Страница 18 из 96
Для нас была приготовлена съемная квартира в центре города, так что мы направились прямо туда. Я с удовольствием отметил, что обставлена она со вкусом, и обрадовался, увидев, что из окон моей спальни открывается вид на живописную рыночную площадь, напоминающую охотничьи угодья моей дуврской юности, где я воровал с прилавков и тянул из карманов, стараясь прокормить себя и свое семейство.
— В жизни не видывал такой жары, — простонал Томас, падая в плетеное кресло гостиной. — Я думал, в Париже летом жарко, но здесь… Это просто невыносимо.
— Разве у нас есть выбор? — пожал плечами я, не желая поддаваться унынию в самом начале нашей римской жизни, особенно, если объект критики — столь неукротимая вещь, как погода. — С климатом мы ничего поделать не можем. Ты и так слишком много времени проводишь взаперти — весь белый как мел. Солнце благотворно подействует на твой цвет лица.
— Такова мода, дядя Матье, — по–детски сказал он. — Право слово, ты что, ничего не понимаешь?
— То, что модно в Париже, может быть отнюдь не модным в Риме, — сказал я. — Иди пройдись. Открой для себя город, посмотри на людей. Поищи работу, — посоветовал я ему.
— Конечно, конечно.
— Теперь мы будем жить здесь, где открывается масса возможностей, а я не собираюсь содержать тебя всю жизнь.
— Но мы только что приехали! Мы только вошли в дверь!
— Так выйди из нее снова. Ищи работу, — с улыбкой повторил я. Я не пытался вывести его из себя — в конце концов, парня я любил, но не желал смотреть, как он сидит сиднем в нашей квартире, рассчитывая, что я принесу ему обед и пиво, как увядают его юность и красота. Иногда мне кажется, что я был слишком щедр к Томасам. Возможно, если бы я был чуть менее снисходителен, не стремился бы ловить их всякий раз, когда они падали, в конце концов кто–нибудь из них и смог бы прожить дольше двадцати пяти лет. «Открой для себя счастье самодостаточности», — умолял я его через семь лет после Эмерсона[28].
На следующий день я отправился в главную контору городского управления на встречу с синьором Альфредо Карлати, господином, написавшим мне в Париж и пригласившим меня привезти в Италию мои знания и опыт, чтобы проверить их в деле. Мне с трудом удалось установить местонахождение здания, в котором размещалась контора сеньора Карлати, и я был несколько смущен, обнаружив, что это довольно ветхая постройка в не самом благополучном из центральных районов Рима. Дверь на первом этаже болталась широко открытой — видимо, из–за того, что верхняя петля, которой следовало удерживать ее на месте, была лишена шурупов. Войдя, я услышал, как в комнате справа от меня кричат друг на друга мужчина и женщина: для меня их перебранка звучала совершеннейшей тарабарщиной. Я свободно говорю по–французски, но мой итальянский пока был довольно слаб, и лишь через несколько месяцев я почувствую себя в нем уверенно. Природная склонность аборигенов говорить с невероятной скоростью не способствовала восприятию. Я подошел ближе к двери, стараясь понять, что же это за контора, а затем приблизил ухо к двери и услышал изнутри грохот. Что бы там ни происходило, женщина, похоже, располагала аргументами весомее — она продолжала визжать и вопить со скоростью, приближавшейся к сотне слов в минуту, голос мужчины же звучал внятнее; впрочем он ограничивался пораженческим «Si»[29], когда она останавливалась, чтобы отдышаться. Ее крик становился все отчетливее, пока я не сообразил, что направляется она к двери и теперь стоит прямо за ней, всего в нескольких шагах от меня. Я отскочил, когда она распахнула дверь и, увидев меня, замолкла на полуслове; я бессмысленно ей улыбнулся.
— Прошу меня простить, — поспешно вымолвил я.
— Вы кто? — спросила она, почесываясь в совершенно неподобающей для леди манере, в то время как я стоял перед нею, смиренно сняв шляпу. — Вы Рикардо?
— Нет.
— Значит, Пьетро.
Я пожал плечами и посмотрел поверх плеча женщины на ее собеседника: он оказался маленьким, толстеньким, с черными зализанными волосами, разделенными посередине пробором. Человечек взволнованно бросился ко мне, едва я засвидетельствовал его присутствие.
— Cara[30], умоляю, — сказал он, слегка подтолкнув женщину в дверном проеме, и меня слегка удивило, как она переменилась к нему в присутствии незнакомца. Она отпрянула на несколько шагов, взмахнув подолом своего ярко–красного платья, позволяя мужчине продолжить разговор. — Чем я могу вам помочь? — спросил он, и лицо его оживилось широкой улыбкой. Без сомнения он был рад постороннему, поскольку визгливая женщина не стала продолжать свою тираду.
— Прошу прощения за вторжение… — начал я, но он оборвал меня драматическими взмахами рук.
— Никакого вторжения! — возопил он, хлопнув в ладоши. — Мы рады вас видеть. Вы, разумеется, Рикардо.
— Не Рикардо и не Пьетро, — признался я, пожимая плечами. — Я ищу…
— Значит вас послал кто–то из них, — спросил он. Я покачал головой:
— Я только что приехал в город. И разыскиваю контору синьора Альфредо Карлати. Это не вы? — Я надеялся, что нет.
— Здесь нет никаких Карлати, — безразлично сказал он, и улыбка сползла с его лица, поскольку я не был ни Рикардо, ни Пьетро — его отсутствующие союзники. — Вы ошиблись.
— Но это правильный адрес, я уверен, — сказал я, протягивая ему письмо. Мужчина бросил на него взгляд, затем указал куда–то наверх.
— Конторы этажом выше. Карлати я не знаю, но, может быть, он где–то там.
— Благодарю вас, — сказал я, осторожно ретируясь. Он резко захлопнул дверь, и женщина вновь принялась за свою визгливую ораторию. Рим переставал мне нравится.
На следующем этаже на двери имелась латунная табличка с выгравированной надписью «Канцелярия», под ней висел изящный серебряный колокольчик; я дернул единожды и пригладил левой рукой волосы. На сей раз дверь открыл высокий худой мужчина с орлиным носом и седыми волосами: он страдальчески уставился на меня. Казалось, ему потребны такие усилия, чтобы выговорить: «Чем могу помочь?», что я испугался, как бы он не рухнул на месте от переутомления.
— Синьор Карлати? — осведомился я, стараясь говорить как можно вежливее и сердечнее.
— Это я, — вздохнул он, и глаза его наполнились слезами. Он провел рукой по виску.
— Я — Матье Заилль, — сообщил я. — Мы с вами переписывались по поводу…
— О, синьор Заилль! — Его лицо оживилось, он схватил меня за руки, прижал к себе и расцеловал сухими, обветренными губами сперва в левую щеку, потом в правую, а затем снова в левую. — Разумеется, это вы. Я так рад, что вы здесь.
— Вас непросто найти, — сказал я, когда он ввел меня в кабинет. — Я не ожидал увидеть столь… — Мне хотелось сказать «убогую», но закончил фразу я иначе: — …непринужденную обстановку.
— Вы хотите сказать, что рассчитывали увидеть пышное правительственное здание, переполненное служащими, вином и дивной музыкой, исполняемой в углу прикованным к пюпитрам струнным ансамблем? — с горечью спросил он.
— Вообще–то нет, — начал я. — Это не…
— Что бы весь мир ни думал о нас, синьор Заилль, Рим — не богатый город. Какими бы средствами ни располагало правительство, оно предпочитает не тратить их на нелепое украшательство своих чиновников. Большинство правительственных учреждений расположены в скромных домах, вроде этого. Далеко от идеала, но наши головы больше заняты работой, нежели тем, что нас окружает.
— Да, несомненно, — сказал я, испытывая уместную неловкость из–за его филантропического настроя.
— Хотите бокал вина? — спросил он, очевидно готовый перейти от своей диатрибы к делу, когда я устроился в легком кресле напротив его стола, прямо под зловеще накренившейся Пизанской башней папок и бумаг. Я сказал, что выпью того же, что и он, и Карлати дрожащей рукой наполнил мне бокал, пролив изрядное количество на поднос, где стояла бутылка. Я с улыбкой принял подношение, а он уселся напротив, надел очки, потом снял, пристально глядя на меня и, очевидно, пытаясь понять, нравится ему то, что он видит, или нет.
28
Ральф Уолдо Эмерсон (1803—1882) — американский философ, поэт, эссеист. В своих поэтических произведениях одухотворял жизнь и проповедовал личную независимость и нравственное совершенствование. «Самодостаточность» — его знаменитое эссе (1841).
29
Да (ит.).
30
Дорогая (ит.).