Айвангу

– Этот старик с противоположного берега ужасно рад видеть русского большевика. Он знает, что большевики за бедных людей. Он тоже за бедных и всегда делится своей добычей. Русская власть – хорошая власть, она разрешает эскимосам пить спиртное, а президент Штатов никудышный человек: запретил эскимосам продавать вино. Поэтому он предлагает выпить за революцию.

Закончив речь, старик потянулся к Белову и крепко пожал ему руку, приговаривая:

– Олл раит! Хорошо! Нымэлкин!

Подали крепко заваренный чай.

Белов пил и осматривался вокруг. Порой ему казалось, что он видит причудливый сон. Ощущение нереальности происходящего усиливали гул непонятного разговора, дикие страстные выкрики. Откуда-то появился большой круглый бубен. Кавье пояснил:

– Это бубен не мой, а соседа.

– Хитрит, – заметил Громук. – Бубен его, я точно знаю. Не хочет, чтобы его застукали с шаманским инструментом.

– Разве бубен – шаманский инструмент? – спросил Белов.

– Все у них тут шаманское, – махнул рукой Громук. – Чего с них требовать – дикий народ!

Эскимос подержал бубен перед собой, подул на него, смочив водой, растер влагу ладонью по шуршащей поверхности и тихо запел.

Песня ударялась о звонкую поверхность бубна и растекалась по дымному чоттагину.

Белов прислушался. Непривычны были напев и голос эскимоса. Но чувствовалось что-то сильное, непонятное в его пении.

– О чем он поет? – спросил Белов у Громука.

– Эскимосской речи не разумею, – ответил тот и обратился к хозяину яранги: – Кавье, скажи, о чем песня?

– Об охотнике, – односложно ответил Кавье, явно недовольный тем, что ему помешали.

У этих людей, собравшихся в чоттагине и застывших в священном молчании, была своя, особая жизнь. Белов почувствовал неловкость и тихонько вышел. За ним поплелся Громук.

– Интересные люди, – сказал он, вдыхая воздух после дыма в чоттагине. – Сколько им еще шагать, чтобы догнать цивилизованных людей! В колхоз их собрали, а порядки у них древние остались. Одно только название – колхоз! А бригадирами себе они выбрали бывших владельцев вельботов. Как же! Лучшие охотники, и авторитет велик.

– А Кавье тоже владел вельботом? – спросил Белов.

– Да, – качнул головой Громук. – Он середняк. Но крепкий середняк. В партию первым вступил. Еще при Томсоне – шамане.

Громук пригласил Белова поужинать.

Заведующий торговой базой жил при старом магазине. Комната его была просторная, и морской ветер стучался к нему в дверь.

На полу была разостлана великолепная медвежья шкура, отлично выделанная и пушистая. На стенах висели ковры, вышитые местными мастерицами бисером по оленьему пыжику, изделия из моржовой кости. На шкафчике красовалась искусно вырезанная из моржового бивня парусная шхуна. Она вся была устремлена вперед, паруса надуты, и казалось, прислушайся – и услышишь свист ветра в бегучем такелаже из китового уса.

– Чья работа? – спросил Белов, указывая на шхуну.

– Сэйвытэгина, – ответил Громук, явно гордясь шхуной.

– Вот это мастерство! – с восхищением произнес Белов.

– Это еще что! – сказал Громук, становясь рядом. – Вот у него есть трехмачтовый парусник – так это настоящее чудо! Сколько ни предлагал денег – не отдает.

– Много работает народу над такими изделиями? – спросил Белов.

– Почти в каждой яранге кто-нибудь маракует. Но настоящих мастеров по пальцам можно перечесть. Сейчас это дело глохнет. Во-первых, идолов и всякие там амулеты мастерить небезопасно: могут обвинить в шаманизме; во-вторых, рынок исчез. Раньше всяких поделок из моржовой кости вывозилось в Америку множество.

– Надо создать мастерскую!

– Думали над этим… – Громук махнул рукой. – Возни много, да и сами чукчи не пойдут на это дело. Кто добровольно бросит охоту? Здесь, если человек охотник, он презирает всех других.

…Среди ночи Белов проснулся от звука выстрелов. С моря дул ветер, и на галечный берег с грохотом обрушивались ледяные волны. Он еще раз прислушался. Залп. Еще один залп. Долгий протяжный свист, и еще залп.

Вспомнились тревожные партизанские ночи в Уссурийской тайге.

Белов быстро оделся и выскочил на мокрое от морских брызг низкое крыльцо. В лицо ударило сырым ветром, будто мокрым полотенцем. Над морем низко клубились тучи. Они медленно ползли через косу на лагуну. Снова грянул дружный залп где-то на пустыре между селением и домами полярной станции.

Белов побежал между яранг. Пахло пороховым дымом. За последними ярангами открылось голое место; там, за большими валунами, притаились вооруженные люди. Кто-то тихо засвистел. Со стороны лагуны послышался шорох крыльев. Белов оглянулся – на него, стелясь над самой водой, летела огромная утиная стая. Она круто взметнулась над берегом, и тотчас грянули выстрелы. Несколько уток беспомощными комьями упали на косу, у прибойной полосы. За ними бросились охотники.

Белов подошел к парню, который с довольным видом чистил свое ружье, наступив ногой на трепыхающуюся утку.

– С удачей, – поздравил он парня.

Охотник улыбнулся и, немного затрудняясь, сказал по-русски:

– Спасибо.

Они разговорились. Парень назвал себя – Айвангу. Услышав это имя, Белов не смог сдержать улыбку. На вопросительный взгляд парня он пояснил:

– Почти так звали героя одной из книг английского писателя Вальтера Скотта.

– Хороший был человек? – озабоченно спросил парень.

– Хороший, – ответил Белов.

– Э-э, – удовлетворенно протянул Айвангу.

Он посвятил Белова в охотничьи дела. Коса Тэпкэн, от которой получило название селение, была излюбленным местом перелета утиных стай. В осеннюю пору собирались и летели на юг стаи молодняка, отъевшиеся и набравшие жира на тучных тундровых пастбищах.

Все утро провел Белов среди молодых охотников. Не у всех были дробовые ружья. Некоторые имели только болу – древнее оружие арктических охотников на птицу. Бола – это связка костяных грузилок на жилах либо шпагате. Когда такую снасть бросают в утиную стаю, грузилки, рассыпаясь веером, опутывают птичьи крылья и добыча камнем падает на землю.

Айвангу охотно рассказал Белову о себе. Учился он в ликбезе, в четвертом классе. Комсомолец. Что это такое? Юноша замялся, должно быть, ему самому не раз приходил в голову этот вопрос.

– Тот, кто за новую жизнь, – буркнул он.

– Многие ведь за новую жизнь, – заметил Белов.

– Те, кто молодые, – нерешительно добавил Айвангу, – у кого сил много. Вроде вожака в собачьей упряжке: дорогу знают и нарту тянут.

– Не совсем так, но для начала ничего, – Белов улыбнулся.

Молодые охотники ему понравились – ребята были как на подбор.

Чаще других к Белову заходил Айвангу и подолгу беседовал с ним. Юношу интересовало все: и как растет хлеб в далекой России, и куда подевали царя, и правда ли, что Ленин действительно умер, или это выдумка врагов советской власти. Правда ли, что есть дома в несколько этажей и есть города, где поместилось бы все население Чукотки и еще осталось бы место для других народов.

Когда Айвангу ушел в ярангу Кавье отрабатывать невесту, Белов попытался убедить его, что он, как комсомолец и передовой человек, не должен придерживаться старинных обычаев.

Айвангу убежденно ответил:

– Если любишь и жениться иначе нельзя, тогда нечего задумываться и колебаться.

И вот теперь этот привлекательный парень попал в беду, да еще в такую, что иной человек на его месте опустил бы руки.

Белов вышел из райисполкома. С тех пор как выстроили новое здание, он покинул домик над говорливым ручьем и поселился в этом длинном неказистом здании, где половина комнат пустовала – не было соответствующих работников.

Протяжный гудок заставил его повернуться к морю. К берегу шел пароход. Его давно ждали в Тэпкэне. Белов прибавил шагу и спустился к воде.

Вельбот шел к мысу Дежнева. Мотор пел ровно, без напряжения, будто везти большой вельбот по вязкой холодной воде ему было приятно и легко. Птичьи стаи, громко шлепая крыльями по воде, взлетали прямо по курсу. Песня мотора гулко отражалась от нависших угрюмо черных скал, усеянных гнездами, и уносилась на морской простор, навстречу ледяному ветру.