Андерсенам - Ура!

— Мы знаем, кто эти раскольники, — сказал он, — я не хочу называть имен, и правление делало все возможное для установления ответственного и конструктивного сотрудничества, но тщетно. Эти люди сами поставили себя вне общества и будут находиться вне его до тех пор, пока не научатся уважать принятые демократические правила.

И тут он перешел к собственно торжественной речи.

В зале давно воцарился порядок, и речь протекала без каких-либо помех. Мешала только взобравшаяся на сцену маленькая девочка в белом платье и с шелковым бантом в волосах, с букетом в руке — младшая дочка Андерсенов.

По-видимому, она поняла, что грустное, подавленное настроение дома объясняется тем, что гости не пришли, и с бесстрашной детской верой в свои силы отправилась в путь, чтобы все уладить. Промокшая до нитки, она стояла на сцене, глядя на сидящих внизу, в полумраке. Бросила она взгляд и на Хермансеиа. Тот сделал паузу, подумал, что эта девочка пришла, дабы вручить ему цветы, но, сообразив, чей ребенок перед ним, продолжил свою речь. Малышке хотелось что-то сказать, но она не могла вставить и слова — Хермансен говорил без умолку. Девочка заплакала и побежала к выходу.

Бездетная фру Рошер-Теодорсен сразу же поднялась с места — убедиться, что ребенок доберется до дому. За ней поднялось еще несколько человек — вообще трогательно было видеть, как люди заботятся о том, чтобы ребенок не заблудился в непогоду и благополучно добрался до дому, до отца и матери. У выхода образовалась чуть ли не давка, а когда некто сообщил, что гроза прошла и снова светит солнце, стало ясно, что убежище сейчас опустеет.

Может ли мир вновь воспрянуть после такого взрыва яростной стихии? Прекрасно может. Пригрело солнце, и все снова стало как в первый день творения. А собственно, какой вред был нанесен? Фактически никакого. Правда, остыла еда и не было электричества, но ведь не впервой Андерсенам разводить костер. Праздничные столы? Скатерть? Бокалы? Тарелки и цветы? Достаточно было вылить воду, что-то выжать, и благословенное солнце высушило все, даже гирлянды и бумажные фонарики. Нельзя было выжать лишь цветы, украшавшие стол, но зато их словно росой окропило, что вполне соответствовало близящемуся таинству.

Прибывали все новые и новые гости, и сад был почти битком, когда наконец показались жених и невеста. Тихий вздох прокатился по саду, когда Андерсен свел невесту со ступеньки крыльца и подвел к большому вишневому дереву, где ожидал пастор.

Конечно, дереву надлежало бы быть в цвету, но зато сочные вишни гармонировали с белым платьем и фатой невесты. За женихом и невестой шел Рогер в матросском костюмчике, рядом Малышка и Сильви, а заключали процессию обрученные Туне и Эрик.

Собравшиеся были очень тронуты, когда Аяксен возложил руки на головы брачующихся и благословил этих двух людей, давших обет жить вместе 'и в добрые и в тяжелые дни, пока смерть не разлучит.

Когда Хермансен позже попытался создать себе ясное представление о том, что происходило на свадьбе Андерсенов, ему рассказывали самые противоречивые вещи. Так бывает при крупных событиях общенационального значения. Впечатления были так глубоки, события так многообразны, что не составить общую картину.

Для большинства кульминационным пунктом было само венчание, а кому-то больше запомнилось угощение. Андерсен, выступив с великолепной речью, превзошел самого пастора.

А потом самый праздник — танцы, фейерверки и наконец торжественная минута, когда Андерсены с детьми уселись в старый «бьюик» и отправились в свадебное путешествие. Эрик сел за руль, он ведь тоже был участником путешествия. Огромная связка пустых консервных банок громыхала вслед за машиной, а гости кидали конфетти. После этого праздник продолжился, роль хозяев стали исполнять Сальвесен и фру Хермансен.

Было множество эпизодов более частного характера. Сарайчики оказались прекрасными помещениями для бесед, а кустарник в саду был на редкость густ и пышен. Фру Рошер-Теодорсен обнаружила музыкальный талант в младшем кельнере. Уже во время обеда она обратила внимание на его длинные, тонкие пальцы. Дело в том, что Андерсен уже в десять часов освободил кельнеров и метрдотеля от их официальных обязанностей, чтобы те могли участвовать в празднике в качестве гостей. К большому удовольствию всего общества, метрдотель оказался прекрасным исполнителем песенок, особенно ему удавались французские.

Хермансену и фру Сальвесен пришлось работать допоздна в убежище, чтобы привести все в порядок. Задача была далеко не из приятных. «Билли Дилли» требовали полный гонорар, хотя концерт сорвался через две-три минуты. Они упорно стояли на своем, утверждая, что ответственность лежит на устроителях. Почему заранее не позаботились о запасном движке? Все доводы Хермансена отлетали от них, словно дробь от брони: нет электричества — нет концерта! Хермансен вынужден был уплатить по счету, а это, в свою очередь, привело к тому, что ему, фру Сальвесен пришлось провести чрезвычайное заседание, чтобы найти способ покрытия убытков.

Затем нужно было снять флаги и украшения, убрать прилавок с бутылками кока-колы и отнести огромное количество бутербродов в холодильник кооперативного магазина. Хермансен трудился без устали. В течение вечера ему пришла в голову мысль, которая теперь созрела и превратилась в решение: он выйдет из состава правления! Целых пять лет он неутомимо и тяжко трудился на благо жилищного кооператива. Теперь настал конец пути. Завтра же надо созвать чрезвычайное общее собрание и сложить свои полномочия. Уборка убежища — в сущности, последняя услуга поселку. Он хотел оставить после себя все в полном порядке.

Только в 11.15 он мог закрыть тяжелую стальную дверь и, повернув ключ в замке, уже знал, что закрывает дверь за эпохой. Протянул ключ фру Сальвесен и попросил передать его местному уполномоченному гражданской обороны, который отвечал за убежище. Может быть, она догадалась о принятом им решении, потому что когда шли по поселку, то сказала, что, если он сложит свои полномочия, она тоже выйдет из правления. Хермансен молча кивнул в благодарность за такое выражение лояльности.

Вечер был прохладный. Гроза, пронесшаяся днем, очистила воздух. В северной части неба виделся слабый отсвет, а в южной высоко взлетали искры от большого костра в саду Андерсенов. Зелень деревьев подсвечивало пламя, а сквозь кусты виднелись гости. Вокруг костра танцевали и пили. Хермансен узнал многих. Увидел жену, членов правления. В круг света костра вступил кто-то незнакомый с гитарой в руках: пожилой, аристократической внешности мужчина. Взял несколько аккордов и глубоким звучным баритоном запел «Bonjour, tristesse». Хермансен не знал французского, и фру Сальвесен, окончившая гимназию, перевела ему: «Здравствуй, грусть!»

Они попрощались там, где когда-то была живая изгородь. Дверь в подвальную гостиную стояла открытой, в глубине угадывалась сине-бархатная мгла.

— Я сплю сегодня в подвальной гостиной, — шепнула она, тронув его руку.

Он ничего не ответил, стоял, уставившись на открытую дверь. Потом сорвался с места. Поднявшись к себе, подошел к окну и с удивлением обнаружил фру Сальвесен по-прежнему на том же месте. Увидев его, она по газону медленно пошла к подвальной гостиной.

Он взял стул и сидя смотрел на сад Андерсенов. Слышал музыку, смех. Видел фейерверки, поднимавшиеся к небу и медленно затухавшие. Слышал крики «ура», когда семья Андерсенов выехала из ворот, узнал Эрика, когда машина прошла под самым окном. Консервные банки, страшно грохоча, оторвались от машины и упали около палисадника. Он подумал было выйти и выбросить их, но боялся, что шум разбудит фру Сальвесен, которая, наверное, уже давно уснула.

Костер потух, и улица опять заполнилась празднично одетыми людьми, расходившимися по домам. Охваченный странным беспокойством, Хермансен вышел на улицу. У Андерсенов оставалось еще несколько человек, но и те собирались уходить. Его собственная жена и Сальвесен стояли там на пороге и провожали гостей. Улыбаясь, оба вошли в пустой дом рука об руку и закрыли за собой дверь. Вскоре увидел он их в окне второго этажа, но тут гардины задернулись.