Страница 22 из 37
Чуть поодаль высился еще один — такой же.
Руки пастыря крепко взялись за холодную дюралевую трубку перил, и он понял, что стоит уже не у лифта, а на самом краю смотровой площадки. Затем корабль потерял очертанья, замерцал, расплылся…
— Никогда… — с невыносимой горечью шепнул пастырь. — Ни-ког-да…
Потом спохватился и обратил внимание, что рядом с ним на перила оперся еще кто-то. Пастырь повернул к нему просветленное, в слезах, лицо, и они узнали друг друга. А узнав, резко выпрямились.
Перед пастырем стоял полный, неряшливо одетый мужчина лет пятидесяти. Мощный залысый лоб, волосы, вздыбленные по сторонам макушки, как уши у филина, тяжелые, брюзгливо сложенные губы.
— Вы? — изумленно и презрительно спросил он. Повернулся, чтобы уйти, но был удержан.
— Постойте! — Каждый раз, когда пастырь оказывался на этой смотровой площадке, ему хотелось не просто прощать врагам своим — хотелось взять врага за руку, повернуться вместе с ним к металлическому чуду посреди бетонной равнины — и смотреть, смотреть…
— Послушайте! — Пастырь в самом деле схватил мужчину за руку. — Ну нельзя же до сих пор смотреть на меня волком!
Губы собеседника смялись в безобразной улыбке — рот съехал вниз и вправо.
— Прикажете смотреть на вас влажными коровьими глазами?
— Нет, но… — Пастырь неопределенно повел плечом. — Мне кажется, что вы хотя бы должны быть мне благодарны…
Со всей решительностью мужчина высвободил руку.
— Вот как? И, позвольте узнать, за что же?
Господи, беспомощно подумал пастырь, а ведь он бы мог понять меня. Именно он. Кем бы мы были друг для друга, не столкни нас жизнь лбами…
— За то, что я не довел дело до скандала, — твердо сказал пастырь. — Ведь если бы я после всей этой нехорошей истории начал против вас процесс… Я уже не говорю о финансовой стороне дела — подумайте, что стало бы с вашей репутацией! Известный ученый, передовые взгляды — и вдруг донос, кляуза, клевета…
Глядя исподлобья, известный ученый нервно дергал замок своей куртки то вверх, то вниз. Лицо его было угрюмо.
— Я понимаю вас, — мягко сказал пастырь. — Понимаю ваше раздражение, но не я же, право, виноват в ваших бедах.
Мужчина дернул замок особенно резко и защемил ткань рубашки. Замок заело, и это было последней каплей.
— А я виноват? — взорвался он, вскидывая на пастыря полные бешенства глаза. — В чем же? В том, что мои исследования не имеют отношения к военным разработкам? Или в том, что наш институт настолько нищий, что за три года не смог наскрести достаточной суммы?.. Что там еще облегчать? Мы облегчили все, что можно! Прибор теперь весит полтора килограмма! А я не могу поднять его на орбиту, понимаете вы, не могу!.. Вместо него туда поднимается ваша ангельская почта…
Здесь, перед храмом из металла, перед лицом звезд, они сводили друг с другом счеты…
— Послушайте, — сказал пастырь, — но ведь кроме истины научной существует и другая истина…
— А, бросьте! — проворчал мужчина, пытаясь исправить замок своей куртки. Он сопел все сильнее, но дело уже, кажется, шло на лад.
— Одного не пойму, — сказал пастырь, с грустью наблюдая, как толстые волосатые пальцы тянут и теребят ушко замка. — Как вы могли?.. Донести, будто в моих тючках на орбиту выбрасывается героин! Вы! Человек огромного ума… Неужели вы могли допустить хоть на секунду, что вам поверят? Героин — для кого? Для астронавтов? Или для Господа?
Замок наконец отпустил ткань рубашки, и молния на куртке собеседника заработала. Шумно вздохнув, мужчина поднял усталое лицо.
— Люди — идиоты, — уныло шевельнув бровью, сообщил он. — Они способны поверить только в нелепость, да и то не во всякую, а лишь в чудовищную. Я полагал, что газеты подхватят эту глупость, но… Видимо, я недооценил людскую сообразительность. Или переоценил, не знаю… Во всяком случае — извините!
И, с треском застегнув куртку до горла, направился, не прощаясь, к бетонному чердачку лифта.
И стоит ли винить пастыря в том, что за всеми этими поломками, формальностями, случайными стычками он совершенно забыл, что у ворот храма его ожидает человек с печальными глазами и горестным изгибом рта! А человек, между тем, по-прежнему подпирал плечом стену каменной копии космического корабля. Неужели он так и простоял здесь все это время, ужаснулся пастырь и, загнав отремонтированную машину в гараж, пересек двор.
— Я еще раз прошу извинить меня, — сказал он. — Пройдемте в храм…
Они расположились в пристройке. В окне, за полотном дороги, сияли цветные сооружения заправочной станции, и совсем близкой казалась прямая серая линия — бетонная кромка оросительного канала.
— Прошу вас, садитесь, — сказал пастырь.
С тем же болезненным выражением, с каким он смотрел на тщательно упакованный тючок, человек уставился теперь на предложенное ему кресло — точную копию противоперегрузочного устройства. Потом вздохнул и сел. Пастырь опустился в точно такое же кресло напротив, и глубокие карие глаза его привычно исполнились света и понимания.
— Я пришел… — начал человек почти торжественно и вдруг запнулся, словно только сейчас понял, что и сам толком не знает, зачем пришел.
Пауза грозила затянуться, и пастырь решил помочь посетителю.
— Простите, я вас перебью, — мягко сказал он. — Ваше вероисповедание?..
Человек слегка опешил и недоуменно посмотрел на пастыря.
— Христианин…
— Я понимаю, — ласково улыбнулся пастырь. — Но к какой церкви вы принадлежите? Кто вы? Православный, лютеранин, католик?..
Этот простой вопрос, как ни странно, привел человека в смятение.
— Знаете… — в растерянности начал он. — Честно говоря, ни к одной из этих трех церквей я… Точнее — вообще ни к одной…
— То есть вы пришли к Христу сами? — подсказал пастырь.
— Да, — с облегчением сказал человек. — Да. Сам.
— А что привело вас ко мне?
Человек неловко поерзал в противоперегрузочном кресле и с беспокойством огляделся, как бы опасаясь, что каменный макет внезапно задрожит, загрохочет и, встав на огонь, всплывет вместе с ним в небеса.
— Зачем все это? — спросил он с тоской.
— Что именно?
— Ну… астроцерковь… служба в скафандре… записочки…
Так, подумал пастырь, третий диспут за день.
— Ну что же делать! — с подкупающей мальчишеской улыбкой сказала он. — Что делать, если душа моя с детства стремилась и к звездам, и к Господу! Но к звездам… — Тут легкая скорбь обозначилась на красивом лице пастыря. — К звездам мне не попасть… Повышенное кровяное давление.
— А если бы попали? — с неожиданным интересом спросил человек.
— Когда-то я мечтал отслужить молебен на орбите, — задумчиво сообщил пастырь.
После этих слов человек откровенно расстроился.
— Не понимаю… — пробормотал он с прежней тоской в голосе. — Не понимаю…
Пора начинать, решил пастырь.
— Человечество переживает расцвет технологии, — проникновенно проговорил он. — Но последствия его будут страшны, если он не будет сопровождаться расцветом веры. Вот вы мне поставили в вину, что я служу обедню в скафандре… А вы бы посмотрели, сколько мальчишек прилипает к иллюминаторам снаружи, когда внутри идет служба! Вы бы посмотрели на их лица… Разумеется, я понимаю, что их пока интересует только скафандр, и все же слово «космос» для них теперь неразрывно связано с именем Христа. И когда они сами шагнут в пространство…
— Вы — язычник, — угрюмо сказал посетитель.
— Язычник? — без тени замешательства переспросил пастырь. — Что ж… Христианству всегда были свойственны те или иные элементы язычества. Пожалуй, нет и не было церкви, свободной от них совершенно. Иконы, например. Чем не язычество?.. В давние времена вера выступала рука об руку с искусством — и вспомните, к какому расцвету искусства это привело! И если теперь вера выступит рука об руку с наукой…
— Да вы уже выступили, — проворчал посетитель. — Вы уже договорились до того, что Христос был пришельцем из космоса…