Страница 16 из 30
Тальков проецировал судьбу Цоя и на собственную биографию — как в прозе («Когда в черные дни, а их было не мало, я пытался покончить с собой, мне это не удавалось, как не удавалось и тем, кто хотел меня убить. Во всяком случае, до сегодняшнего дня Может быть, я буду защищен до тех пор, пока не пройду предначертанный мне земной путь? Уже дважды я умирал (и это было предупреждение), но был возвращен. Третьего раза не будет, и я это знаю!»[253]), так и в стихах — стихотворение «Памяти Виктора Цоя» завершается четверостишием:
Оставим в стороне рассуждения о том, что Тальков предсказал свою смерть — это уже прерогатива тех, кто непосредственно обратиться к «тексту смерти» этого певца. Скажем лишь, что гибель Игоря Талькова спустя год с небольшим после гибели Цоя позволила говорить о том, что данная модель (смерть героя) вполне прижилась и на русской почве, причем не только в рок-культуре, но и в культуре массовой, и стала важной составляющей представлений о рок-звезде.
Применительно к фигуре Виктора Цоя это понятие, весьма распространенное до смерти певца, после его смерти практически редуцировалось, точнее трансформировалось, благодаря другим семам. Лишь Кинчев напомнил, что при жизни Цой «чувствовал себя звездой и старался этому соответствовать. Ездил только на машине с затемненными стеклами. Не удивлюсь, если у него телохранители были»,[255] т. е. пытался вести тот образ жизни, который соотносился с представлениями об образе жизни западной рок-звезды. Точно так же не оказалась в полной мере востребованной сема поэт, заявленная Тальковым применительно к Цою. Такого рода определения встречались (ср.: «Я знаю только одно — не стало Поэта»[256] (Юрий Белишкин) и приведенное выше суждение А. Житинского), но вовсе не стали доминантой цоевского биографического мифа
На первый взгляд, редукция произошла и с еще одной семой, которую можно назвать пэтэушник. Она основана на характеристике героя стихов Цоя («при всей социальной адресованности своих песен Цой (в отличие, скажем, от Кинчева) никогда не обращался к Своему Поколению — он просто пел от его имени»[257]) и стала, как следствие, важной характерологической чертой певца при жизни. Именно благодаря этой семе певец, по замечанию Андрея Тропилло, «близок и дорог был народу».[258] Но героический и романтический «текст смерти» не мог допустить включения такой бытовой семы, как пэтэушник. Исследователи отмечают, что герой Цоя «не то молодой рабочий, не то студент техникума или пэтэушник мы наблюдаем примитивизацию и даже “идиотизацию” образа героя поэзия Цоя — это точный слепок с определенного слоя подростковой психологии».[259] Однако это не просто пэтэушник, а «романтически настроенный подросток»,[260] тем более что присущая стихам Цоя «установка на вневременность совпадает с подростковым мироощущением, для которого все происходящее сейчас, в данный момент, кажется вечным и незыблемым»,[261] поэтому и воспринимается творчество Цоя «как массовый извод некогда элитарного мифа».[262] Таким образом, сема, которую мы условно назвали пэтэушник в текстах Цоя не столько подвергается редукции, сколько выступает как извод важной для «текста смерти» певца семы романтик, т. е. в связи с гибелью певца переосмысливается, даже несмотря на ярко выраженную текстовую закрепленность.
Все отмеченные семы «текста смерти» Виктора Цоя при желании можно легко отыскать непосредственно в его поэтическом наследии, которое, как и в случае с Башлачевым, следует признать основным источником «текста смерти».
Е.А. Козицкая, анализируя стихи Цоя, отмечает: «Лирическое “я” Цоя имеет несколько слагаемых. Во-первых, это классический романтический герой-бунтарь, отвергающий мир, бросающий ему вызов и устремленный ввысь, к небу Второй, бытовой источник образа — это романтический настроенный подросток В-третьих, это кинематографический боец-одиночка, “последний герой” Это масскультурная грань образа».[263] Как видим, ключевыми являются уже обозначенные нами семы герой, романтик и одиночка. Именно они оказались «текстом смерти» певца наиболее востребованы. Однако, как ни странно, непосредственно в стихах Цоя эти семы нельзя назвать самыми частотными, хотя значение их в общем контексте лирики от этого вовсе не уменьшается. Сема романтик обретает при анализе стихов Цоя по меньшей мере два значения: романтик как сторонник романтики (так, по замечанию А.В. Ярковой, в песне «Звезда по имени Солнце» «определяется романтический максимализм героя»[264]) и романтик как последователь романтизма. Относительно последнего отмечается, что «в текстах этого автора достаточно и полно реализуется романтическое мироощущение и романтическая модель творчества, причем в классическом изводе».[265] Однако непосредственно в «тексте смерти» Цоя сема романтик соединяет эти два значения, и здесь следует согласиться с А.В. Лексиной-Цыдендамбаевой: «Применительно к творчеству Цоя, эмблема “романтик” употреблялась неоднократно. Такая характеристика появилась благодаря как внешнему имиджу, созданному Цоем в русском роке 80-х гг. (одинокий герой, предпочитающий прогуливаться по ночному городу в черном облачении), так и определенной художественной программе, наглядно воплощенной в его песнях».[266]
На лексическом уровне сема романтик реализуется в стихах Цоя дважды. Во-первых, «подросток, прочитавший вагон романтических книг»[267] («Подросток»); во-вторых, стихотворение «Прогулка романтика», где герой открыто именует себя романтиком и неоромантиком. Не слишком частотным оказалось и слово «герой»: «Пой свои песни, пей свои вина, герой» («Пой свои песни, пей свои вина, герой», 246), «Ты мог быть героем, но не было повода быть» («Подросток», 247), «Саша очень любит книги про героев и про месть. / Саша хочет быть героем, а он такой и есть» («Саша», 262); наконец, песня «Последний герой» — своеобразная квинтэссенция героического начала «текста смерти» Виктора Цоя. Заметим, что ни в одном из этих текстов лирический субъект не называет себя героем: в «Пой свои песни…», «Подростке» и «Последнем герое» слово «герой» относится к адресату (объекту), а в песне «Саша» героем назван заглавный персонаж. Здесь следует оговорить, что многие стихи Цоя строятся, как обращение к некоему «ты» и часто характеристики этого «ты» (а не только лирического «я») переносятся на личность самого автора. Таким образом, в песнях Цоя субъект и объект могут принципиально не различаться, что способствует отождествлению в биографическом мифе и субъекта, и объекта, и автора. Поэтому семы герой и романтик оказались востребованы «текстом смерти» не меньше, чем сема одиночка. Однако механизм такого неразличения еще предстоит прояснить. Пока же согласимся с С. Добротворским в том, что «”ты” в роке всего лишь отраженная форма “я”».[268] Более того, во всех этих песнях слово «герой» употреблено в ироничном значении. Всего один раз на лексическом уровне встретилась нам и важная в репродукциях цоевского биографического мифа сема быть самим собой: «Все говорят, что надо кем-то становиться. / А я хотел бы остаться собой» («Бездельник-2», 251). Однако есть случай так называемой ошибки слуха, когда звучащий текст может быть не так расслышан — в печатном варианте «культовой» песни «Группа крови» есть строки «Я хотел бы остаться с тобой. / Просто остаться с тобой» (294). На записи же альбома эти строки порою слышались так: «я хотел бы остаться собой просто остаться собой». Такая ошибка отнюдь не противоречит основной идее песни, а в «тексте смерти» Цоя актуализирует одну из важнейших сем. На это указывает, в частности, и то обстоятельство, что составители сборника «Виктор Цой» озаглавили собрание его стихотворений «Я хотел бы остаться собой».[269]
253
Там же. С. 14–15.
254
Там же. С.70.
255
Виктор Цой: Стихи, документы, воспоминания. С.142.
256
Садчиков М. Указ. соч. С.47.
257
Бурлака А. Цой // ROCKFUZZ, 25 сентября, 1995. С.7.
258
Виктор Цой: Стихи, документы, воспоминания. С.117.
259
Кормильцев И., Сурова О. Рок-поэзия в русской культуре: возникновение, бытование, эволюция // Русская рок-поэзия: текст и контекст. Тверь, 1998. С.22.
260
Козицкая Е.А. Черты романтической поэтики Виктора Цоя (к постановке проблемы) // Мир романтизма. Тверь, 1999. Вып. 1 (25). С.228.
261
Кормильцев И., Сурова О. Указ. соч. С.22.
262
Там же.
263
Козицкая Е.А. Указ. соч. С.228.
264
Яркова А.В. Мифопоэтика В. Цоя // Русская рок-поэзия: текст и контекст. 2. Тверь, 1999. С.105.
265
Козицкая Е.А. Указ. соч. С.224.
266
Лексина-Цыдендамбаева А.В. Неоромантический импрессионизм как основа художественного мира Виктора Цоя // Русская рок-поэзия: текст и контекст. 2. Тверь, 1999. С.97.
267
Виктор Цой: Литературно-художественный сборник. С.247. Далее тексты Цоя цитируются по этому изданию с указанием номера страницы в тексте.
268
Добротворский С. Рок-поэзия: текст и контекст // Молодежь и культура. Л., 1990. С.79.
269
См.: Виктор Цой: Литературно-художественный сборник. С.244.