Планета Харис

— Я ничего не понимаю, — жалобно проговорила Рената, изо всех сил сдерживая подступающие слезы. — А кто твой дедушка?

— Николай Протасович Симонов. Вы ведь знаете его.

— Нет, Юра.

— Но вы дружили в детстве. Вы же вместе учились в школе… пока вы не уехали в Москву, а он пошел на курсы трактористов.

Юра взял ее за руку и крепко по-мальчишески сжал.

— Вы пришли. Он вас дождался. Вы встретитесь… Не старайтесь понять сейчас. Я вам все объясню потом, когда вы успокоитесь.

Юрий мельком взглянул в окно. Лицо его стало напряженным. Вдоль канала быстро и энергично шагала высокая худощавая женщина в коричневом строгом платье.

— Идет мама. Не говорите ей, пожалуйста, что вы из тридцать второго года. Она никогда не поверит, что вы пришли еще раз.

— Что же я ей скажу?

— Тогда молчите.

Женщина вошла в дом. У нее было сухое властное лицо, гладко причесанные прямые черные волосы. Такие прически носили и сто лет назад. Женщина вопросительно взглянула на Ренату.

— Вы ко мне?

— Нет, мама, она ищет дедушку, — быстро вмешался Юра, — я сейчас провожу ее.

— Дедушку?

— Пойдемте же! — Юра торопливо поднял рюкзак.

— Спасибо. — Рената кивнула этой холодной неприветливой женщине и направилась за мальчуганом, но та остановила ее.

— Я директор школы, Наталья Николаевна Симонова. Николай Протасович мой отец. Зачем он вам?

— Я никого здесь не знаю, кроме него, — грустно пояснила Рената.

— Простите, ваше имя?

— Рената Михайловна Петрова.

— Пошли же! — взволнованно заторопил Юра. Мать с подозрением взглянула на сынишку.

— Юра, проводи и сейчас же домой! — крикнула она ему вдогонку и, удивляясь, призадумалась. Бывают же такие совпадения: тезка и однофамилица сразу… «Но почему же так похожа? Эта фотография, что висит у отца над столом… гм!»

Девушка и мальчик шли протоптанной тропинкой вдоль канала. Солнце уже перешло зенит. Оглушительно трещали цикады. Из разросшихся кустов жимолости шарахались, когда они подходили, синички и горихвостки. Где-то деловито и привычно стучал дятел. Самозабвенно куковала кукушка. В небе собирались огромные кучевые облака, тень от них медленно скользила по земле.

День как день.

Они прошли мимо насосной станции, полускрытой высокими грушами; через другой канал, параллельный первому, через мостик.

— Та Рената… Она уже умерла?

— Давно. Меня еще на свете не было. Она прожила на свете тридцать девять лет. Дедушка рассказывал, что ее не очень любили…

— За что? За что ее не любили?

— За то, что она была на них непохожа.

— Разве можно за это…

— Она смела быть непохожей, это некоторых раздражает, — мудро, как взрослый, ответил мальчик.

Они подошли к большому саду. За низкой изгородью качались на ветру липы, ивы, клены, акация, яблони. Яблоки уже зрели и падали.

— Это — пасека, — пояснил Юра, — дедушка уже не механизатор. Он перешел на пасеку, когда привезли новую установку… Ну, стали управлять на расстоянии сельскими машинами.

— Я видела.

— Тогда дедушка ушел работать на пчельник. Меду сколько угодно и синтетического, но большинство, знаете, предпочитают все же натуральный, как и мясо, как и яйца. Вы посидите здесь… только, пожалуйста, подождите. Вы не исчезнете? Посидите, а я его подготовлю. Он ведь старенький и может испугаться. Ладно?

— Я подожду. Куда же я уйду?

Мальчик торопливо ушел, а Рената села на землю у самой воды. Лесовка. теперь стала многоводной. А может, это один из каналов искусственного орошения. Везде шлюзы и шлюзы, а в них шумит вода. Сейчас она увидит Николая, с которым вместе бегали в школу и который уже состарился. Наверное, совсем древний старик. А отца она уже не увидит никогда. Самое тяжелое, что она никогда не увидит отца. Но почему с ней случилось такое и как это объяснить? Ведь должно же быть какое-то объяснение?

Она ушла в свои мысли. Потом подняла голову и поспешно вскочила. Перед ней стоял крепкий высокий старик, гладко выбритый, в рубашке с короткими рукавами, обнажившими мускулистые, смуглые руки.

Синие, еще яркие глаза смотрели на нее с восторгом и ужасом. По выдубленным временем щекам вдруг покатились крупные слезы.

— Это ты, Реночка, — проговорил он хрипло — у него сильно перехватило горло, — ты пришла еще раз!

— Вот здесь ты жила до своего последнего дня — в этой самой комнате. Заходи и живи снова, ты у себя дома, Реночка.

Чисто и строго было в белой квадратной комнатке. Старый письменный стол (отцовский!), узкая койка, накрытая новым зеленым одеялом, стеллаж с книгами во всю стену, до самого потолка, набитый рукописями комод. На стене портрет отца, пейзажи Левитана и Коровина, те самые, знакомые с детства. Два низких окна открыты в сад.

— Все осталось, как при тебе, — торжественно заверил Николай Протасович, — только вот одеяло заменил да занавески на окнах — прежние-то истлели. Я все сохранил: твои книги, письма, дневники, рабочие планы, незаконченные научные труды, ненапечатанные стихи. Всю жизнь ты писала стихи. Это было твоей радостью. Иногда посылала их в столичные журналы. Только стихи каждый раз возвращали тебе обратно.

— Я так и не стала поэтом? — спросила Рената, покраснев.

— Ты родилась поэтом. И поэтом умерла. Но ведь одного таланта мало. Поэзия, видать, требует, чтоб ей отдавали себя целиком. Ты же отдала себя целиком Рожественскому, а поэзии только крохи. Я присяду. И ты садись. У стола, как сидела, бывало. Сядь, сядь, а я посмотрю на тебя.

Рената послушно села у стола.

— Костя Танаисов! — воскликнула Она, беря в руки фотографию в рамке. Добродушно усмехаясь, смотрел на нее (так взрослый смотрит на ребенка) мужчина в шинели. — Добрый, — заметила Рената задумчиво.

— Добрый и есть. Он был твоим мужем и погиб на войне, накануне победы.

— Неужели…

— Что? Была война. Долгая, страшная. Об этом много написано. Потом прочтешь. Я тоже был на войне, но вернулся живым.

Рената долго смотрела на фотографию, потом осторожно поставила ее на прежнее место.

— Был у тебя и сын, которого ты назвала Михаилом. Он умер трех лет. Фотографии ребенка в столе. Спрятаны. Наверно, убрала, чтоб не слабеть. Я перебрался сюда после того, как тебя не стало, — выпросил эту квартиру себе. Тогда и от семьи ушел. Моя жена была среди тех, кто не любил тебя. Не брезговала и клеветой. И когда тебя не стало, я от нее ушел… Я стал другим. Я стал таким, каким ты всегда хотела меня видеть.

— Вы любили ее — ту Ренату?

— Зови меня на «ты», как прежде. Высокой и чистой любовью я ее любил. Как женщину — никогда не забывался, — не смел. На своей-то Катерине я женился вроде по любви. Троих детей она мне родила. Бегали они ко мне сюда ежедневно, хоть мать запрещала. Ненавидела она меня лютой ненавистью. Больше всего за то, что поступил непонятно. Добро бы, к живой ушел… Рената была без малейшей фальшивинки. Олицетворением совести она была, сама чистота и правда. Ты должна была прийти еще раз!..

А уж как тебе мешали! Трудной тогда была доля агронома. И в деревне было не легко. Но ты никогда не озлоблялась. Только вздохнешь, бывало.

О трудностях я уже потом узнал, когда дневники твои прочел. Ты сразу-то не читай свои дневники. Когда-нибудь потом прочтешь и поплачешь.

И никому не говори, что ты та самая Рената и есть. Кроме меня да Юрки, никто не поверит.

— Но как же мы узнаем?

— Вернется мой внук Кирилл с Луны… Он большой ученый. Даром что молод. Врач-космонавт, психолог, генетик. Башковитый парень и душевный. Ему мы все и расскажем. Уж он разберется, что к чему.

— Теперь… в 2009 году… уже коммунизм? — взволнованно спросила девушка.

— Я думаю, мы лишь на подступах к нему, — просто ответил Симонов. — Материальную базу мы, можно сказать, почти создали, но в духовном отношении еще отстаем. Еще не царство истины. Добро еще борется со злом…

Ведь в чем сущность коммунизма? Разве в материальном изобилии, высокой технике? Все это было еще в прошлом веке, хоть в той же Швеции, но коммунизмом там и не пахло. Нет, сущность коммунизма в том, что это единственное общество, при котором возможен полный расцвет личности. Не одной или нескольких, а каждой личности. Вот эта каждая личность — и есть проблема номер один у нас.