Страница 84 из 96
— Миссис Амбертон, прошу вас, — запротестовал я.
— Нет уж, я выскажусь, — заявила она еще громче, заглушая мои слова и подняв руку, чтобы призвать меня к молчанию. — По–моему, она сама просто сидела и ничего не делала. Из того, что ты мне сказал, ясно, что она сама поощряла мистера Пеписа и его авансы.
— Он ее не интересовал, во всяком…
— Он–то, может, ею и не интересовался, раз собирался жениться на куда более родовитой девице, но у нее свои соображения. Я же вижу. А теперь заставила всю деревню из–за нее передраться…
— Ну не всю деревню, — сказал я.
— И, похоже, ей все это очень нравится. Нат Пепис полукалека, Джек Холби гниет в тюрьме, а ты… ну, я даже не знаю, что ты собираешься делать.
— Уехать, — тихо сказал я; помолчал, затем продолжил: — Я уеду — вот что я собираюсь сделать. Уеду отсюда и отправлюсь в Лондон, как и собирался. — Миссис Амбертон фыркнула и отвела взгляд, точно считала меня идиотом. — И Доминик тоже едет, — добавил я.
— Тогда тебе повезет, — сказала она, и я рассвирепел; я решил ранить ее, эту безобидную, великодушную женщину, от которой не видел ничего, кроме добра. Хотел причинить ей боль, потому что меня задело ее отношение к Доминик.
— И Тома я беру с собой, — сказал я.
Они оба изумленно уставились на меня. Миссис Амбертон схватилась за горло и ахнула, ее муж с беспокойством глянул на нее.
— Так нельзя, — сказала она.
— Надо.
— Почему надо?
— Потому что он мой брат! — заорал я. — А вы что думали? Вы считаете, что я брошу Тома? Я никогда этого не сделаю!
И тут она расплакалась, ее речь стала неразборчива, ее душили слезы.
— Он ведь еще дитя, — протестовала она. — Ему нужно учиться, играть с друзьями. У него так хорошо все получалось. Нельзя забирать его у нас. — Я пожал плечами: сердце мое ожесточилось, то были ужасные дни. — Пожалуйста, Матье, — умоляла она, схватив меня за руку своей большой грубой клешней. — Прошу тебя, не делай этого. Вы с Доминик поезжайте в Лондон, раз ты так хочешь, обзаведитесь домом, прославитесь, разбогатеете, а тогда пошлете за ним. Пока же дозволь ему остаться здесь.
Я посмотрел на нее и вздохнул.
— Не могу, — сказал я. — Мне жаль, но я не могу его оставить.
— Тогда останься сам! — рыдала она. — Останьтесь в Клеткли–Хаусе, оба. У вас хорошая работа. Вы зарабатываете…
— После того, что я сделал с Джеком? — закричал я. — Я не могу, мне очень жаль. Вы оба — простите меня. Я благодарен вам за все, что вы для нас сделали, но я все решил. И Доминик согласилась. Мы уезжаем в Лондон, втроем. Мы снова станем семьей. Я… я благодарен вам, правда, но иногда…
Я не знал, как закончить фразу; я не знал, что — иногда. Молчание накрыло нас и через несколько минут невыносимого напряжения я вышел из кухни. Поднялся в свою комнату за пальто — мне нужно было еще кое–куда зайти, — и, выходя из их дома, я услыхал из кухни плач; и ни за что в жизни не понять было мне, кто из них плакал — она или он.
Тюрьма представляла собой небольшое отдельное здание на окраине Клеткли. Подходя к ней, я волновался, ибо никогда там раньше не бывал и боялся, что меня самого затащат внутрь и запрут за соучастие. Возле главного входа играла дети — бросали друг другу мячик, разбегаясь всякий раз, когда в одного из них попадали; когда мячик подкатился слишком близко к тюрьме, они никак не могли решить, кто же будет его забирать. Поднявшись по ступенькам ко входу, я бросил им мячик; увидев, что я открываю дверь, они испуганно бросились врассыпную.
Мне вообще никогда прежде не доводилось бывать в тюрьмах. Когда арестовали моего отчима Филиппа, я остался дома с Тома и ждал до следующего дня, когда полицейский вернулся сообщить мне, когда начнется суд: к нему готовились больше двух недель. Временами мне хотелось навестить его в тюрьме — не чтобы утешить или поддержать, но из–за странного желания последний раз взглянуть на человека, убившего мою мать. Мы несколько лет прожили под одной крышей и хорошо знали друг друга, но я чувствовал, что на самом деле он остался мне чужим. Я подумал, что увидев его в тюремной камере, особенно после того, как его признали виновным и приговорили к смерти, я смогу по–настоящему понять, что же он за человек; я верил, что смогу разглядеть в нем то зло, которого не замечал ранее. Но как бы то ни было, я туда не пошел, а укрылся во время казни в толпе.
Тюрьма была построена в форме буквы «Т». На входе, в главном коридоре стоял стол, за которым обычно сидел констебль. В конце коридора друг напротив друга располагались две камеры. Из коридора их было не видно; я представился констеблю, который с удивлением посмотрел на меня.
— Что ты тут делаешь? — спросил он меня. — Хочешь к дружку сесть?
Это был высокий худой мужчина с копной темных волос и шрамом на челюсти, которым, я заподозрил, он очень гордился.
— Хочу поговорить с ним, — возразил я; мне хотелось ответить грубее, но я понимал, что должен выполнить свою задачу, и не стоит рисковать лишь ради того, чтобы доказать, что я его не боюсь.
Он ритмично постукивал карандашом по столу, откинувшись на стуле так, что я испугался, как бы он не упал, но он ловким движением, выработанным годами тренировок, опустил стул на место.
— Это можно, — пробурчал он. — Но недолго, минут пятнадцать, ясно? — Я кивнул и посмотрел на коридор, не зная, куда идти, но не успел я сделать шаг, как он встал передо мной, грубо схватив меня за руку, и его толстые грязные пальцы вцепились в мою кисть. — Не так быстро, — сказал он, — я должен убедиться, что ты ничего с собой не принес.
Я удивленно посмотрел на него. На мне были штаны, сапоги и широкая рубаха. Мне некуда было припрятать оружие или напильник.
— А что, похоже, что я что–то несу? — спросил я, и тут же прикусил язык, чтобы не сболтнуть лишнего.
— На такой работе приходится быть настороже, — сказал он, прижав меня к стене, и раздвинув мои ноги носком сапога. Я вцепился в стену, стараясь удержаться и не лягнуть его, как лошадь, которую понукают, когда его руки зашарили по моему телу в поисках припрятанных инструментов.
— Довольны? — саркастически спросил я, но он только пожал плечами и кивнул в сторону камер. Мое мнение его не заботило.
— До конца, налево, — сказал он. — Он там.
Я прошел по коридору и перевел дух, прежде чем сделать последний шаг к камерам. Сперва я посмотрел направо, чтобы выяснить, кто сидит там. Камера была пуста, и это меня порадовало. Я развернулся с улыбкой, но она тут же исчезла с моего лица, когда я увидел Джека, молча сидевшего на полу камеры.
В ней не было ничего, кроме маленькой лежанки и дыры в углу, служившей уборной. Джек сидел на полу, откинув голову на лежанку, уставившись в стену перед собой. Его белокурые волосы, потемневшие от грязи, свисали на лицо. Он был бос, сквозь порванную на плече рубашку виднелся лиловый кровоподтек. Когда он повернулся ко мне, я увидел, насколько он бледен, а его глаза покраснели от бессонницы. Я нервно сглотнул и подошел к решетке.
— Джек, — сказал я, в смятении качая головой. — Как ты?
Он пожал плечами, но, казалось, обрадовался при виде меня.
— Паршиво, Мэтти, — ответил он, поднимаясь и присаживаясь на лежанку. — Я все испортил.
— Господи, — сказал я, не в силах сдержаться при виде своего друга в таком ужасном состоянии. — Это я виноват, — добавил я.
— Нет, — быстро ответил он; его это разозлило, будто последнее, в чем он нуждался, — моя жалость. — Никто не виноват, кроме самого меня. Мне следовало просто оттолкнуть тебя, а не бросаться самому на Ната. Как он там? Я его прикончил? Мне тут ничего не говорят.
— К сожалению, нет, — ответил я. — Ты сломал ему челюсть и пару ребер. Он не слишком–то хорошо выглядит, честно говоря.
— Да он и никогда особо хорошо не выглядел, — пожал плечами Джек. — А ты? Что с тобой?
— Меня пока не уволили, если ты об этом. Я думал, уволят, но до сих пор никто ничего не сказал.