Страница 54 из 87
Немецкая наука десятилетиями боролась за отделение понятия сексуальности от понятия продолжения рода. Эта борьба, замкнутая в академические издания и поэтому не имеющая социальных последствий, осталась далекой от интересов трудящихся. И вот появился Гитлер и пообещал сделать основным принципом своей культурной политики идею продолжения рода, а не любовного счастья. Воспитанные в стыде, не позволявшем назвать ребенка его настоящим именем, побуждаемые с помощью всех средств, которыми только могла пользоваться общественная система, говорить о "евгеническом улучшении породы" в тех случаях, когда подразумевалось любовное счастье, массы ринулись к Гитлеру, так как он влил в старые представления сильную, хотя и иррациональную эмоцию. Реакционное содержание мышления в сочетании с революционным возбуждением порождает фашистские чувства.
Церковь проповедовала "счастье в потустороннем мире" и с помощью понятия греха внедряла глубоко в человеческое сознание чувство беспомощной зависимости от некоего внеземного, всесильного образа, но мировой экономический кризис 1929-1933 гг. поставил перед массами проблему острейших, вполне земных бедствий, справиться с которыми самостоятельно они не могли ни в одиночку, ни совместно.
Появился Гитлер и провозгласил себя фюрером, ниспосланным Богом, - земным, всемогущим и всеведущим вождем, способным устранить эту земную нищету. Все было подготовлено для того, чтобы подтолкнуть к нему массы, оказавшиеся зажатыми между собственной индивидуальной беспомощностью и малым удовлетворением, которое давала им идея счастья в потустороннем мире. Теперь земной бог, заставлявший изо всех сил кричать "хайль!", был для них эмоционально важнее другого, которого они не могли увидеть и который им ни разу не оказал эмоциональной помощи. Садистская жестокость в сочетании с мистицизмом порождает фашистский образ мыслей.
На протяжении десятилетий в немецких школах и университетах шла борьба за осуществление принципа свободной школьной общины, добровольной высокой успеваемости и самоопределения учащегося. Но многие видные представители демократического мировоззрения оставались в сфере воспитания приверженцами авторитарных принципов, в соответствии с которыми ученику внушался страх перед авторитетом и одновременно - бунтовщичество с иррациональными целями и средствами. Организации, преследовавшие цель воспитания, проникнутого идеями свободы, не только не пользовались защитой со стороны общества - наоборот, они подвергались самой большой опасности и в материальном отношении зависели от частной поддержки. Поэтому неудивительно, что попытки изменения структуры сознания масс, в результате которого оно оказалось бы проникнуто идеями свободы, остались каплей в море. Молодежь толпами устремилась к Гитлеру. Он не возлагал на нее ответственность, а опирался на структуры ее психологии, с раннего детства формировавшиеся и закреплявшиеся авторитарными семьями. Гитлер победил в молодежном движении потому, что демократическое движение не сделало всего, что было в его силах, чтобы воспитать молодежь для жизни, проникнутой свободой и ответственностью.
Вместо свободных трудовых усилий Гитлер обещал принцип принудительной дисциплины и трудовой повинности. За Гитлера проголосовали многие миллионы немецких рабочих и служащих. Демократические институты не только упустили возможность справиться с безработицей, но и продемонстрировали явный страх в тот момент, когда было необходимо вести массы трудящихся к обретению действительной ответственности за результаты труда. Миллионам рабочих и служащих, воспитанным в полном непонимании процесса труда, лишенным общего представления о характере производства и только получавшим заработную плату, было нетрудно воспринять старый принцип в ужесточенной форме. Теперь они могли отождествлять себя с "государством" и "нацией", которые вместо них были "великими и сильными". Гитлер открыто, письменно и устно, заявлял, что масса лишь отражает то, что вливается в ее сознание, так как она инфантильна и женственна, а народ, ликуя, приветствовал его, ибо появился кто-то желавший защитить его.
Гитлер требовал подчинения всей науки понятию "раса". С этим смирилась значительная часть представителей немецкой науки, так как расовая теория коренилась в метафизической теории наследственности. Эта последняя, оперируя "унаследованными веществами" и "склонностями", постоянно и охотно уклонялась от обязанности понимать жизненные функции в их становлении и реально осмысливать социальное происхождение человеческого поведения. Обычным было представление о том, что объявить рак, психоз или невроз наследственным заболеванием означало что-то сказать о его действительной природе. Фашистское расовое учение является лишь продолжением удобных учений о наследственности.
Едва ли какой-либо другой из лозунгов немецкого фашизма так воодушевлял массы, как разговоры о "кипении германской крови" и о ее "чистоте". Под чистотой германской крови подразумевается свобода от "сифилиса", от "еврейской заразы". Страх же перед венерическими заболеваниями как продолжение генитального страха глубоко гнездится в сознании каждого жителя Земли. Понятно, что массы устремились за Гитлером, обещавшим им "чистоту крови". Любой человек ощущает в себе то, что называют "космическими и океаническими чувствами". Сухая академическая наука чувствовала себя слишком возвышенной, чтобы заниматься таким мистицизмом, а ведь эти космические или океанические устремления людей - не что иное, как выражение их тоски по оргастической жизни. Гитлер обратился к этому чувству, и поэтому люди последовали за ним, а не за сухими рационалистами, пытавшимися задушить темные жизненные ощущения с помощью экономической статистики.
"Спасение семьи" издавна было в Европе абстрактным лозунгом, за которым скрывался самый реакционный образ мыслей и действий. Тот, кто отличал авторитарную принудительную семью от естественных, зиждящихся на любви связей между детьми и родителями и критиковал ее, попадал в число "врагов отечества", "разрушителей священного института семьи", нарушителей закона. В высокоиндустриализованной Германии семейная связь между людьми оказалась в резком конфликте с коллективной индустриализацией страны. Не было ни одного официального учреждения, которое отважилось бы подчеркнуть болезненное начало, существовавшее в семье, и пыталось справиться с угнетением детей родителями, ненавистью в семье и т. д. Типичная немецкая авторитарная семья, особенно в деревне и в маленьких городах, воспроизводила миллионными "тиражами" фашистский образ мыслей. Она формировала структуру характера детей в соответствии с представлениями о принудительных обязанностях, самоотречении, абсолютном авторитарном повиновении, которыми так блестяще сумел воспользоваться Гитлер.
Выступая за "спасение семьи" и одновременно уводя молодежь из семьи в свои организации, фашизм учитывал как свойственные ей привязанность к семье, так и бунт против нее. Благодаря подчеркиванию фашизмом эмоциональной идентичности "семьи", "нации" и "государства" структура семейных привязанностей человека смогла найти прямое продолжение в государственной структуре фашизма. Правда, тем самым не была решена ни одна реальная проблема семьи, не были удовлетворены реальные нужды нации, но массы смогли перенести свои семейные привязанности из принудительной семьи в более крупную "семью-нацию". В структурном отношении к этому все было давно подготовлено. "Мать-Германия" и "Бог-отец Гитлер" стали символами глубоко детских чувств. Теперь, идентифицируясь с "сильной и неповторимой германской нацией", любой гражданин, чувствовавший свою неполноценность и действительно несчастный, мог что-то значить, пусть даже иллюзорно. Наконец, интерес к "расе" смог переключить на себя проявившиеся источники сексуальности и замаскировать их. Половые сношения стали теперь возможными для молодых людей, если они обосновывали их намерением производить детей в интересах расы.