Страница 8 из 96
— До войны я прожил долгую жизнь, — признался я. — Но вот что удивительно. Эти последние четыре года, похоже, так сильно повлияли на меня, что прошлое теперь ускользает, как смутные детские воспоминания. Мне напоминают о событиях начала века, а я с трудом могу что–то припомнить. Точно все это было в чужой жизни. Вам не кажется это странным?
— Вовсе нет. Я лишь по газетам знаю о том, что там происходило, но мне кажется это… — Она пыталась подобрать верное слово, а мое сердце потянулось к ней, пока я наблюдал, как она размышляет, желая сказать точно или не говорить вообще. Она понимала, как сильно это время сказалось на тех, кто в нем жил. — За гранью моего понимания, — закончила она в итоге, пожав плечами. — Глупо с моей стороны выдумать какие–то слова об этих ужасах. Здесь. Не где–нибудь, а в Калифорнии.
— Вот потому я и обхожусь без них, — рассмеялся Чаплин, подливая всем еще выпить, даже Амелии, которая едва притронулась к своему бокалу. — Фильмы — пища воображения, понимаете? В отличие от реальной жизни. Молчание заставляет мозг лучше работать. Должно быть…
— Тогда почему ты используешь так много этой инфернальной музыки? — быстро спросила Констанс, обрывая его монолог. Чаплин уставился на нее. — То есть, правда, Чарли, — со смехом прибавила она, — я люблю твои короткие фильмы, так же как и остальная публика, но неужели эти кошмарные рэгтаймы на пианино, которые их сопровождают, так необходимы? Всякий раз, идя в кино, я ругаю себя, что забыла беруши. Напомните мне, мистер Заилль, — она легонько коснулась моего колена, — когда мы в следующий раз пойдем с вами в кино.
— Он же просил тебя называть его Матье, — возмущенно сказал Чаплин, на пару децибел громче нас всех. — Музыка нужна, чтобы отражать характеры и сюжет. Быстрая — для погонь, траурная — для страданий. Ты прекрасно это понимаешь. Можно почувствовать настроение. Музыка вызывает эмоции, она столь же важна, как игра актеров и режиссура. Без музыки…
— Чарли замечательный композитор, — тихо сказала Амелия, но Чаплин не сбился в своей речи ни на такт.
— Ты очень добра, милая моя. — Он подавлял ее своим громким голосом, она почти растворилась в нем. — Но мои фильмы — это полный цикл творчества. Сценарий, режиссура, актерская игра, музыка. Это все составляющие того, что порождается моим разумом. Я стремлюсь контролировать все, поэтому у меня раньше и возникали проблемы. Без контроля, Матье, над всем, ничего не выйдет. Вы же не станете предлагать Буту Таркингтону[17] написать роман, заявив при этом, что названия глав для него будет придумывать кто–то другой, так ведь?
— Нет, но вот нарисовать заголовок на обложке вполне может кто–то другой, — сказала Констанс, я не смог удержаться от улыбки. Я только сейчас сообразил, насколько девушку раздражает любовник ее сестры, и насколько он неспособен отвечать на ее выпады, словно не привык к женщинам, которым от него ничего не нужно. Быть может, Амелия и влюблена до беспамятства, но ясно, что главная здесь Констанс, и она может увести ее прочь отсюда в любое время.
— Если бы это была моя книга, я бы и нарисовал все сам, — заявил Чаплин, с улыбкой посмотрев на меня, точно пытаясь вступить со мной в сговор против нее и вытолкнуть ее из беседы; задача нелегкая, если у женщины такой темперамент, как у Констанс.
— Боже всемогущий! — возопила она так, что я подпрыгнул, а она расхохоталась так громко, что эхо разнеслось по всей комнате. — Только не говори, что ты еще и рисуешь!
После этого с Констанс мы стали встречаться регулярно; именно она убедила меня, что не стоит вкладывать деньги в Чаплина, чье осознание собственной силы так же впечатлило меня, как его самовлюбленность — утомила.
— Я уже слышала, как он рассуждает о своих планах, — рассказала она мне. — Напиваясь, он всякий раз излагает свою философию, прямо Александр Македонский. Покорить мир до тридцати и все такое. Сам–то он, конечно, опоздал. Уверена, когда–нибудь он начнет свое дело — но инвесторов, которых он в это втянет, выдоит досуха. Понимаете, Чарли привлекают только те, кто знаменит так же, как он. Слава — единственное, что его интересует. Думаю, профессиональный психолог смог бы это объяснить. Он заберет у вас все до цента и, возможно, с лихвой потом вернет, но вы никак не сможете его проконтролировать. Вы станете просто разрекламированным банком, Матье. Сберегательной кассой для Чаплина, вот и все.
К моему облегчению, Чарли не стал просить у меня инвестиций в его затеи, хотя, полагаю, принял бы любые мои предложения. В тот год мы еще поддерживали дружеские отношения, но не особенно близкие: связывала нас только Амелия, которую Констанс отказывалась надолго выпускать из виду.
— Этот человек распутник, — говорила она мне. — Одна молоденькая дурочка за другой. Меня удивляет, что он с ней так долго. Я хочу быть рядом, когда он ее вышвырнет. Скоро ей исполнится восемнадцать, и тогда он от нее избавится.
Констанс все более завладевала моими чувствами — вплоть до того, что я понял: я в нее влюбился. Она же встречалась только со мной, однако взаимные страстные уверения ее, похоже, не интересовали. На мои восклицания: «Я люблю тебя», она реагировала фразами вроде: «Какой ты милый», или «Ты так добр ко мне». Это не означало холодность — на самом деле она умела весьма эмоционально выказывать свою радость, когда я приезжал и приглашал ее на обед или в концерт, — просто она с недоверием относилась к любым изъявлениям любви, тем более — публичным. Все больше ночей я проводил в ее квартире и уже подумывал отказаться от собственного дома, который все равно был слишком велик для меня, рассчитывая поселиться с нею, но она убедила меня его сохранить — просто на всякий случай.
— Не хочу себя чувствовать так, будто мы женаты, — сказала она, — словно пути назад нет. Если я знаю, что у тебя есть свой дом, мне безопаснее.
Я тоже об этом думал и уже намеревался сделать ей предложение, однако в прошлом я столько раз с переменным успехом проходил этот путь, что не желал создавать еще один не слишком удачный союз и разрушать нашу дружбу. Мы поведали друг другу о нашем прошлом, хотя я в рассказах о своих романтических отношениях старался не углубляться дальше 1900 года. Я всегда считал, лучше не утомлять людей странностями моего старения, подозревая, что возраст мой вызовет у них больший интерес, нежели моя личность.
— Я никогда не был женат, — солгал я. — Была только одна девушка, на которой я хотел жениться, но ничего не вышло.
— Бросила тебя ради другого парня? — спросила она, и я покачал головой:
— Она умерла, — сказал я. — Возникли… определенные неприятности. Мы были молоды. Это было очень давно.
— Жаль, — отозвалась Констанс, отводя взгляд — не зная, нуждаюсь ли я в утешении, и тот ли она человек, который может меня утешить. — Как ее звали?
— Доминик, — тихо сказал я. — Неважно. Я не люблю об этом говорить. Давай…
— И с тех пор у тебя никого не было? Ты больше ни в кого не влюблялся?
Я рассмеялся:
— Разумеется, были и другие. Я потерял счет людям, с которыми бывал связан, и к одной–двум женщинам я испытывал сильные чувства, сравнимые с теми, которые во мне вызывала Доминик. Ты, например.
Она кивнула и закурила еще одну сигарету, выпуская дым через нос и глядя куда–то в сторону. Я смотрел на нее, но она упорно отводила взгляд.
— А у тебя? — в итоге спросил я, желая прервать затянувшееся молчание. — Когда я услышу все о твоем чудесном прошлом?
— Полагаю, джентльмен никогда не захочет иметь дело с женщиной с прошлым, — улыбнулась она. — Разве не этому учат юных леди? Хранить чистоту и невинность для своих мужей?
— Поверь, не мне об этом судить, — признался я с улыбкой. — Ты даже не представляешь, какое долгое прошлое у меня.
— У меня, по сути, никогда и не было никаких отношений, — нерешительно сказала Констанс. — После смерти родителей я осталась присматривать за Амелией и последние несколько лет только этим и занималась. У меня здесь есть знакомые, мы унаследовали вот эту квартиру — вполне можно было никуда не уезжать. Затем Амелия познакомилась с Чарли, а я с тех пор изображаю при ней дуэнью. Иногда мне становится страшно: мне уже двадцать два, и лучшие годы позади. Я — будто старая дева, чья–нибудь тетушка из романов, которые все время читает Амелия. Ну, знаешь: девица отправляется в Италию, и там ее корсет развязывает какой–нибудь римский бог, а чопорная дуэнья стоит в сторонке и неодобрительно фыркает.
17
Бут Таркингтон (1869—1946) — американский романист и драматург, лауреат Пулитцеровской премии.