Андерсенам - Ура!

— Положи пока белье на диван!

Он вернулся в гостиную. Арифмометр и приходо-расходные книги убраны со стола, взамен разбросаны отрезы, журналы мод; тут же стояла швейная машина и две грязные кофейные чашки.

Он вышел в кухню. Посуда не вымыта, плита холодная, стол не накрыт. Хермансен услышал голоса и смех в передней, а немного погодя увидел фру Вик, шедшую по саду. Когда он снова вошел в гостиную, жена сидела за швейной машиной.

— Сегодня тебе придется самому позаботиться о еде, — без обиняков сказала она. — Посмотри в холодильнике, там что-то осталось.

— Как это понимать?

— Так, что я занята. Мне нужно поработать.

— Что делала эта женщина в моей спальне?

— Это фру Вик.

— Вот как, — сказал он спокойно как только мог. Он обычно не терял самообладания, не потерял и сейчас. — Будет ли мне позволено спросить, что делала фру Вик в моей спальне?

— В твоей?

— Ну, в нашей! —- резко произнес он, злясь, что неверно сформулировал фразу.

— Потому, что это единственное место в доме, где есть приличное зеркало. Мы примеряли... — и пока зала платье. Красное, ярко-красное. — И вообще, я считаю, ты мог бы говорить о моих клиентках более любезно.

— Клиентках? Ты что, заделалась портнихой?

— Милый, я и есть портниха. Это была моя профессия до встречи с тобой. Ты забыл?

— Нет, я не забыл, не следовало бы и тебе забывать, — сказал он, оглядывая комнату.

— Ты хочешь сказать, что я должна быть тебе благодарна?

— Я хочу сказать, что выполнил свои обязательства, — оскорбленно произнес оп. — Работаю день и ночь, сверхурочная работа, срочная работа...

— Я знаю, но если я тоже стану зарабатывать, тебе будет легче.

Слова поразили его словно глубинная бомба; последствия нельзя было даже предсказать.

— Итак, ты берешь с них деньги? — наконец спросил он.

— Конечно. Только за одно это платье я получу сто крон. Их почти хватит, чтобы покрыть штрафы за то, что ты машину ставил где не положено.

— Прошу тебя не вмешиваться в мои экономические дела.

— Хорошо. Тогда я истрачу деньги на себя.

— Я даю тебе деньги, и нет необходимости, чтобы ты для кого-то шила, — он повысил голос.

— А разве есть необходимость тебе сидеть в банке? — невинным тоном спросила она.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Я хочу сказать, что банков слишком много. Почти на каждом углу банк, но приходится обежать весь го род, чтобы найти приличную портниху.

— Это похоже на дурацкую предвыборную речь кого-нибудь из крайне левых, — насмешливо сказал он.— Кто сказал, что банков слишком много?

— Да Андерсен, например!

Она снова произнесла фамилию «Андерсен» не краснея. Это его взбесило.

— Что ты делала у Андерсенов?

— Я поблагодарила их за приглашение на свадьбу. Хермансен мерил шагами комнату. Через минуту произнес:

— Мы не пойдем! — это были важные слова, приказ, приговор верховного суда. Но только они не возымели действия.

— Я пойду, — сказала она, спокойно продевая нит ку в иголку.

— Нет, не пойдешь! Ты не сделаешь нас посмешищем в глазах всего поселка.

— Я не одна иду, — невозмутимо ответила она.

Он снова совершил ошибку; приговор не обсуждается. Но надо же было знать, как далеко зашел бунт.

— Кто еще?

— Фру Вик, например. Поэтому она и заказала но вое платье.

Хермансен подошел к столу и двумя пальцами откинул отрез. Поставил на место счетную машину, но жена не поднялась со стула.

— Я считаю, что ты слишком оптимистично настрое на. Мы в банке как раз обсуждали проблему и решили бойкотировать эту так называемую свадьбу.

— Можете сидеть дома и сосать лапу. Мы пойдем одни!

— Кто — мы?

— Мы. Женщины!

Это отдавало мелодрамой, и он кисло заметил:

— Странно, этот Андерсен влияет на женщин просто магически.

— Да, и что?

— Меня это не удивляет, — сказал он. — Если речь идет об аморальности, от него можно ждать чего угодно.

Она включила швейную машину. Звук этот раздражал Хермансена все больше и больше.

— Он даже бросил работу. Шатается тут без дела и крутит вам головы, а мы работаем изо всех сил, чтобы прокормить свои семьи.

— А может, он дает то, чего не могут дать другие?

— Ты подразумеваешь меня?

— Тебя и всех остальных.

— О чем ты говоришь? — подозрительно спросил он. — Разве у тебя нет всего, что может потребовать женщина, в определенных рамках, конечно? — и обвел рукой гостиную.

— Я ничего не требую, — сказала она, показывая, что хотела бы кончить разговор. Но как раз этого он не хотел. И перешел в наступление.

— Но я требую! — закричал он. — Я требую хотя бы уважения.

— За что?

— Уважения! — повторил он и на этот раз действительно стукнул рукой по столу. — Я тружусь изо всех сил, а...

— А результат? — она тоже повысила голос. Отложила шитье и смотрела ему в глаза — Ты устаешь! Измотан! Без сил! Ты больше занят соседями, чем своей семьей.

— Это неправда!

— Твой собственный сын стал тебе чужим.

— Продолжай, — резко произнес он,

— Ты стал плохим любовником!

Он беспомощно махнул рукой и в наступившей тишине вспомнил какие-то туманные фразы из Библии — описание того, как божий человек Илия узнал о поражении израильского войска, о том, что пали его сыновья и захвачен ковчег завета. Хермансен упал на стул, словно со сломанным позвоночником. Но поднялся, выпрямив спину.

— Ты говоришь о вещах, о которых понятия не имеешь, — пробормотал он. Выйдя в переднюю, Хермансен еще больше выпрямился. Жужжала швейная машина. Потом наступила тишина и послышался слабый шелест разрезаемого ножницами шелка.

Вне себя от злости, он раскрыл щиток и вывернул пробки.

— Это всего лишь временное решение!

Хермансен сидел на диване у фру Сальвесен и как потерянный смотрел на две пробки, с ужасом вспоминая кошмарную сцену с женой. Фру Сальвесен сидела в противоположном углу дивана и убежденно говорила:

— Мы не должны сдаваться. На нас лежит ответ ственность.

— Да, — ответил он, но голос звучал глухо и невыразительно. Удар был слишком силен. — Она сказала, что я плохой отец.

— Ужасно, чтобы женщина говорила такое своему мужу. А что еще она сказала?

— Я не могу повторить. Это слишком обидно, слишком оскорбительно.

Фру Сальвесен смотрела на его руки, которыми он закрыл лицо.

— Мне кажется, я знаю, что она сказала, — тихо проговорила она. — Я думаю, что она глубоко ошибается! — В это время Сальвесен вошел с веранды, и она сердито обернулась к нему: — Сними ботинки!

— Мне бы...

— Я только что натерла пол.

Муж снял ботинки и пошел на кухню за трубкой.

— Ты мог бы сразу сказать, что тебе трубка нужна, — это было сказано, когда он снова зашнуровывал ботинки. — Клумбу ты в порядок привел?

— Привел.

— Тогда подстриги живую изгородь!

— Хорошо, Юрдис. Все будет так, как ты хочешь.

Фру Сальвесен привыкла к тому, что муж делал все, что ни скажешь, но всегда для начала сопротивлялся. За последнее же время стал подозрительно сговорчив. Два дня назад она перебралась в подвальный этаж, и тогда он сказал почти те же слова: «Делай как тебе хочется, Юрдис!»

— Может быть, выпьешь чашку кофе? — предложила она немного любезнее.

— Нет, спасибо, пойду кусты стричь!

— А вы хотите кофе? — обратилась она к Хермансену, когда муж ушел.

— Да, спасибо.

Сидя на диване, Хермансен наблюдал за фру через открытую дверь кухни. На ней было светлое летнее платье, одноцветное, с короткими рукавами и молнией на спине, спускавшейся от ворота до самого низа. Он ощутил какое-то странное покалывание в затылке и судорожно сунул пробки в карман.

Уже в течение долгого времени оба слышали какой-то странный звук, доносившийся из сада. Как будто там что-то рубили. Она подошла к окну.

— Боже! — воскликнула фру Сальвесен. — Вы должны вмешаться. Вы мужчина!

Это была не просьба, а мольба. Он тяжело поднялся с дивана и подошел к окну.