Страница 15 из 22
МЕШОК ИЗ СТАРЫХ ПОРТЬЕР
Мой дедушка очень давно уже жил один и поэтому привык сам себя обслуживать: сам готовил еду, сам прибирал в комнате, сам пришивал себе пуговицы, когда они совсем отрывались или начинали болтаться на одной ниточке.
В прошлом году по обе стороны окна висели старые выцветшие портьеры. И такие же точно выцветшие матерчатые полосы были по обе стороны двери. Дедушка, помнится, рассказывал, что эти портьеры он сшил сам много лет назад. И тогда я, чтобы ему было приятно, сказал, что они очень красивые, хотя никак не мог определить их цвет и никак не мог понять, что на них было нарисовано в далёкие годы их молодости: то ли головки больших цветов, то ли запасные части к какой-то машине, то ли что-то ещё… Дедушка говорил, что и сам точно не помнит, что именно было нарисовано: слишком часто стирались эти портьеры, да и солнце потихонечку съедало их краску.
«Однако и в неопределённости их сегодняшнего рисунка, вообрази, есть что-то приятное!» — сказал однажды дедушка. И я охотно с ним согласился.
Но в этом году выцветшие полосы в комнате уже не висели, и поэтому, когда я вошёл первый раз, дверь и окно показались мне какими-то голыми, и я подумал, что дедушка, должно быть, решил в день моего приезда устроить генеральную уборку и опять выстирал свои старые самодельные портьеры. А вечером я неожиданно увидел знакомые матерчатые полосы и обрадовался им, словно встретил вдруг старых знакомых. Они были аккуратно сшиты одна с другой, и получился мешок, в который дедушка прятал теперь подушки, простыни и одеяла. Мешок получился длиннющий, он напоминал мне какой-то неопределённого цвета дирижабль, и в него вполне могло бы влезть ещё пять или шесть подушек и одеял. С утра до вечера мешок лежал в старинном шкафу, очень вместительном и пустом, потому что ведь дедушка жил совсем один и вещей у него было мало.
И вот наступило время, когда мешок этот мне очень понадобился. Это было как раз накануне того важного и торжественного дня, когда должна была прибыть комиссия из областного центра. Вечером я сказал дедушке, который осторожно закладывал в кармашки своего альбома какие-то новые, только что купленные на почте марки:
— Мне очень нужен мешок…
— Какой?
— Ну, в который мы подушки засовываем!
— Для чего?
— Для коллекции…
Дедушка от удивления даже отложил в сторону маленькие металлические щипчики — пинцет, — при помощи которых он перекладывал свои драгоценные марки (он даже руками до них не дотрагивался!).
— Ты коллекционируешь старые мешки?
— Нет… Я хочу положить в него свою коллекцию!
— Коллекцию чего?!
— Ну, разных вещей… На короткое время. А потом я этот мешок сам выстираю!
— У тебя будет такая грязная коллекция, что после неё нужно будет устраивать стирку?
— Ну… в общем, пока я не могу сказать…
Мой дедушка не был, конечно, до такой степени глубоко интеллигентным человеком, как его друг дядя Сима, но всё же он был вполне интеллигентным и поэтому не стал влезать в мои секреты и допытываться, что именно я собираюсь коллекционировать в старом мешке для постельного белья. Он спросил только ещё напоследок (и, как мне показалось, даже с некоторой завистью):
— Это будет такая большая коллекция? С целый мешок?!
— Может быть, даже чуть-чуть побольше, — загадочно ответил я.
— Ну что ж, не буду вторгаться в область твоих увлечений. Коллекционирование — преотличнейшая вещь… Так что можешь распоряжаться мешком. А постель складывай прямо в шкаф. Он чистый: я в нём недавно дезинфекцию проводил…
Ну а в действительности туда, где лежали раньше наши белоснежные подушки и простыни (дедушка был, как говорила Липучка, «до ужаса чистоплотным»), я должен был набросать всякого мусора, чтобы унести его с берега реки и сделать наш пляж таким аккуратненьким, чтобы назавтра утром все от неожиданности просто ахнули и попадали в воду.
В тот же вечер я отправился на берег.
Странно бывает проходить по пляжу в вечернюю пору. Тихо, пустынно… Чуть слышно плещет вода, будто речка, заснувшая до утра, тихонько шлёпает губами во сне. И не верится даже, что ещё совсем недавно здесь было столько людей, что и песка прибрежного не было видно и трудно было пробраться к воде. И почти всегда в такую вечернюю пору лежит у берега одинокая горка вещей какого-нибудь отчаянного купальщика, который плещется и отфыркивается один-одинёшенек на самой середине реки.
И сейчас у берега тоже белела такая горка, и кто-то взмахивал руками на середине Белогорки, и ложился на спину, и кувыркался, словно чувствовал себя полным хозяином реки, на которой никого больше в этот час не было.
Я оглядел наш небольшой пляж и радостно вздохнул: он был весь в мусоре, словно отдыхающие хотели до утра оставить о себе память в виде газетных обрывков, жестяных и стеклянных банок, рваных пакетов, сливовых косточек, кожуры от семечек и засохших зелёных листочков, которыми они прикрывали носы от солнца… В другое время я бы, конечно, подумал о том, что нам с Головастиком нужно проводить беседы не только о безопасности купания, но ещё и об аккуратности и о чистоте — одним словом, о культуре поведения в общественных местах. Но сейчас я думал о том, что завтрашний утренний пляж будет сильно отличаться от сегодняшнего, вечернего. Что его просто никто не узнает!
Мешок постепенно наполнялся и снова начинал походить на длинный, неопределённого цвета дирижабль.
— Ты что это здесь потерял? — услышал я сзади спокойный и, как всегда, немного насмешливый Сашин голос.
От неожиданности я даже споткнулся, хотя под ноги мне в этот момент ничего такого, обо что можно было бы споткнуться, не подвернулось.
— Я?.. Ничего не потерял… Даже наоборот: я нашёл!
— Что же ты, интересно знать, отыскал тут, в темноте?
Саша заглянул в мешок. А потом молча и удивлённо перевёл глаза на меня. «Никакого неожиданного сюрприза для Саши завтра уже не будет! — с грустью подумал я. — Он не ахнет и не упадёт в воду от неожиданности». А ведь мне хотелось, чтобы именно Саша самым первым ахнул и упал…
— А ты чего там потерял? — грустно спросил я.
— Где?
Я указал на реку, где недавно Саша, которого я сразу не узнал, плавал и ложился на спину.
— Я купался. Вечером знаешь вода какая приятная: тёплая, бархатная! И потом, мы же сегодня с Головастиком разных предупредительных знаков понаставили. Я и решил проверить: не уплыли ли они.
— Ну и как? Не уплыли?
— Нет, преспокойно себе покачиваются на одном месте… Во-он, видишь?
— Вижу, — ответил я, хоть в сумерках ничего, конечно, не разглядел.
— А ты-то чем здесь занимаешься? — уже более настойчиво, требовательным тоном командира «пятёрки» поинтересовался Саша.
— Вот решил пляж убрать. Чистоту здесь навести. В Песчанске ведь знаешь как чисто! Пылинки с тротуаров сдувают… А у нас?
— А у нас на пляже грязно… — Саша огляделся по сторонам и покачал головой. — И как это наш патруль сюда заглянуть не догадался? А ты вот догадался, значит! Молодец, Шура! Просто замечательно, что ты вспомнил сегодня о пляже…
Саша не любил громких слов, а тут сразу произнёс и «молодец» и «замечательно». И всё это относилось ко мне! Значит, он простил мне все те проверки, которые я зачем-то решил устроить честным белогорцам в автобусе и в кино. Мне сразу захотелось ещё больше отличиться перед Сашей, чтобы он ещё сильнее похвалил меня и чтобы даже гордился дружбой со мной…
И вот тут-то мне пришла в голову мысль, которую я уж никак не мог назвать мыслишкой, потому что она показалась мне в тот миг очень оригинальной и очень остроумной: «Теперь-то уж Саша и все другие узнают, кто у нас в Общественном комитете главный выдумщик и изобретатель — Кешка или я! Пусть поскорее придёт завтра, — я окажу такую услугу нашему Белогорску, что там ещё долго будут меня помнить!..»
Саша присел на мешок. И я тоже присел рядом. От Саши приятно пахло речной свежестью. А меня моя неожиданная идея до того разгорячила, что мне тоже вдруг захотелось искупаться.