Человек с рублём

По этому же пути пошел в конце пятидесятых годов и Форд. Тем из рабочих, кто не стал членом левого профсоюза и не участвовал в забастовках, он предоставил право раз в год приобретать по пять акций автогиганта по номинальной стоимости. Этим он повысил производительность труда (пошла работа и на себя), улучшил моральный климат, снял возможность нежелательных эксцессов: автогигант стал собственностью не только Форда, но и рабочих.

Человек, превративший вложенный доллар в миллиард, конгениален. Есть ли гении среди нынешних советских бизнесменов? Вполне возможно. История покажет, у нее мерка сверхточная – цифровая.

ВЗРАЩИВАЕТ СИСТЕМА

Но все-таки где готовят на миллионеров? Всюду и нигде. Бизнесмен начинается с профессионализма хотя бы в одном деле, которое обязан знать «от» и «до». А потом – расширение завоеванного плацдарма, создание оборотного капитала и – в добрый путь, который никогда, ни для кого не был и не будет легким, особенно у нас, отстающих почти на век. Миллион, тем более первый миллион, стоит, вернее, достается, очень дорого. Миллионера взращивает, в первую очередь, Система.

О живительности того или иного строя положено судить по фактам, доступным для среднестатистического жителя. Нам, например, больше самых толстенных трудов о царизме рассказала автобиографическая «Повесть о жизни» К. Паустовского. Приведем из нее отрывок о первой послереволюционной неделе:

«На пятый день кончились продукты. До вечера мы терпели, глотая слюну. За стеной дворницкой догорал соседний дом.

В нашем доме был маленький гастрономический магазин. Ничего больше не оставалось, как взломать его... и мы по очереди бегали по ночам в этот магазин и набирали сколько могли колбас, консервов и сыра...

До сих пор помню этот магазин. На проволоке висели обернутые в серебряную бумагу копченые колбасы. Красные круглые сыры на прилавке были обильно политы хреном из разбитых пулями банок. На полу стояли едкие лужи из уксуса, смешанного с коньяком и ликером. В этих лужах плавали твердые, покрытые рыжеватым налетом маринованные белые грибы. Большая фаянсовая бочка из-под грибов была расколота вдребезги.

Я быстро сорвал несколько длинных колбас и навалил их на руки, как дрова. Сверху я положил круглый, как колесо, швейцарский сыр и несколько банок с консервами...»

ЭХ, МАТРОСИК, МАТРОСИК...

Невероятно! Четвертый год первой мировой бойни, отреченье Николая Второго, февральская революция, демонстрации, новый переворот – уже октябрьский – а в магазинах, в магазинах-то что!!! Фаянсовые бочки с маринованными белыми грибками, сыры, колбасы – фантастика... Сколь же надежен и работящ был тот механизм, мотор которого раскувалдил матросик Железняк. Он порушил Систему – Систему богатства и миллионеров.

Тем, что создавалось трудом многих поколений, было заработано, матросик решил завладеть при помощи нагана, установив всеобщее равенство. Зарплату всем, сверху донизу, установили одинаковую, напрочь отбив у всех, сверху донизу, вкус к труду. На вокзалах заколотили билетные кассы – что за коммунизм с какими-то билетами? – даешь бесплатный транспорт! Театры превратились в проходной двор – даешь бесплатные зрелища! По меркам тридцать седьмого года Ленина за введение военного коммунизма следовало покарать за экономическую диверсию: было порушено все, до основанья, реанимировали костлявую руку голода. На это хватило двух лет. Спасательным кругом оказался тот же капитализм, столько клятый, только теперь его обрядили в костюм «новой экономической политики». Свергатели капитализма кинулись в ножки к предпринимателям: «Спасите, люди добрые!» За спасенье одарили путевкой в Соловки.

ГЕНИЙ ПО ЧАСТИ БЕЗОТВЕТСТВЕННОСТИ

Ленина превознесли в ранг гения. Это вполне заслуженная оценка, но с небольшим добавлением: он гений по части безответственности. Вспомним исторический, поворотный момент: в стране фактически безвластие, умнейшие из кадетов и представителей других течений, партий и фракций пока не увидели четкого пути выхода из кризисной ситуации. Они не боялись взять власть, но, как люди ЧЕСТИ, страшились обмануть ожидания народа. Вопрос был поставлен ребром: «В России нет такой партии, которая решилась бы взять власть». Нет партии – тогда, как и принято в демократическом обществе, назревает вопрос о коалиции партий и политических течений. Именно этого – коалиции, а значит, и сплочения противоборствующих сил – испугался лидер большевизма. Этот испуг и заставил его выкликнуть: «Есть такая партия!»

ПРОТИВОЗАКОННОСТЬ ОКТЯБРЯ

Это было обманом: у большевиков, как партии разрушения, кроме жажды власти и набора популистских лозунгов, за душой ничего не было. Созидать они не умели. А своих первоначальных целей и не скрывали: разрушение старого мира до основанья, превращение страны в пустыню, на которой и намеревались возводить светлое здание коммунизма.

Большевики определили маяки, к которым надлежало двигаться, назвали конечную цель, но оказались никудышными лоцманами.

Речь об ответственности за преступления против собственного народа не могла и зайти, а суда истории они не страшились.

Двадцать пятое октября было актом противозаконным. Закон семьдесят лет проходил в служках Старой площади, душил преуспевающих и богатеющих, насаждал бедность как норму жизни. Делалось это с благословения выпускника юридического факультета, бывшего присяжного поверенного Ульянова, гроссмейстера по части не подкрепленных делом обещаний.

КАРА ЗА МЫСЛЬ

Верные ленинцы выступали против богатства и потому, что оно давало независимость. У партбонз в крови органическое неприятие тех, кто был свободен в своих мыслях и поступках. «Сметь свое суждение иметь» почиталось за проступок. Отсюда – поощрение как моральное, так и материальное тех, кто мыслил строго в предписываемом направлении. Должностью, теплым местечком стимулировалось именно единомыслие, равнение всех мозговых извилин на волну Вожака. Нигде столь не преуспевали конъюнктурщики всех мастей и рангов, как при коммунистическом режиме подавления мысли.

Клишировались не только поступки, клишировалось и сознание, в народе вырабатывались условные рефлексы на любое слово из ЦК. Направление одно-единственное – единодушное одобрение. Отступления от этого уставного порядка незамедлительно карались в зародыше.

Несколько лет назад в фокусе внимания профессионалов по критическим разносам (их суть – в эпиграмме: «Он в ресторане пьет боржом, а дома – только чай с малиной. В статьях орудует ножом, в рецензиях – дубиной») оказалась книга Юрия Лощица «Гончаров», вышедшая в популярной серии «Жизнь замечательных людей». Казалось бы, что может быть криминального в жизнеописании автора «Обыкновенной истории», «Обломова», «Обрыва», в раздумьях по поводу его литературных героев? Ан нет! Лощиц посмел обойтись без упоминания о Чернышевском и Добролюбове, предал гласности свое мнение о Гончарове, весьма отличное от мнения, как первого великого критика, так и второго. Разошелся он в оценке Ивана Александровича Гончарова и с Лениным, за что незамедлительно последовало «приглашение» на литературное судилище.

Юрий Лощиц отказался от роли попугая, затвердившего чужие оценки, и незамедлительно был предан остракизму. Самая мощная дубина оказалась, естественно, у журнала «Коммунист», который сразу углядел покушение на основы; если позволить Юрию Лощицу думать, то не окажется ли сей пример заразительным? И что же это получится, если всем позволить думать? Что же тогда останется от единомыслия? И не усомнятся ли в правильности устоев?