Страница 7 из 77
Запорожцы понимающее переглянулись: только что их друг-колдун произнес очередной заговор.
– А если бы палочка оказалась длинней? – поинтересовался ясновельможный пан. – Что тогда?
– Ничего, – пожал плечами Палий. – Дерево, проходя сквозь верхние слои, пропитывается маслом, и вода к нему не пристает. Результат был бы тот же самый.
Мудреная речь характерника была понята лишь отчасти, но общий смысл казаки уловили и вновь расхохотались, пугая немногочисленных посетителей трактира. Бондарь Ивашка, кум Лисицы, сидел с мрачным лицом и участия в общем веселье не принимал. Мучивший его вопрос он задал после третьей чарки огненной горилки.
– Соломон подаст жалобу в войсковой суд.
– О чем? – насмешливо поинтересовался Данила.
– Как это о чем? – в свою очередь удивился кум и пояснил: – В бочках вместо масла вода.
– Но масло там есть?
– И что? – продолжал недоумевать Ивашка.
– В договоре записано, что бочки с маслом. Масло в них есть. Какие проблемы?
– Что напишет писака, не слижет и собака, – к месту вставил казачью поговорку Лисица.
Заржали все, в том числе и мрачный бондарь. Праздничное застолье продолжалось до полуночи, а утро трое запорожцев встретили в Диком поле. На закате третьего дня, заплатив положенные пошлины в крепости Ор, проехали Перекоп. Пыльная дорога, заполненная купеческими повозками и угрюмо бредущими пленниками, привела друзей до ворот Кафы. Оставалось выяснить судьбу невольниц…
Мурза Кель-Селим, проходя мимо развалин медресе, привычно помянул шайтана и его ближайшего родственника кошевого атамана Ивана Серко, во время набега которого и было разрушено мусульманское духовное училище. Правильно гласит сура Корана – к сожалению, благочестивый мурза не помнил какая именно – не стоит поминать нечистого всуе. Ненавистные гяуры внезапно скользнули из тени раскидистой пальмы и через мгновенье, обливающийся липким потом страха Кель-Селим лежал на холодном каменном полу со связанными руками и вонючим комком прелой верблюжьей кошмы во рту.
Храбрый потомок славного крымского рода приготовился с молчаливым достоинством отправиться в райские сады, но отрезанное ухо и вылетевшие зубы внесли изменения в первоначальные планы. Внезапно захотелось жить. Извлеченный из котомки кусок свиного сала и клятвенное обещание гяура с зелеными глазами забить его в глотку, сами собой развязали прикушенный от боли язык. Тускло сверкнувший под лунным светом булатный клинок с рукоятью из рыбьего зуба оставил прощальную улыбку на жирной шее правоверного мурзы.
– Сховаем под камнями? – деловито осведомился Лисица, вытирая кинжал о бездыханное тело.
– Пусть лежит, – ответил Палий. – Покойный слишком любил деньги.
В воздухе блеснула серебряная монета. Сильные пальцы раздвинули челюсть и вставили новенький рубль в сжатые предсмертной судорогой остатки зубов.
– Холера ясна! – четко обозначил проблему пан Ляшко.
– Грошей мало, – согласился с ним Лисица.
Сумма выкупа оказалась совершенно иной, нежели ранее представлялось запорожцам. Данила задумался на секунду и задал неожиданный вопрос:
– У пана маршалка ты, друже, войсковым господарством ведал?
– То есть так, – подтвердил бывший интендант панцирной конницы.
– Где ближайшая страховая компания находится, знаешь?
Пан Ляшко недоуменно взглянул на товарища, яростно почесал в затылке и осторожно ответил:
– То в Варшаве, проше пана. Це дерьмо известное.
С оценкой деятельности страховщиков Палий – по неведомым причинам! – был полностью согласен, но вслух сказал иное. Прозвучало задумчиво:
– Дерьмо, так дерьмо. Это тоже деньги. Запорожцы спорить с голдовником не стали – ему видней.
– Будем кидать? – оживился Лисица, удачно ввернув понравившееся ему выражение.
– Будем, – кивнул Данила.
– На сколько?
– Тысяч на пять. Или десять. Хватит с лихвой.
Сказано было небрежно. Названная цифра представлялась вполне достаточной для выкупа любимой. О том, что в колоде европейской политики появился новый джокер, молодому запорожцу известно не было.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.
Легкий экипаж пролетел по Диван йолу от султанского дворца Топкапы, сооруженного на площади, где когда-то находился древний акрополь Византия, в сторону Андрианопольских ворот и повернул на северный берег Золотого Рога – в Галату, район иностранных посольств. Пугая разжиревших голубей, коляска лихо притормозила перед особняком, отстроенным в вычурном стиле «лалэ». Сухощавый смуглолицый аскери торопливым шагом пересек обширный ухоженный парк – уменьшенную копию версальского – и взбежал по каменным ступеням резиденции французского представительства.
– Срочное послание от эфенди Салима-оглы.
Тайный агент кефинского асес-баши – начальника уголовной полиции – достал из кармана свиток, запечатанный сургучом, и передал его секретарю посольства.
– Больше он ничего не передавал?
Ив Костилье ловким движением фокусника материализовал в руках глухо звякнувший кошель и вопросительно взглянул на стамбульского чиновника.
– Люди фон Рексина что-то вынюхивали, – нехотя выдавил аскери. Профессия шпиона наложила свой отпечаток на османского подданного – речь его была лишена обычных для Востока витиеватых изысков.
Костилье задумчиво почесал наманикюренным мизинцем длинный породистый нос: сообщение оказалось неожиданным. Прусский посол фон Рексин был близким другом личного банкира короля Франции – английского финансиста Баркера, который влиял не только на политику Версаля, но и выделял значительные суммы на подкуп падишаха и его окружения. Интрига закручивалась в невероятную спираль. Тайный агент, тем временем, получив вознаграждение, развернулся и скрылся в тенистой аллее парка.
– Ведьма! – в который раз сегодняшний вечер пожаловался барон де Тотт неслышно подошедшему секретарю.
– Хорошенькая ведьма, – внес поправку в реплику патрона Костилье.
В просторной зале для официальных приемов, застекленной цветными витражами, украшенной изразцовыми панно и искусно выполненными бронзовыми канделябрами играла незнакомая музыка. Звонкую мерную дробь нагары оплетали кружева чарующих звуков кеманы, дальней родственницы кремонских скрипок, родившихся искусством мастера Страдивари. Пронзительная флейта отражалась пленяющим эхом от мраморных сводов, внося в очарование праздника колдовскую нотку вальса венского леса. Примолкшие на минуту французы, затаив дыхание слушали бессмертное творение еще не родившегося Штрауса – в этом мире оно звучало впервые.
– У меня складывается впечатление, что я уже не глава миссии, – горько посетовал на коварную судьбу посол.
Костилье благоразумно промолчал. Поманив пальцем слугу, он молча показал на бутылку красного вина. Дождавшись, когда лысый турок наполнит фужеры, секретарь положил на инкрустированный черненым серебром столик запечатанный свиток.
– Что это? – спросил барон, не отрывая вожделенного взгляда от дальнего угла залы.
При неярком свете ароматных свечей извивались в незнакомом танце две изящные фигурки прекрасных одалисок. Тягучие пластичные движения будоражили сознание и странным образом сочетались с неизвестной классической музыкой. Посол и его секретарь были на этом празднике гостями – о намечающейся вечеринке еще с утра известила черноволосая невольница. Мужчины подчинились. Безропотно.
– Что это? – вновь спросил барон у секретаря.
Костилье, заворожено наблюдающий за соблазнительным представлением, с трудом отвел взгляд от танцовщиц и доложил:
– Депеша от кефинского асес-баши.
Посол вскрыл печать и развернул свиток. По столу покатилась серебряная монета. Сделав небольшой круг под удивленными взглядами, она звонко стукнулась о ножку хрустального фужера, подпрыгнула и затихла.
– Что это? – в третий раз прозвучал один и тот же вопрос.
Секретарь недоуменно пожал плечами. Барон быстро пробежал глазами текст и задумчиво произнес: