Страница 11 из 15
Я терпел, а потом пружинка лопнула…
Разводились мы тяжело, из-за Артема. Когда я собирал чемодан, он выл и бегал за мной по квартире, цепляясь за ноги. Ему тогда было восемь лет, и он прекрасно понимал, что я ухожу навсегда. Яна не сделала ни единой попытки меня остановить: просто стояла и курила, небрежно стряхивая пепел в пепельницу из керамики, привезенную не то из Индии, не то из Египта. Присутствующие при скандале тесть и теща из углов подавали ядовитые реплики. Артем выл… В итоге я бросил чемодан и ушел в чем был, забрав только документы и кошелек с деньгами и кредитками.
После развода Яна устроилась прекрасно. Я оставил ей свою квартиру, не желая травмировать сына еще и переездом. Тесть и теща вознамерились было переехать к дочери, а свою квартиру сдать, но Яна воспротивилась. Первое время я жил в своем офисе, при магазине. Спал на неудобном кожаном диване и каждое утро начинал с гимнастики, потому что в тридцать с лишним лет тело уже не хочет повиноваться по первому сигналу. У меня болела спина, я плохо спал и мало ел. Яна, к которой я приезжал за вещами и повидать сына, не забывала отметить мой плохой внешний вид и ядовито высказывалась, что мол, она предупреждала, и что я все равно вернусь.
Я не вернулся.
Мой друг уезжал за границу на пару месяцев и пустил меня пожить в свою квартиру, с условием, что я буду поливать его цветы и ухаживать за его попугаем – серым какаду с мерзким характером. Попугай крал у меня карандаши, разгрызая их в мелкие щепки, вырывал у себя перья, втыкая вместо них разодранные на узкие полосы глянцевые журналы и орал дурным голосом «Караул!». Артема птица недолюбливала еще больше, чем меня. Клеток попугай в принципе не признавал, ловко открывая запоры. Вылетев из клетки, попугай пикировал на моего сына, таскал его за вихры или долбил клювом в макушку. И все равно я был счастлив в этой крохотной хрущобе, где в ванной негде было повернуться, а уж если по недомыслию ты натыкался на одну стену, то тут же пересчитывал и остальные три, спотыкаясь об унитаз, натыкаясь на раковину и набивая себе синяки о стиральную машинку. Так чувствует себя человек, который нес на горбу торбу с камнями, а потом бросил ее к чертям собачьим.
Яна издевалась надо мной несколько месяцев, но я проявил характер и решил, что два раза в один капкан не попадают. Она угомонилась не скоро, пытаясь шантажировать меня сыном, но это не помогало. На суде, где у меня был прекрасный адвокат, Яна отказалась от большей части своих притязаний, чтобы оставить Артема у себя. В противном случае она не получила бы даже сотой доли того, что я заплатил ей в качестве отступного. За ней осталась прекрасная квартира, машина и часть дохода от одного магазина. Можно, конечно, было не давать ей и этого, но я не собирался обделять единственного ребенка. Яна утешилась быстро, найдя мне замену в лице какого-то очкастого хмыря, которого так не любил мой сын. Хмыря, кстати, поначалу очень радушно приняли родители Яны, однако разочарование произошло еще быстрее. Новый зять не баловал новоявленную родню ни вниманием, ни деньгами, хотя отнюдь не пролетарское происхождение давало им надежды на обратное. Еще больше его невзлюбил бывший муж Яны, которого раз и навсегда отлучили от семьи. Бывшие родственники стали более приятственно отзываться обо мне, звонили в мой офис, передавали приветы и просили денег. Но даже мое терпение не безгранично.
Яна же по-прежнему наблюдала за мной как пирующий на падали коршун. Любая моя женщина становилась объектом для пристального и детального изучения, едва ли не со снятием отпечатков пальцев и забора проб ДНК. Яна всерьез опасалась, что моя новая жена может поломать ей удачно налаженную жизнь, а может, и просто не хотела выпускать меня из своих цепких лап навсегда. Да и моя жизнь со временем налаживалась. Я съехал от друга, который решил остаться за «большим бугром» навсегда, купил квартиру в двух уровнях (в пику Яне) и забрал облезлого какаду к себе, так как неожиданно привык к его мелким пакостям. Какаду почему-то напоминал мне бывшую тещу и не позволял раскисать.
За сыном я приехал почти вовремя, хотя он уже стоял на крыльце школы, беседуя со стайкой пацанов его возраста. Шапку он, конечно же, не надел. Ветер трепал его светлые вихры. Я вздохнул. Не мог волосами пойти в Яну? У нее волосы были темные, тяжелые, как маслянистая река, а сын унаследовал мои, светло-русые и не слишком густые. Лучше бы он мой характер унаследовал… Я дважды надавил на сигнал. Артем увидел меня и, небрежно попрощавшись с приятелями замысловатым движением рук, кое я даже толком и не зафиксировал, скатился ко мне со ступенек.
– Привет, па! – завопил он, влетая в машину. – Я теперь у тебя буду жить?
– Пока да. Чего без шапки стоял?
– Да я только вышел.
– Вышел он… А если б я опоздал, ты бы ее одел? Думаю, что нет.
– Можно подумать, ты куда-то опаздываешь, – фыркнул Артем. – У тебя же внутри будильник стоит. Па, поехали в пиццерию, я жрать хочу, как слон.
– Не жрать, а есть, – сурово поправил я сына. – Поехали, дома все равно холодильник пустой. Заодно в супермаркет заедем, продуктов наберем. Я Людмиле Петровне сегодня позвоню, чтобы она на работу выходила, а то нам грозит голодная смерть.
– Ага, – обрадовался сын, – а ты мне луку купи зеленого. Мама его редко покупает, говорит, изо рта плохо пахнет и изжога будет.
Я улыбнулся. Пока моя мама была жива, каждую весну она ставила в банки, подходящие по размеру луковицы, чтобы есть проросший зеленый лук, делать салаты. «Для витаминов», – назидательно говорила она. Артем, приходивший к бабушке в гости, первые зеленые стрелки объедал со скоростью изголодавшегося козленка. Не знаю почему, но стебельки лука Артем молотил так, как порядочные дети молотят конфеты. Луковицы после его набегов выглядели так, словно по ним тупой косилкой проехали. А мама всегда радовалась и гладила Артема по голове морщинистой ладошкой.
Потом она умерла. И лук стало некому выращивать.
В пиццерии, пока Артем доедал четвертый по счету кусок итальянской лепешки с начинкой, я сделал пару звонков, один из которых мне не очень понравился. Мы заехали за вещами Артема, а потом отправились в супермаркет. Набив тележку под завязку, я покатил ее к кассе. Артем догнал меня у самого выхода из зала, протягивая мне пару журналов с комиксами, пачку жвачки и дурацкий набор конфет в виде игрушечной машинки, набитой разноцветным драже. Я даже ухом не повел, памятуя о том, что Яна ребенка держит в черном теле, комиксы ненавидит, а конфеты позволяет есть только на десерт и никогда «просто так».
– Можно? – спросил Артем.
– Можно, – ответил я. – Мама говорила, у тебя зрение портится?
– Ничего не портится, – сразу насупился сын. – Просто она думает, что я в очках буду выглядеть умнее и стану похож на этого козла.
– Про взрослых нехорошо говорить – «козел», – строго сказал я.
– А что делать, если он козел? – с бесконечным презрением осведомился сын. Интонации были насквозь Янины. – Он меня жить учит, своими правилами хорошего тона уже задолбал! Пусть он свой этикет в задницу засунет!
– Ты как с отцом разговариваешь? – возмутился я.
– Так я же не про тебя, а про этого козла – дядю Женю, – рассудительно парировал Артем. – Представляешь, он мне сказал, чтобы я называл его папой.
Я едва не врезался в столб.
– Чего?
– Чтобы папой его называл, – меланхолично повторил Артем, жуя стрелку лука. – Так и сказал: «Ты, Артемка, меня папой зови».
– А ты чего ему ответил? – заинтересовался я.
– Я ему ответил, что я еще с дуба не рухнул, – ответил сын.
– Так и сказал?
– Так и сказал. Пап, а давай купим «Нитро Фэмэли»?
– Это что такое?
– Это такая игра прикольная. Там у одной семьи похитили ребенка, а они пошли его вызволять, ну и мочили направо и налево всех подряд! Я у Лешки в нее играл, мне понравилось.
– Хорошо, купим. А что дядя Женя ответил, когда ты ему так сказал?
– Сказал, что он займется моим воспитанием.