Страница 46 из 96
Том пожал плечами.
— Ну конечно, — ответил он. — Он занимал довольно значительный пост.
— И когда он… умер. Когда его гильотинировали. Кто занял его место?
На минуту повисла тишина, Том перестал улыбаться и посмотрел сквозь меня почти с ненавистью. Мне вдруг показалось, что моя жизнь в опасности, но я подумал: нет, я же его дядя, он никогда не предаст меня, — но тут же сообразил: дурак! разумеется, предаст. Тереза, казалось, была шокирована моим вопросом, поскольку она уже знала ответ и лишь хотела увидеть, скажет Том правду или нет.
— Ну, — сказал он, после того как прошла почти вечность, — кто–то ведь должен работать на благо Республики. Тот, чья преданность безоговорочна.
Я медленно кивнул и вышел на улицу, туго замотав горло шарфом, чтобы покрепче привязать голову к телу.
Спустя семь месяцев, в июле 1794 года, я получил неожиданное письмо. Я вернулся в Лондон и следил за революцией по газетам, которые писали о Париже, называя его «рваной веной Европы, омывшей кровью все наше общество». Я вздрогнул, подумав, какая там сейчас жизнь, и забеспокоился о Томе, хотя покидал Париж, уже не питая никаких иллюзий относительно его характера. Я решил, что мне лучше держаться подальше от этого города; с одной стороны, я не доверял племяннику, которому в один прекрасный день могло прийти в голову объявить меня предателем, и в этом случае мне пришлось бы отправиться на совершенно незаслуженное свидание с гильотиной, а с другой — я просто не хотел иметь ничего общего с этой ужасной бойней. Тем не менее, планы мои внезапно изменились, когда я получил следующее послание:
Париж, 6 июля 1794 года
Дорогой мсье Заилль,
У меня для Вас печальные новости, мсье. Дела здесь плохи, я умоляю Вас приехать повидаться со мной — сейчас я опасаюсь за три жизни и не могу заставить Тома понять, что происходит — он обезумел, мсье, — пришла беда — он часто говорит о Вас и хотел бы с Вами повидаться — пожалуйста, приезжайте, если можете.
Ваша, Тереза Нант
Естественно, я был удивлен, поскольку не ожидал снова услышать о своем племяннике — не говоря уже о женщине, с которой он жил. Я провел пару дней в размышлениях над ее письмом; я разрывался между желанием держаться как можно дальше от Парижа и неспособностью отвергнуть ее просьбу, звучавшую столь серьезно. Через несколько дней я стоял перед их дверью.
— Все изменилось. Том сейчас слишком сблизился с Робеспьером, — сказала Тереза и, задыхаясь, села в кресло. Она располнела после нашей прошлой встречи — без сомнения, ввиду беременности. — Он безоговорочно предан делу, но все повернулось против него. Я пыталась убедить Тома покинуть Париж, но он отказывается.
— Как такое могло случиться? — спросил я. — Уверен, у него сейчас достаточно власти? В газетах пишут…
— Слишком многое случилось, — сказал она, нервно бросив взгляд в окно, точно в любой момент в дом мог влезть контрреволюционер и перерезать ей горло от уха до уха. — Все, кто у власти — Сен–Жюст, Карно, Колло д’Эрбуа[64] и сам Робеспьер, — перегрызлись. Их союз разваливается на части прямо на наших глазах, и не все из них его переживут, уверяю вас. После очередного скандала Робеспьер даже перестал появляться на заседаниях Комитета безопасности Республики, и они, разумеется, за это попытаются его арестовать. Это неизбежно. А если он падет, то и мы падем вместе с ним.
— Вряд ли это неизбежно, гражданка, — сказал Том, внезапно появляясь в дверях. Мы с Терезой вздрогнули. — Привет, Матье, — холодно сказал он, на сей раз опустив «дядя». — Что привело тебя в Париж? Я–то думал, мы тебе отвратительны.
Я с удивлением посмотрел на Терезу, прежде чем перевести взгляд на него.
— Ты не знал о моем приезде? — спросил я. — Я был уверен, что…
— Он приехал, потому что беспокоится за тебя, — сказала Тереза. — Даже в Англии понимают, что здесь сейчас происходит. Они не так далеки от всего этого, как ты считаешь.
— А происходит вот что, — раздраженно сказал мой племянник. — Мы победим. Робеспьер сейчас вдохновлен как никогда. Он намеревается создать союз даже с теми, кто ранее выступал против него. Он станет единственным вождем, помяните мое слово.
— В этой обстановке? — завопила Тереза. — Ты обманываешь себя! Сейчас сама природа жизни заставляет не доверять никому у власти. Он закончит жизнь на плахе в тот же миг, когда чего–то добьется. И это будет ему воздаянием. И тебе тоже, если не будешь осторожен!
— Не говори глупостей, — сказал Том. — Он слишком силен. В конце концов, у него есть армия.
— Армии уже все равно, — закричала она, схватившись за живот и шатаясь от боли. — Мы должны уехать из Парижа. Нам нужно бежать, всем нам. Матье может взять нас с собой, правда? Вы можете увезти нас в Лондон. Ты же видишь, в каком я состоянии, — добавила она, показывая на свой раздувшийся живот, и добавила твердо: — Я хочу уехать до того, как родится ребенок.
Я пожал плечами:
— Полагаю, что могу, — сказал я, понимая, что это далеко не так просто, как она говорит. Тома еще нужно убедить.
— Я никуда не поеду, — сказал он. — Ни в коем случае.
Спор между этими упрямцами продолжался некоторое время. В итоге я ушел, сказав, что вернусь через несколько дней — посмотреть, как она, но я не могу задерживаться дольше. Я уверил Терезу, что она может поехать со мной в Англию, если захочет, но она заявила: что бы ни случилось, она не оставит Тома. Похоже, перед лицом любви все ее прежние революционные убеждения перестали иметь значения.
Через несколько дней Робеспьер, а вместе с ним и Том, предпринял атаку на бывших друзей и соратников — тех, кто все еще был у власти в Париже. Он заявил, что эти люди пытаются подорвать деятельность Республики и потребовал, чтобы Комитет общественного спасения и Комитет общественной безопасности, членом которых он состоял и сам, были уничтожены, и взамен созданы новые органы. Сперва требование это не получило особого отклика со стороны членов комитетов, но всех изумили его заносчивость и бесстрашие, его глупость; я лично присутствовал в Якобинском клубе[65] в тот вечер, когда он повторил свои обвинения и требования.
— Ты дурак, — прошипел я Тому, схватив его за руку, когда он проходил мимо меня к дверям. — Этот человек только что подписал себе смертный приговор. Как ты этого не понимаешь?
— Пусти, — сказал он, оттолкнув меня, — если не желаешь, чтобы я тебя арестовал на месте. Ты этого хочешь, Матье? Тебя завтра же могут казнить, если я распоряжусь.
Я отступил и покачал головой, ужаснувшись безумию, сверкнувшему во взгляде моего племянника, этого простого пехотинца Революции. И мне стало больно, я не удивился, когда спустя сутки были произведены аресты. Несколько революционных лидеров попытались покончить с собой раньше, чем до них доберется гильотина, но преуспел только один, Леба. Брат Робеспьера Огюстен выпрыгнул из окна, но лишь сломал бедро, неуклюжий болван. Парализованный революционер Кутон[66] сбросился вниз с каменной лестницы и застрял, не имея возможности бежать, а его инвалидное кресло посмеивалось над ним с верхней ступеньки, когда пришли солдаты. Герой Тома, сам Робеспьер приставил пистолет к голове, но ему удалось лишь прострелить себе нижнюю челюсть, так что последние сутки его жизни были наполнены мучительной болью. Перед его глазами беспрестанно струилась кровь — подобно тем кровавым потокам, что ранее проливал он.
Тереза настояла на том, чтобы в утро казни отправиться на площадь Согласия. Я ломал голову, пытаясь придумать, как спасти племянника, но понимал — ничего нельзя сделать; он обречен. Когда возок въехал на площадь, я вспомнил те дни, когда мы впервые появились в этом городе: Том был тогда почти так же невинен, как его нерожденный ребенок сейчас, — и вспомнил людей, которых здесь обезглавили, в том числе и того, с которого все началось, — Людовика XVI.
64
Луи Антуан Сен–Жюст (1767—1794) — деятель Французской революции, сподвижник Робеспьера, был гильотинирован после термидорианского переворота. Лазар Николá Карно (1753—1823) — французский государственный и военный деятель, математик. Член Законодательного собрания (1791—92) и Конвента (1792—95). В период якобинской диктатуры был членом Комитета общественного спасения (с 1793 г.). В период термидорианского переворота выступал против М. Робеспьера. После второй реставрации Бурбонов в 1815 г. был изгнан из Франции. Жан Мари Колло д'Эрбуа (1749—1796) — деятель Французской революции. Член повстанческой Парижской коммуны, образовавшейся в результате народного восстания 10 августа 1792 г. Депутат Конвента. Был одним из организаторов термидорианского переворота (июль 1794 г.). Стал одним из руководителей левых термидорианцев, был предан правыми термидорианцами суду и в апреле 1795 г. выслан в Гвиану.
65
Якобинский клуб — политический клуб периода Французской революции. Назван по месту заседаний в Париже в зале бывшей библиотеки монахов–якобинцев. По мере развития революции менялась его политическая ориентация. До термидорианского переворота (июль 1794 г.) Якобинский клуб оставался опорой робеспьеристов. Закрыт в ноябре 1794 г.
66
Филипп Леба (1765—1794) — якобинец, сподвижник М. Робеспьера. С 1793 г. член Комитета общественной безопасности. Во время термидорианского переворота покончил жизнь самоубийством. Огюстен Бон Жозеф Робеспьер (1763—1794) — младший брат М. Робеспьера. Был выбран в Конвент от Парижа, но не играл значительной роли. Когда в результате переворота 9 термидора Конвент принял постановление об аресте М. Робеспьера, Робеспьер–младший заявил, что хочет разделить участь брата. При повторном аресте пытался покончить с собой, выбросившись из окна, но лишь переломал ноги и получил серьезную рану головы, был казнен вместе с братом. Жорж Огюст Кутон (1755—1794) — деятель Французской революции. В 1791 г. избран в Законодательное собрание, в 1792–м в Конвент. В 1793 г. вошел в Комитет общественного спасения. Вместе с Робеспьером и Сен–Жюстом возглавлял революционное правительство якобинской диктатуры. Казнен вместе с Робеспьером.