Воспламенение

Если я чувствую себя разбитой, то моя команда выглядит еще хуже, выпивая кофе и обмениваясь маленькими цветными таблетками. Насколько я знаю, они никогда не встают раньше полудня, если, конечно, в стране нет чрезвычайного положения, вроде моих волосатых ног. Я была так рада, когда волосы снова начали отрастать. Будто бы это был признак того, что все вещи могут вернуться на свои места. Я последний раз поглаживаю мягкие завитки на своих ногах и отдаюсь в руки команды. Никто из них не болтает, как обычно, так что, я могу буквально слышать каждый звук, исходящий от выдираемого с корнем волоска. Пока я сижу в ванной, наполненной каким-то неприятно пахнущим средством, команда занимается моим лицом и волосами, намазывая их различными кремами. Затем я принимаю еще две ванны с какими-то смесями. Меня щиплют, скребут, массируют и мажут кремами, пока кожа у меня все еще влажная.

Флавий берет мой подбородок и вздыхает.

— Это ужасно, Цинна велел ничего не менять в тебе.

— Да, мы могли бы сделать из тебя действительно что-то особенное, — говорит Октавия.

— Когда она будет постарше, — произносит Вения почти мрачно, — он будет нам разрешать.

Разрешать что? Надувать мои губы, как у президента Сноу? Делать татуировки на груди? Красить мою кожу в сиреневый цвет или покрывать ее драгоценными камнями? Вырезать украшения на моем лице? Делать мне изогнутые когти или усы кошки? Я видела эти и другие вещи на людях в Капитолии. Они действительно не имеют ни малейшего понятия, насколько отличаются от остальной нашей части?

Мысль о том, что мне придется следовать прихотям моды, добавляется к остальным проблемам, сражающимся за мое внимание: издевательства над моим телом, нехватка сна, мой принудительный брак и ужас от возможности не оправдать ожиданий президента Сноу. К тому времени, когда я выбираюсь на обед, который Эффи, Цинна, Порция, Хеймитч и Пит начали без меня, я чувствую себя настолько уставшей, что не могу даже говорить. Они обсуждают пищу и то, как хорошо им спится в поездах. Все переполнены волнениями, связанными с Туром. Ну, хорошо, все, кроме Хеймитча. Он страдает от похмелья и ковыряет булочку. На самом деле я не голодна, возможно, потому, что я очень хорошо позавтракала утром, а может, потому что я настолько несчастна. Я помешиваю бульон в тарелке, съедая ложку или две. Я не могу даже смотреть на Пита — моего будущего мужа — хотя знаю, что ничего из случившегося не его ошибка.

Они обращают на меня внимания, пытаясь втянуть меня в беседу, но я просто отмахиваюсь от них. Поезд тормозит. Наш сопровождающий сообщает, что это не остановка для дозаправки, какая-та часть поезда барахлит и требует замены. На это уйдет по крайней мере час. Это тут же превращает Эффи в невероятно деятельную особу. Она достает свое расписание и начинает подсчитывать, как эта задержка повлияет на каждый его пункт. В конце концов, я не выдерживаю.

— Это никого не волнует, Эффи! — огрызаюсь я. Все за столом уставились на меня, даже Хеймитч, который, как можно было бы подумать, должен встать на мою сторону в этом вопросе с тех пор, как Эффи давит ему на мозги. Я тут же начинаю обороняться: — Никого! — говорю я и ухожу из вагона-ресторана.

Поезд внезапно становится очень душным, и я ощущаю тошноту. Я нахожу выход, открываю дверь, что вызывает у меня некоторую тревогу, игнорирую ее, спрыгиваю на землю, ожидая оказаться в снегу. Но моей кожи касается теплый и ароматный воздух. На деревьях все еще зеленые листья. Как далеко на юг мы проехали за день? Я иду по дорожке, щурясь от яркого света, и уже жалею о своих словах Эффи. Едва ли она виновата в моем теперешнем трудном положении. Я должна вернуться и извиниться. Моя вспышка была очень грубой, а я знаю, как это важно для нее. Но мои ноги так и идут по дорожке, я достигаю конца поезда, а затем вообще оставляю его позади. Я могу идти двадцать минут в одном направлении, и у меня будет еще масса времени, чтобы вернуться. Вместо этого я, пройдя пару сотен ярдов, опускаюсь на землю и сижу там, смотря вдаль. Если бы у меня были лук и стрелы, смогла бы я просто уйти?

Через некоторое время я слышу шаги позади себя. Наверняка это Хеймитч, пришел, чтобы устроить мне взбучку. Возможно, я и заслужила это, но я по-прежнему не хочу это слышать.

— У меня нет настроения слушать лекции, — предупреждаю я, выкапывая сорняки своим ботинком.

— Я попробую сократить. — Пит садится рядом со мной.

— Я думала, что это Хеймитч, — объясняю я.

— Нет, он все еще ковыряет ту булочку. — Я наблюдаю, как Пит передвигает свою искусственную ногу. — Плохой день, да?

— Ничего, — говорю я.

Он делает глубокий вдох:

— Послушай, Китнисс, я хочу поговорить с тобой о том, как я вел себя тогда в поезде. Я имею в виду в последнем поезде, в том, который привез нас домой. Я знал, что между тобой и Гейлом что-то есть. Я ревновал к нему даже до того, как я официально познакомился с тобой. И я не должен был заставлять тебя пройти через все, что я делал во время Игр. Прости меня.

Его извинения застают меня врасплох. Дело в том, что Пит объявил мне бойкот, когда я призналась ему, что на арене моя любовь к нему была всего лишь разыграна. Я разыгрывала все эти романтические ситуации, чего бы это мне не стоило. Но были времена, когда я на самом деле не знала, что чувствую к нему. И я все еще не знаю.

— Я тоже прошу прощения, — говорю я. Я не уверена, за что именно.

— Тебе не за что извиняться. Ты просто помогала нам выжить. Я не хочу, чтобы у нас и дальше так было: в реальности мы избегаем друг друга, а при появлении камер сразу падаем в снег. В общем, я подумал, что если бы я перестал быть таким, ну, ты знаешь… обиженным, мы могли бы попробовать стать просто друзьями, — произносит он.

Все мои друзья, вероятно, в ближайшее время собираются стать мертвыми, но отказавшись от предложения Пита, я не спасу его.

— Хорошо, — говорю я. Его предложение действительно заставляет меня почувствовать себя лучше. Не такой двуличной во всяком случае. Было бы здорово, если бы он пришел ко мне с этим предложением раньше, до того, как я узнала о планах президента Сноу и о том, что быть просто друзьями для нас теперь не вариант. Но, так или иначе, я рада, что мы снова разговариваем.

— Так что не так? — спрашивает Пит.

Я не могу рассказать ему. Я продолжаю выкапывать сорняки.

— Так, давай начнем с простого? Это довольно странно — знать, что ты готова рискнуть своей жизнью ради меня… но понятия не иметь, какой у тебя любимый цвет, — говорит он.

Мои губы расползаются в улыбке:

— Зеленый, а у тебя?

— Оранжевый, — отвечает он.

— Оранжевый? Как волосы Эффи? — говорю я.

— Более спокойный, — объясняет он. — Скорее как… Закат.

Закат. Я мгновенно представляю это: ободок садящегося солнца, небо, окутанное мягкими оттенками оранжевого. Красиво. Я вспоминаю печенье с тигровой лилией, и теперь, когда Пит снова разговаривает со мной, я изо всех сил сдерживаюсь, чтобы не выдать ему всю историю, связанную с президентом Сноу. Но я знаю, что Хеймитч не одобрил бы эту идею. Мне нужно придерживаться светской беседы.

— Знаешь, все просто в восторге от твоих картин. Мне даже неудобно, что я их не видела.

— Не страшно! У меня в поезде их целый вагон. — Он поднимается и протягивает мне руку. — Идем.

Это здорово — чувствовать, как его пальцы переплетаются с моими, не для камеры, а дружески. В дверях я вспоминаю:

— Я должна извиниться перед Эффи.

Когда мы добираемся до вагона-ресторана, остальные все еще едят, я приношу Эффи свои извинения, говорю, что я вышла за рамки дозволенного, вероятно, она считает их достаточными для компенсации нарушения этикета. Она принимает мои извинения довольно любезно. Эффи говорит, что понимает, сколько всего на меня навалилось. И ее замечания о том, как важно, чтобы все происходило по графику, длятся всего пять минут. Я действительно легко отделалась.

Когда Эффи заканчивает, Пит ведет меня сквозь несколько вагонов смотреть его картины. Не знаю, чего я ожидала. Больших версий цветочных печений, возможно. Но это нечто совершенно другое. Пит нарисовал Игры.