Андерсенам - Ура!

Может быть, им на пользу напоминание о том, что не зря трудились? Однако Андерсен становился примером чего-то противоположного. Делай как Андерсен! Это уже не веселая шутка, а нечто глубоко серьезное. Случай с кустами пугал своей стихийностью, разрушительным духом. Если к тому же люди пойдут на свадьбу, положение усугубится. Это будет уступкой, одобрением всего андерсеновского, того, против чего нужно бороться.

Он снова подумал о фру Сальвесен, но теперь увидел перед собой не молнию на платье, а несгибаемую, непоколебимую женщину, верного соратника в течение пяти тяжелых лет. Она боролась так мужественно, и нельзя ее разочаровывать. Он ее председатель, она — его секретарь!

Он почувствовал, как уныние сменилось решительностью. Он рывком вскочил и пошел напролом, как лось, продираясь сквозь мокрую чащу. Лил дождь, вода потоками стекала с волос за шиворот,, одежда промокла почти насквозь. Ну да все равно, и раньше приходилось встречаться со стихией.

Вернувшись домой, он заметил слабое мигание света за гардинами в спальне и включил свет. Двуспальная кровать по-прежнему стояла на своем месте, но постельного белья на половине жены не было. Промокший до костей, он стоял у кровати, испытывая несказанное облегчение. Как в общем разумно построены эти дома и как предусмотрителен был он сам, убедив строительный комитет в необходимости оборудовать подвальную часть дома как гостиную с камином!

Он бродил по верхней гостиной, согревшись, ходил босиком, в халате. Какое наслаждение смотреть на окружающие тебя вещи. Немного рассердило отсутствие бутылки с коньяком, но и то хорошо. Ему не нужны стимулирующие средства, он обойдется без допинга. Хермансен чувствовал себя в великолепной форме, И начал планировать военный поход. Хлопнула входная дверь, и на мгновение он испугался, что это жена. С выяснением отношений лучше подождать до завтра.

Но это был Эрик. Он шел крадучись, а увидев отца, остановился.

— Привет, Эрик! — сказал Хермансен и встал.

— Привет! — Эрик немного поморгал глазами. — Где мама?

— Спит в каминной гостиной.

— В каминной гостиной?

— Да, так холодно, что она решила затопить камин.

— Да ну? — Эрик посмотрел на лестницу, ведущую в подвал, и двинулся было к перилам.

— По-моему, она спит. Садись, Эрик!

Эрик недоверчиво смотрел на отца — голос у того звучал совсем необычно.

— Говорят, мама выкорчевала всю живую изгородь?

— Да, мы решили это сделать. Сальвесену очень хотелось избавиться от изгороди, и мы не стали возражать. Хочешь стакан пива?

— Пива?

— Я тоже выпью стакан!

Эрик сел на краешек дивана и не шевелился до тех пор, пока Хермансен вернулся с бутылкой пива и двумя стаканами.

— Твое здоровье, Эрик!

— Твое! — Эрик выпил стакан до дна и украдкой бросил взгляд на мокрый пиджак отца.

— Где ты был?

— Я немножко прогулялся, — просто ответил Хермансен.

— В такую погоду?

— Мне нужен моцион. А ты где был?

— У Андерсенов, — сказал Эрик и уставился на отца упрямым взглядом.

— Правильно, — невозмутимо сказал Хермансен — Я видел тебя, когда проходил мимо.

— Я хожу куда хочу, — сказал Эрик.

— В твоем возрасте я делал то же самое. А куда вам еще ходить, хотел бы я знать? Здесь молодежи и пойти некуда.

Эрик налил себе второй стакан, остатки из бутылки.

— Когда я был молод, мы ходили в клуб. Во всяком случае, по субботам.

— А что вы там делали? — судя по выражению лица, беседа начинала интересовать Эрика.

— Танцевали!

— Танцевали?

— Но тогда танцевали другие танцы. Вальс, фокстрот, танго. А что вы танцуете?

— Всего понемножку, — Эрик выпил до дна.

— Кажется, есть какой-то танец, который называется свинг?

— Что-то не слышал, — уклончиво ответил Эрик.

— А твист?

— Шейк, — сказал Эрик.

Хермансен перелил остатки из своего стакана в стакан Эрика.

— Шейк? А как он танцуется?

— Ну, определенных правил нет. Танцуешь как хочешь.

— Вот как? — произнес Хермансен, как бы обдумывая ответ. — Да, теперь все иначе, песни и музыка то же другие. В мое время пели «Золотое колечко» и «Следи хорошенько за своим сердечком, Маргрете!».

— Я слышал эти песни в концерте по заявкам.

— А теперь «Битлз», да?

— У нас много хороших ансамблей и в Норвегии!

— Какие же?

— Например, «Четыре черта», — глаза у Эрика не много затуманились, может, подействовало пиво. — Но сейчас они вообще-то уже не в форме. На сегодня популярны «Билли Дилли».

— «Билли Дилли», — повторил Хермансен и записал в свой блокнот.

— А почему ты спрашиваешь? — подозрительно спросил Эрик.

— Мы просто хотели устроить маленький вечер, юбилей.

— Здесь, в поселке?

— Да, в убежище. И конечно, нам хотелось подобрать такое, что нравится молодежи.

На первый взгляд ничего сенсационного в ближайшие дни не произошло. Каждое утро караван машин выезжал из поселка, женщины занимались домашними делами, ходили в магазин.

Сбыт в кооперативном магазине значительно повысился, об этом по крайней мере свидетельствовал наплыв покупателей. И в самом магазине, и перед ним всегда было полно людей — верный признак того, что назревает какое-то событие. Конечно, комментировался и эпизод у живой изгороди. А когда позже стало известно, что обе жены перебрались в подвальные гостиные, соседи не могли не сделать того вывода, что отношения в супружеских парах не таковы, как бы следовало.

— Но жителей поселка занимало не только это. Пошли слухи о юбилее, который будет отмечаться в убежище. Там за закрытыми дверями стучали молотками, столярничали. Шестнадцого июля днем на столбах и на специальной доске были расклеены объявления. С необычайной точностью Хермансен и фру Сальвесен назначили время — в половине шестого, за полчаса до свадьбы Андерсенов, рассчитав, что даже тот, кто решил пойти на свадьбу, сначала заглянет в убежище, чтобы послушать «Билли Дилли», которых Хермансену после долгих переговоров удалось-таки пригласить.

Беспримерно: «Билли Дилли» выступят в поселке! Объявление о празднике висело символом раскола, вокруг собирались люди и высказывались за и против. Одни ругали Хермансена и правление, что выбрали такое время, другие — Андерсена за вызывающее поведение, нельзя же устраивать свадьбу в день юбилея поселка.

Естественно, сам Хермансен не принимал участия в таких дискуссиях. Он действовал за кулисами. Лето ведь вообще трудное время. Комиссии полностью прекратили работу, к тому же кое-кто вышел из их состава, чтобы оказаться в оппозиции. Акции протеста зашли так далеко, что два члена кооператива — Вольд и Гростэль — не стали красить свои дома. А ведь члены кооператива обязались это делать каждый третий год. Иные предались лени и загородным семейным прогулкам.

Хермансен сидел все и молчал, зная, что большинство по-прежнему на его стороне. Внезапная симпатия к Андерсену заглохнет сама по себе, в особенности если вечер в убежище будет иметь успех. Даже безответственная трата денег Андерсеном теперь не возмущала, наоборот, было приятно узнавать о новых бессмысленных покупках. По расчетам Хермансена, выигранные деньги скоро иссякнут, наступит банкротство, и Андерсен станет еще более устрашающим примером, чем раньше. Поэтому Хермансен взирал на события в поселке почти спокойно. Неустанно занимался организацией вечера и делами кооператива. И работал над собой. Последние события словно лучом прожектора осветили тайники его собственной души. Он знал, что сам не безгрешен. Знал свои слабые стороны — скрытые, неукротимые силы, которые постоянно нужно держать в узде с помощью силы воли и самодисциплины. Поэтому всегда следил за тем, чтобы, по крайней мере, один из членов правления присутствовал на его совещаниях с фру Сальвесен.

Но по вечерам и ночью было сложнее. Он лежал на большой двуспальной кровати, которая казалась огромной, когда ты один. Ночи стояли теплые и тихие, бархатно-мягкий мрак производил впечатление вакуума, какое-то томление заставляло вскакивать с постели и подходить к открытому окну. Он часто стоял у окна, стараясь остыть и умерить волнение. Напротив, у Сальве-сенов, была видна подвальная гостиная с открытым окном. Гардины трепетали на ветру, хотя ни один листик не колыхался на молодом тополе, росшем под окном.