Необыкновенные москвичи

— Нет, друзья, не так дело обстоит, — проговорил он. — Все вы честно выполняли мой приказ... И не ваша вина, что немец еще держится в своих окопах... Недолго ему осталось там сидеть... Кровь свою мы пролили не даром...

Кто-то из раненых громко застонал, и все обернулись к нему. Потом снова обратили свои лица к генералу. Было слышно дыхание многих людей — частое, прерывистое либо трудное, хриплое... Синеглазая девушка, дежурившая около умирающего комбата, обтерла ваткой его губы.

— Бой еще не кончен, друзья, — громко продолжал командарм, держась за брусья носилок, стараясь сидеть прямо, — поэтому не надо спешить с выводами...

Раненые напряженно слушали, и по их лицам — отчужденным или испытующим — командарм понял, что бойцы ему не верят. Он говорил еще некоторое время о том, что путь к победе не легок, что, желая выиграть в решающем пункте, приходится иной раз отступать, сворачивать в сторону, но никого, казалось, не разубедил. Когда генерал кончил, сержант с тронутым оспой лицом усмехнулся.

— Что было — видели, что будет — увидим, — сказал он.

Особое, трудное сочувствие, что испытывал Рябинин к бойцам, выполнявшим его приказ, становилось тем сильнее, чем упорнее они противились утешению. И командарм подумал, что только успех, быстрый и шумный, может вернуть ему поколебленное, если не утраченное, доверие людей.

«Ну что ж, они еще услышат о победе, еще порадуются», — успокаивал он себя.

Он снял очки, чтобы протереть их; его морщинистое лицо с замигавшими близорукими глазами, с поджатым ртом выглядело очень старым, расстроенным.

— Товарищ командующий, нам бы полечиться немного, а потом мы со всей охотой... — почему-то просительно проговорил Никитин.

— Это точно, — сказал сержант. — Подремонтироваться надо...

— Вы не сомневайтесь, мы всем сердцем... — Никитин в замешательстве погладил свою гладкую восковую лысину. — И то сказать, не фрицы на нас, мы на них по такой погоде полезли. Это же силу свою знать надо, чтобы против климата идти.

— Обратно, артиллерии не хватает еще на всех. Мы понимаем, — медленно, неразборчиво промычал солдат с забинтованными глазами.

«Кажется, они меня утешают... — подумал командарм. — Они меня утешают!» — изумился он, и сильное волнение сжало его горло.

— Куда же вас поранило, товарищ командующий? — сочувственно поинтересовался Никитин.

— В ногу попало, — тихо ответил генерал. Он ощущал легкий озноб, лицо его приобрело желтоватый оттенок.

— И меня в ногу... Ну, это ничего... Это неопасно, — сказал Никитин.

— Скоро встанете, товарищ командующий, — сверкнув цыганскими глазами, пообещал сержант.

— Когда глубокое повреждение бывает, приходится пострадать. — Низкий голос Никитина гудел неторопливо и ровно. — А в ногу или руку — заживает легко...

— Для здоровья нога ничего не значит, — выкрикнул паренек со смуглым лицом. — Вот если в сердце — это плохо... — Он покачал круглой стриженой головой.

— Ты из каких мест, Никитин? — спросил генерал, и в голосе его зазвучала признательность. «Вот они, мои солдаты!.. Моя пехота!..» — пронеслось в его мыслях.

— Слуцкого района, деревня Царовцы... — ответил боец.

— Белорус?

— Так точно. Мне еще топать и топать, чтобы до своего района дойти. Мне без ноги никак невозможно, — пошутил Никитин. Русые усы его приподнялись в улыбке, открыв белые редкие зубы.

Люди, скучившиеся в дверях, расступились, и командир медсанбата, оправляя на ходу свой халат, торопливо вошел в комнату. Врач доложил, что помещение во дворе освобождено, и командующий начал прощаться. Его охватило такое нетерпение при мысли, что он начнет сейчас бой, как будто это была первая атака, которой он командовал.

— До свиданья, друзья! Желаю вам скорого выздоровления, — проговорил Рябинин, когда санитары подняли его носилки.

— И вам, товарищ командующий!.. Счастливо!.. Поправляйтесь скорее... Повоюем еще вместе... — ответило сразу много голосов.

Генералу хотелось сказать что-то еще своим солдатам, которых он так хорошо, думалось ему, знал и на которых все же, видимо, недостаточно полагался. Ибо не из одного великодушия, как понял теперь Рябинин, проистекло это удивительное намерение ободрить раненого генерала... Но, точно так же как он был заинтересован в крепости духа бойцов, так и они нуждались в его командирской уверенности. Война эта была их войной, и не они служили у своего полководца, а он служил им... «Как я ударю сейчас по немцам!.. Как я ударю!..» — подумал Рябинин, словно горячий молодой лейтенант.

— Мы еще встретимся в твоих Царовцах, Никитин... — продолжал он. — Мы еще увидимся в Берлине. А кого недосчитаемся — помянем добрым словом.

— До свиданья, товарищ командующий! Спасибо вам, — серьезно сказал солдат.

«Служу Советскому Союзу!» — едва не ответил красноармейцу командарм.

10

Телефонная связь с армией была быстро налажена. Начальник штаба, вызванный к аппарату, доложил командующему, что атака, ожидавшаяся им, отменена. Дамба на Лопати была повреждена бомбежкой, и река, вздувшаяся от недавних ливней, затопила позиции правого фланга армии. Командарм, расспросив о подробностях, мог лишь подтвердить приказ, отданный в его отсутствие. Минуту он молча, неподвижно лежал, глядя в потолок, кусая тонкие губы. Потом приказал соединить себя с членом Военного совета Уманцем. Пока того разыскивали по телефону, Рябинин тщательно отметил на карте участки фронта, оказавшиеся под водой. Адъютанту он поручил вызвать к себе полковника Богданова и Семененко — командиров дивизий.

Вскоре и бойцам в медсанбате стало известно о несчастии, постигшем армию. Раненые, прибывавшие с передовой, рассказывали, что вода заливает их окопы. Говорили даже, что какие-то подразделения отрезаны от своих тылов, что связь между частями порвана, что где-то потонула артиллерия. И если не всему следовало верить, было очевидно, что неожиданная катастрофа делает невозможным дальнейшее наступление.

— Середь реки осетра не ухватишь, — заметил пожилой седоватый солдат, раненный в руку.

Он недавно проснулся и сидел теперь на своем ложе; соломинки торчали в его всклокоченных волосах.

— На оборону переходить надо. Как же иначе! — серьезно сказал Никитин, и все согласились с ним.

Точно уговорившись, бойцы не вспоминали больше о полных надежды словах командарма. И по неловкости, которую испытывал Уланов, думая о них сейчас, он понял, что это же чувство удерживало его товарищей. Люди задумывались, мрачнели, отмалчивались или произносили что-нибудь вроде: «Да, так-то вот...», «Бывает...»

— Коля! — окликнул кто-то Уланова. Он обернулся и в двух шагах от себя увидел высокую фигуру в мокрой плащ-палатке с откинутым на спину капюшоном.

— Что делаешь тут? Раненый, что ли? — спросил Рябышев, улыбаясь.

— Ты?! — крикнул Николай. И хотя он не только не был близок с Рябышевым, но почти не замечал этого боязливого, туповатого, казалось, солдата, сейчас он очень обрадовался.

— Как наши? Да отвечай же!.. — торопил Николай.

— Достается нашим... Там такое делается! — Рябышев говорил громко, уверенно, как человек, избегнувший, не в пример другим, смертельной опасности. Это поднимало его в собственных глазах над теми, кому не удалось уйти вместе с ним.

— Двоеглазов жив? — спросил Николай.

— Был живой...

— Колечкин?.. Кулагин?..

— Живые... Быкова убило...

Перебирая по фамилиям бойцов своего взвода, судьбу которых он едва не разделил, Николай почувствовал, что он действительно теперь крепко связан с ними.

— Ну, а где вы теперь? Как вообще положение? — спросил он.

— Пропадаем, — уверенно ответил Рябышев.

Свернув козью ножку и прикурив, он обстоятельно рассказал, как роте удалось ворваться в окопы первой неприятельской линии. Всю ночь шел близкий огневой бой — немцы нажимали, стремясь выбить атакующих из своего расположения. Утром наступило относительное затишье, и ему, Рябышеву, поручили доставить в тыл раненых. Но добирался он сюда с большим трудом, так как дорог больше не было.