Пространство для человечества

Глава седьмая

5 октября сорокового года

Выбравшись наружу, я увидел, что земля перед входом в пещеру покрыта круглыми полупрозрачными шарами размером с человеческую голову. Такие же шары облепили пожелтевшие деревья, они медленно исчезали, превращаясь в ледяную воду, бегущую но стволам.

Итак, пришло время первых заморозков.

Мне предстоит зима одиночества и затворничества в пещере. Бумагой я запасся, чернил у меня достаточно, продовольствия, пожалуй, хватит на всю зиму, а что касается воды, то вряд ли я буду в ней нуждаться в разгар холодов.

Хорошо бы обратиться в куколку, проспать зиму и прийти в себя от тепла, согревающего мир. Но человек не бабочка, человек не насекомое. Это не в моих силах. Тоскливая зима ожидает меня, скоро с небес посыплет снег, он заметет землю, забьет сугробами вход в мое убежище, и я буду лишен даже возможности увидеть солнечный свет. Мысль эта угнетала меня, не медля более, я принялся искать ходы, по которым бы мог выйти наружу, и устраивать в них крышки, которые при нужде смог бы легко снять.

В одном из ответвлений я увидел сороконожку. Она была бледно-сизая, от нее исходил резкий неприятный запах, и она была крайне опасна для меня. Пришлось пожертвовать частью дров, которые я поджег в расщелине. Когда дрова выгорели, я с осторожностью двинулся вперед. Опасения мои были напрасны, сороконожка погибла в дыму и пламени. Пройдя вдоль ее упругого тела, состоящего из множества мускулистых упругих колец, я похолодел от страха — это был страшный соперник, не будь у меня огня, я никогда бы не сумел совладать с ним. Всю зиму мне придется поддерживать огонь в очаге, который я выложил из небольших белых камней, собранных в округе. И все-таки я одинок.

Вечером, перед тем, как сделать запись в дневнике, я сидел у огня, смотрел на его неяркое рваное пламя, пожирающее потрескивающие поленья, и вспоминал родной город.

Помню, как мы с Ириной стояли на плотине через Исеть и смотрели, как бьют из-под брусьев из лиственницы серебряные струи.

Господи, как мы были счастливы тогда, мы думали…

Запись неожиданно обрывалась, потом на нескольких листах было только одно имя «Ирина» и неуклюжие рисунки, долженствующие изобразить женскую головку. Художником Думачев не был, и все-таки через эти неуклюжие рисунки Лев почувствовал боль человеческой души, лишенной связей с близкими и против воли предоставленной лишь самой себе.

Следующая запись последовала почти через месяц.

7 ноября сорокового года Итак, сегодня очередная годовщина Октябрьской революции. На Красной площади военный парад и праздничная демонстрация. Вожди государства стоят на трибунах, взмахами рук и шляп приветствуя проходящих мимо людей.

Хотел бы я знать, о чем они думают, вспоминают ли тех, кто ими отправлен в лагеря, или в политической простоте думают, что органы отправляют туда действительных врагов власти?

В этот день в Свердловске проходили митинги у Шарташа, у Камней, где на маевках выступал Свердлов, а вечерами мы собирались в компании, танцевали под патефон. Были такие песенки: «Рио-Рита», «В краю магнолий»… Боже, как это было давно, да и было ли на самом деле? Иногда прошлое кажется странным фантастическим сном, пришедшим к тебе на рассвете. Приходит в голову мысль, что ничего этого не было, что ты рожден неизвестной миру фантастической бабочкой и вся твоя жизнь прошла здесь, в качающемся, шипящем, ворчащем, хрипло дышащем и постанывающем под порывами ветра лауне.

Всю первую половину дня падал снег, к обеду все успокоилось. Выбравшись наружу, я сразу замерз, но все-таки долго стоял, вглядываясь в слепящуюся белую равнину в тщетной надежде найти на ней следы человеческого присутствия.

Вернувшись, я прошел на свои плантации. Мицелий разросся, на нем образовались маленькие бугорки, которым вскоре предстоит превратиться во вкусные питательные грибы. Тепла здесь достаточно, теперь я боюсь, как бы залах пищи не привлек сюда еще неведомых мне существ, которые не впадают в спячку в зимнее время. Насколько я помню, таких существ просто не должно быть, но что мы знаем о возможностях природы и кто внимательно и близко изучал Страну дремучих трав, как я для себя называю лаун?

Кстати, я долго не мог вспомнить, кто и когда впервые назвал луг лауном и почему это название быстро прижилось среди вынужденных переселенцев? Кажется, первым это слово употребил доктор Шпигельворт, большой знаток английского языка, долгое время занимавшийся переводами иностранных авторов на русский язык. В силу этого он вёл обширную переписку с этими авторами. Переписка его и погубила. А «лаун» по-английски — «лужайка». Все просто, но вот поди ж ты, прижилось это название, и думаю, что теперь его будут использовать, покуда люди будут жить в травяной стране. Думать, что они отсюда уйдут, просто глупо. Человек никогда не покидает нового пространства, которое он взялся осваивать. И наши вожди этого не позволят, ведь освоение лауна имеет несомненное военно-прикладное значение, как и само открытие миниатюризации.

Вслед за заключенными придут обычные граждане, они начнут обживать лаун. Будут неизбежные жертвы, будут обязательные и доселе неизвестные эпидемии, рожденные в этом мире, но люди никуда не уйдут, они будут осваивать этот мир, не считаясь с жертвами и последствиями.

А ты был не прав, доктор Мальтус! Перенаселение нашему миру не грозит, зря ты пугал нас войнами и самоистреблением человечества. Мне думается, что в недалеком грядущем наиболее активными в самовоспроизводстве будут азиатские народы, на втором месте будут жители Латинской Америки, потом обитатели Африки, а вот у белых рас деторождение резко снизится и едва будет превышать пределы, необходимые для того, чтобы популяции белого человека не исчезли с лица Земли. А из этого, в свою очередь, вытекает, что в будущем человечество резко пожелтеет, ничего странного в этом нет, но все-таки почему-то об этом неприятно думать.

Странно, что я размышляю над этим. Крошка-лилипут, затворник старого пня, задумывается о судьбах человечества!

Смешно, но это действительно так.

Стоп, стоп, стоп! Крикунов полез в уже прочитанные листы дневника. Точно, он не ошибся, под этой датой было две записи; одна невинная, с общими рассуждениями о жизни и литературе, а вторая — вот эта, которую безобидной никак не назовешь. Создавалось впечатление, что дневник переписывался или Думачев заменял острые и потенциально опасные странички на более нейтральные, а при замене их недосмотрел. Ох не прост был Сергей Сергеевич Думачев, ох не прост! Боязлив и неосторожен, рассудителен и безрассуден, легко переходил от полного отчаяния к такой же восторженности и наоборот. И расчетлив он был, очень расчетлив. И то сказать, обойдись с Крикуновым так же, как с отшельником лауна, он бы, может, стал таким же.

12 ноября сорокового года

Мне кажется, что будет война. Возможно, она уже бушует наверху, ведь последние события показали неустойчивость мира. Война с финнами и японцами, антагонизмы, которые проявляются во взаимоотношениях Японии и США, Адольф Гитлер, стремящийся к господству в Европе. Не думаю, что наши вожди будут на это спокойно взирать.

В условиях новой войны миниатюризация может стать ужасным оружием, которое не задумываясь пустят в ход, чтобы добиться военного превосходства.

А над лауном снова идет снег. Я пишу эти строки и вспоминаю прошлое. Еще четыре года назад, всего четыре года назад, я был нормальным человеком, и в Оперном театре мы с Ириной слушали Лидию Русланову. Господи, как много бы я сейчас отдал за то, чтобы хоть на некоторое время вернуться назад, нормально одеться, послушать концерт или сходить в кино, выпить в буфете фужер шампанского, съесть песочное пирожное. Или посидеть в ресторане «Большой Урал» за сервированным столом, около которого мельтешат услужливые официанты. Господи! Да за отбивную я бы сейчас, не задумываясь, отдал три-четыре года своей жизни!