества, отсутствие авторов, которые создавали бы произведения высоких переживаний. Ведь во всяком искусстве есть два пути: один - обывательский, утверждение в искусстве низменных, обыденных, повседневных страстей, другой героический, утверждающий то, что может и должно существовать лишь в высоком напряжении страстей и чувств человека. Этого последнего-то и нет в кино, в нем царствует обывательщина.
Таким образом, новое русское кино невольно идет по пути инсценировок, забывая, что инсценировки невозможны. Нельзя сделать из романа пьесу, так же как нельзя из рыбы приготовить мороженое.
Русскому кино надо создавать специальные студии для кинодраматургов, предоставляя молодым писателям проходить курс работы кино на опыте.
Это могло бы принести большие результаты. Очень многие из них могли бы взяться за составление сценария, да не знают, с какой стороны к этому делу подойти. Теперь же сценарий пишут лица, близко стоящие к кино, но ничего общего не имеющие с литературой.
Монтаж не должен быть делом одного режиссера, сидящего у себя в кабинете, - он должен проверяться на опыте перед зрительным залом.
Из русских достижений надо утверждать у себя славные традиции актерской игры (Москвин в "Поликушке", Хмара в "Раскольникове"), а в области сюжета идти по пути создания исторических картин.
ВОЗМОЖНОСТИ КИНО
Много уже лет ведутся споры на тему - о Кино как искусстве. Много было серьезных попыток практически превратить Кино в искусство. Ставились психологические романы (инсценировки и оригинальные), искались "настроения", кинотипы, кинопоэтичность и т. д.
Но все эти тени на экране прошли как тени. Сейчас с тем же волнением читаем Пушкина и Гоголя. Мы смотрим в театре Шекспира. Но разве мы пойдем смотреть "художественную" фильму, которая шла десять лет тому назад? Это скользнуло по нашему восприятию как тень.
Все попытки притянуть Кино к словесному и изобразительному искусствам оказались неудачными, - все - с изъяном.
Так, "Война и мир" Толстого превращалась в неубедительную серию оживших иллюстраций. Андрей Болконский - в такого-то актера, изображающего в д а н н о м с л у ч а е Андрея Болконского. Наташа Ростова - в такую-то актрису и т. д. ...
Роман, иллюстрированный в Кино, - размагничивался, типы его превращались в частные случаи; поэтическое напряжение - в прозаическую иллюстрацию; писательская идея - в чистую случайность, приклеенную кинорежиссерским клеем к фильме.
Попытки создать самостоятельный кинороман оказывались еще ужаснее. Сразу же создались кинотрафареты (художник на берегу моря пишет портрет чужой жены; граф в цилиндре, в белом кашне; роковая женщина, танцующая на столе; сыщик с сильно выраженным подбородком; умирающая старуха) - и т. д.
Эти кинотрафареты волею п о ш л о с т и стали участниками какой-то одной-единственной кинопьесы, с одним-единственным сюжетом, который можно было рассказать, не ходя в кино.
Более серьезными были попытки немецкой кинематографии по созданию кинохудожественного романа. Немцы, вообще, охотники до ужасов, кошмаров и всякой патологии. Область эта весьма благодарная, так как затрагивает примитивные, ясно выраженные эмоции. Оперировать с ужасами и кошмарами настолько же легче, чем с тонкими и возвышенными эмоциями, насколько легче колотить в медный таз, чем играть на скрипке.
Немцы использовали вовсю ужасы, кошмары и патологию. Но и эта область стремительно выдыхается. Доктор Мабузо - мощный трафарет, предел. За ним уже тьма унылой пошлости.
Непрерывно Кино становится перед роковым вопросом: что же дальше, какой путь? (Это роковое с т а н о в л е н и е совершенно незнакомо в искусствах, - словесном, изобразительном и музыкальном, которые ищут новых путей в революционном порядке или в эволюционном.)
В Кино, стремящемся стать искусством, есть какая-то первоначальная невыясненность, туманность, непроявленность, - это ребенок, который только учится ходить и лепетать.
А власть его, между тем, непомерна.
За последнее время (после войны), когда кинематография в Америке стала второй по величине промышленностью, когда ежедневно на земном шаре около п о л у м и л л и а р д а человек посещают театры живых теней, - о художественных возможностях (о благодетельном, а не о растленном влиянии), вопрос о воспитательном значении Кино становится вопросом о б щ е ч е л о в е ч е с к о й в а ж н о с т и.