Страница 133 из 159
Маша пропустила носилки в класс, вошла сама, и дверь за ней захлопнулась.
— Когда нас отправят, не слыхал? — спросил у Николая боец с перевязанным лицом. И Николай недоуменно посмотрел на него, не поняв вопроса.
— Еще насидимся здесь, — проговорил сержант.
— Не дорога, а наказание, — хрипло сказала старшая девочка. — Ни проехать, ни пройти...
— Машины буксуют, — добавила вторая, подняв на сержанта голубые, невозмутимые глаза.
Полная рослая девушка показалась в дверях палаты, и сержант окликнул ее:
— Сестрица, помогли чего старшему лейтенанту?
Голикова тщательно притворила за собой двери.
— Ох, товарищи, такая беда! — ответила она довольно спокойно.
— Помирает? — спросил светлоусый солдат.
— Не стали оперировать, — пояснила Клава, — посмотрели только и сказали, чтоб назад несли. — Она покачала сверху вниз головой, как бы прощалась уже с Горбуновым.
«Комбат умирает!.. — ужаснулся Уланов. — Как это случилось? И что с моим батальоном?» — впервые, кажется, подумал он так — безотносительно к своей личной судьбе. Но, оказывается, он до сих пор был озабочен преимущественно своим участием в войне — на остальное у него как-то не оставалось времени. И это открытие ошеломило Николая.
— ...Душевно жалко, — услышал он низкий густой голос большелобого солдата. — Я с ним из-под самой Каширы шел...
— Я с ним с границы иду, — проговорил сержант.
— Поторопились мы малость, — сказал солдат. — Без полной подготовки наступать начали. Вот и насовали нам.
— Начальству виднее, — заметил сержант. Было неясно— согласен ли он с таким положением вещей или не одобряет его.
«Они правы», — волнуясь, думал Николай. Еще вчера он горячо опровергал подобные высказывания, сейчас он чувствовал себя не вправе спорить с ними. Мало того: все впечатления последних часов — санитарные обозы, обилие раненых, агония комбата, казавшегося таким несокрушимым, — говорили о чьей-то ошибке.
«Что, если и моя вина здесь есть?» — спрашивал себя Николай. «Опоздал, брат», — вспомнился ему скрипучий голос командира полка, и Николай внутренне сжался, испугавшись разоблачения. Может быть, он, Уланов, в самом деле слишком долго добирался до КП, чтобы передать просьбу комбата, ставшую в конце концов ненужной. Но мысль об ответственности за общую неудачу — а в ней он уже не сомневался — была такой страшной, что Николай тотчас же попытался ее отогнать.
«Конечно, бойцы правы...» — снова подумал он. Причина поражения заключалась, разумеется, в том, что наступление было начато преждевременно.
— Девки! — пронзительный крик пронесся по коридору. Совсем маленькая девочка, лет пяти, в черном тулупчике до пят, проталкивалась среди раненых.
— Девки! — повторила она, добежав до подруг. — Бегим на крыльцо. Бойцов пришло сколько!
— Ну-к что ж, — сказала девочка постарше, держа обеими руками черный квадратный сухарь.
— Бегим, девки! Раненого какого привезли!
— Ну-к что ж, — проговорила старшая и впилась зубами в твердый хлеб. — Не видели мы их, — спокойно заметила она.
— Точно, — усмехнувшись, сказал сержант.
Но жестокая новость уже передавалась от человека к человеку: сестры и санитары спешили к выходу, туда же тянулись раненые.
Через несколько минут по коридору на носилках пронесли командующего армией. Николай, прижавшись к стене, увидел на подушке крупное прямоугольное лицо, которое сейчас же узнал. Не защищенные очками глаза генерала, сощурившись, смотрели в потолок.
Солдаты молча наблюдали, как носилки свернули в операционную. Все знали уже, что генерал был ранен осколком мины, когда находился на НП командира дивизии.
9
Лежа на операционном столе, командарм почти не испытывал боли, но чувство неловкости, почти смущения не покидало его. Посылая свои части в бой, он прикидывал обычно возможные потери в личном составе, стремясь уменьшить их. Но ему давно не приходило в голову, что он сам может оказаться убитым или раненным в сражении, начатом им. И не только потому, что его местопребывание было относительно безопасным, как требовала того целесообразность. Особое авторское отношение командарма к бою, который он давал, психологически делало его как бы неуязвимым.
По дороге в медсанбат генерал вспомнил, как он был ранен в первый раз, без малого сорок лет назад. Японская пуля свалила рядового Сергея Рябинина на улице маньчжурской деревни с мудреным, позабывшимся названием. И хотя сквозная рана в живот оказалась тяжелой, продержав Рябинина около полугода в госпитале, время смягчило память о ней. Потом Рябинин воевал много и счастливо. Под Перекопом он шел в атаку впереди своей бригады и остался невредим, штурмуя Турецкий вал. Надо же было случиться, чтобы его настигла немецкая мина именно теперь, за несколько часов до решительного наступления армии. Упав на землю, командующий почувствовал не испуг, а недоумение, словно действительно верил в то, что возраст и ответственность предохраняют от осколков. Потом на несколько минут он потерял сознание.
Сейчас он лежал голый на высоком столе, стыдясь своего грузного тела с седой растительностью на груди. Вокруг толпились врачи и сестры в чистых халатах; санитары держали над столом керосиновые лампы. Лица у всех были закрыты марлевыми повязками, и это смутно беспокоило генерала. Очутившись среди равно обезличенных, замаскированных людей, он ощутил вдруг непривычную неуверенность. Ему не нравилось также, что в комнате собралось слишком много народу, — он предпочел бы одного врача, если без этого нельзя было обойтись. И генерал хмуро поглядывал по сторонам красноватыми сощуренными глазами.
Один из хирургов, плотный плечистый человек с выпуклой грудью, кончил мыть руки и принялся обтирать их мокрой ваткой. Второй хирург был уже готов и стоял, подняв руки ладонями наружу, как будто молился. Поодаль переминался с ноги на ногу командир медсанбата — военврач Луконин.
«Ну, а он чего здесь торчит? Другого дела у него нет, что ли?» — рассердился Рябинин, но ничего не сказал.
— Сейчас, товарищ командующий! Сейчас начнем, — проговорил командир медсанбата, по-своему истолковав недовольный взгляд генерала.
— А я ничего... Не жалуюсь...
«Скорей бы действительно начинали», — подумал Рябинин. На тело свое он старался не смотреть, словно таким образом оно становилось менее заметным и для других.
— Подготовка рук отнимает много времени, — продолжал Луконин, желая, видимо, развлечь командарма. — У нас практикуется способ Спасокукоцкого — пятиминутное обмывание в горячем растворе аммиака.
— Аммиака? — удивился генерал.
— Именно так... Вслед за этим идет обтирание сухим полотенцем и потом — спиртом, также в течение пяти минут.
— Вот оно что... — сказал командующий, скосив глаза на хирурга, все еще старательно обтиравшего розовые руки с короткими сильными пальцами.
— Особенное внимание приходится обращать на область ногтей и подногтевых пространств... Тут уж мы не торопимся... — В голосе врача прозвучало наивное удовлетворение.
— Понимаю, — сказал командарм. «Напрасно не торопитесь», — едва не добавил он.
— Методики мы не меняем и во время большого наплыва раненых... В этих случаях особенно ярко выступают преимущества работы в резиновых перчатках... — Луконин подробно объяснил, в чем именно они заключаются, словно командующий находился не на столе в медсанбате, а обследовал свою санитарную часть.
— Так, так... — отвечал Рябинин, нетерпеливо слушая, тяготясь продолжительными приготовлениями.
Скоро должна была начаться атака на главном направлении, и командующий не представлял себе, как она произойдет без него. Не ощущая сильной боли, он надеялся уже, что сможет после перевязки вернуться на свой командный пункт. Самая рана казалась ему теперь только досадной помехой, если не чем-то почти конфузным в его положении. Все же он почувствовал волнение, когда первый хирург приказал снять бинт с его бедра.