Страница 2 из 7
И.Г.: Опять надо сказать спасибо отцу. Когда я был школьником, он летом ездил со мной в деревни неподалёку от Бугуруслана: покупаться в речке, попить парного молока. Отец подбивал сельских стариков на рассказы о прошлом, о том, что случалось любопытного в их местах. Мне было велено записывать карандашом в тетрадку впервые услышанные слова. Отец считал: это пригодится, поскольку я решил стать журналистом. То, что нам рассказывали, казалось недостаточно интересным, и я мысленно усложнял фабулу, вставлял возникавшие в воображении персонажи. Позже, студентом, я натолкнулся на мысль: а почему бы не обратиться к почвенничеству? Нам преподавали историю зарубежной литературы, и меня впечатлило возникшее в германских государствах после войн с Наполеоном движение “Blut und Boden”. Начинающие писатели и поэты, решив наполнить культуру народным, от истоков, содержанием и духом, устремились в глухие деревни собирать фольклор. Так, например, появились сказки братьев Гримм.
Наши студенты-филологи отправлялись в экспедиции за фольклором, а журналисты — нет. Мне пришло в голову по собственному почину в каникулы взяться за дело. У меня был друг, который имел мотоцикл “ковровец” и поддержал начинание. Я в раннем детстве перенёс полиомиелит и, хотя к школьным годам стал ходить без клюшки, мотоцикл не водил. Усаживался за спиной друга, и мы катили из одной деревни в другую, нас пускали переночевать за библейскую, как стали говорить позднее, плату. Девушек на селе было больше, чем парней, мы нередко встречали радушие. Нам посчастливилось присутствовать на гульбе: этот молодёжный сабантуй описан в моей вступительной статье к сказам. Одна из увиденных на празднике игр вошла в сказ “Степовой Гулеван”.
С фольклором же обстояло вот как. Обычно мне самому приходилось рассказывать какую-нибудь историю, чтобы “разговорить” собеседников и, в свою очередь, что-то услышать. Услышать то, что могло дать толчок воображению.
Может быть, сейчас будет небезынтересна чёрточка той эпохи. От поездок у меня сохранился, в частности, счёт из ресторана одного из районных центров: 1 бут. вина — 2,09 р., салат 2 порции — 0,10 р., заливной язык 2 п. — 1,20 р., шашлык 2 п. — 2,12 р., хлеб — 0,10 р. Стипендия тогда была 45 р., корреспондент районной газеты получал 115 р. в месяц.
Со временем я написал по собранным впечатлениям несколько вещей, постарался соблюсти в них скромность, но “безэротичными” они не получились. И, разумеется, “не пошли”. Когда в перестройку барьеры рухнули, я прочитал “Заветные сказки” Афанасьева. В них много жестокости, они замешены на злобном унижении женщины. Мне говорили: Афанасьев не придумал, а записал это, таковы были народные нравы. Тогда я решил противопоставить сказкам весёлые сказы, где женщина — прелестная, раскованная — владела бы магией игры. Напряглись память, воображение, фантазия. Во время работы думалось: если известно, что Афанасьев записал сказки, отчего мне прямо не сказать того же о моих сказах?
Сборник быстро расходился, однако мне пришлось услышать, что я приписываю сказы народу, дабы на этом “выехать”. Тогда я решил указать моё авторство.
Е.З.: Что позволено народу, не позволено одному автору… Ссылка на фольклор облегчила издание книги?
И.Г.: Да, это точно.
Е.З.: Игорь, ваши эротические сказы определены вами как буколические. Действие в сказах, в основном, протекает на привольной природе, людей связывают между собой чувственные отношения… Верите ли вы сами в идиллию любого рода, возможна ли она?
И.Г.: Вернусь к моим поездкам с другом на мотоцикле. Нам встретилось занятное обстоятельство, своего рода курьёз тогдашней системы снабжения. Едва ли не в каждом сельском магазине мы видели сухое белое вино. Стоило оно дороговато, градусов имело мало, народ пренебрегал им как слабенькой кислятинкой. Мне же и другу нравились лёгкие белые вина, которые в большом городе, в той же Казани, редко бывали в магазинах. Так вот, в одном селе, купив несколько бутылок, мы расположились на берегу речки. Из лесу вышли девушки, собиравшие там грибы, присели невдалеке. Видимо, хотели искупаться, но наше присутствие их смущало. Мы принялись их угощать, они отказывались: “У нас никто это не пьёт”. Однако пример, который мы подавали, — с причмокиванием и возгласами восторга, — в конце концов подействовал. Одна из новых наших знакомых сделала глоток, потом ещё, повела вокруг взглядом и произнесла фразу, которую я позже записал: “О, как легко оно даётся пить!” Группка осталась с нами, вину было отдано должное. Мы купались, все нагишом, брызгали водой друг на друга, девушки сплели себе венки, набедренные повязки из травы, лопухов. Кутерьма поднялась! Всё стало удивительно просто и легко. Я и мой друг остались в этом селе ещё на два дня. Это была идиллия. Она отобразилась — не “один к одному”, конечно, — в сказе “Птица Уксюр”.
Е.З.: Любовные сцены в ваших сказах столь естественны и в то же время вы изображаете любовь как произведение искусства, как действо… Вам становится подвластна такая неординарная художественная условность…
И.Г.: Я стараюсь, чтобы слова заменяли непосредственное созерцание, непосредственное восприятие действительности. И тут помогает чувство, что описываемое — самая что ни на есть живая реальность. Чувство это возникает оттого, что в памяти отпечатались не только эпизоды, подтолкнувшие воображение к созданию развёрнутых сцен. Запомнилось и настроение, какое эпизоды у меня тогда вызывали. Идиллия, о которой я рассказал, запомнилась очарованием непередаваемо тесного родства, близости между тобой и подругой.
Е.З.: В центре ваших сказов — женщина. В этом первенстве женских персонажей — естественный интерес к противоположному полу или причина здесь художественного характера? Изображение женщины интереснее, эмоциональнее?
И.Г.: Меня очень любили мать, бабушка, старшая сестра, они не спали ночей, выхаживая меня после болезни. Поиграть со мной приходила девочка, дочь друзей нашей семьи. Когда я пошёл в школу, мы вместе возвращались домой. Но вскоре я начал стесняться: в том возрасте, дело известное, мальчишки стесняются ходить с девочками. Но мне было заявлено: “Это ты из-за болезни. Не думала, что ты тряпка”. Разумеется, быть тряпкой не захотелось, и я даже стал брать подругу за руку.
Маугли и Робинзон Крузо побудили меня предложить девочке поселиться в “хижине из шкур”. Летом родители устроили нам “хижину” в сарае, употребив старые полушубок, пальто, одеяла. Мы с подругой стали “четой первобытных людей”. Когда приходило время обеда, мы приносили еду из дома в “хижину” и ели как бы охотничью добычу, зажаренную на костре. Игра была для меня полна эмоций и особенных, потому что я играл с девочкой. Навсегда осталось чувство женского очарования. Когда я взялся за сказы, мною двигало и сознательное намерение воплотить в них обаяние Вечной Женственности. Женщины меня восхищают и вдохновляют. Живу в компании женщин: жена, дочь и чудесная морская свинка Виннечка.
Е.З.: Какие документы вы изучали, создавая роман “Донесённое от обиженных”?
И.Г.: Мне очень помогла небольшая книга историка Казимира Валишевского на французском языке “La derniere des Romanov., E” [“Последняя из Романовых”] (Париж, 1902), работа до сих пор не переведена на русский. Важной оказалась и другая книга К. Валишевского “Преемники Петра” (Москва, книгоиздательство “Современные проблемы”, 1912). Я опирался на Народный лексикон Бертельсманна (издания 1956, 1960) на немецком языке, пользовался многими другими германскими источниками. Нужные сведения, к примеру, нашлись в историческом лексиконе Кёблера [Koebler, G.: Historisches Lexikon der deutschen Lander. Die deutschen Territorien vom Mittelalter bis zur Gegenwart] (6. Auflage, Mьnchen, 1999). Превосходными источниками оказались книга Игоря Плеве “Einwanderung in das Wolgagebiet: 1764 — 1767” (Gottingen, Gцttinger Arbeitskreis, 1999) и его же труд “Немецкие колонии на Волге во второй половине XVIII века” (2-е изд., Москва, Готика, 2000). Я постоянно обращался к богатейшему сборнику документов “Архив русской революции” в 22 томах, который издавался Г.В. Гессеном в Берлине в 20-е, в начале 30-х гг. Стал находкой двухтомник В.А. Бильбасова “История Екатерины II” (Берлин, 1900).