Страница 2 из 43
Она решительно пресекла обсуждение пьесы, возникшее было между действиями, а едва автор закрыл рот, как позвали к чаю. Но если поэт поначалу счел чай поводом увильнуть от дискуссии, то здесь он просчитался. Несколько мгновений миссис Парри колебалась, подбирая подходящее слово: «фантастично» казалось слишком опасным, «поэтично» – и непопулярно, и чересчур; впрочем, оба годились как синонимы «идиллии», на чем миссис Парри в конце концов и остановилась.
– О, весьма идиллически, мистер Стенхоуп, и так значительно! – с чувством произнесла она.
– Вы очень любезны, – пробормотал Стенхоуп. – Но вы и сами видите, я был прав насчет переработки – сюжет, мне кажется, рассыпается.
Миссис Парри великодушно отмахнулась от сюжета.
– Есть несколько моментов, – продолжала она. – Скажем, этот Хор. Я так и не поняла, к чему он.
– Хор можно выбросить, – тут же согласился Стенхоуп. – Я за него не держусь.
Прежде чем миссис Парри нашлась с ответом, сидевшая рядом с ней молодая актриса Адела Хант успела вставить словечко. Адела возглавляла партию молодых актеров, недовольных засильем миссис Парри, и сама подумывала стать постановщиком, причем начать лучше бы сразу с пьесы самого Стенхоупа. Но ее последователи пока не решались открыто атаковать репутацию миссис Парри, и Адела, пользуясь начавшимся обсуждением, сколачивала оппозицию.
– Лучше ничего не выбрасывать, – возразила она. – Нельзя лишать произведение искусства его неотъемлемой части!
– Милочка, – нахмурилась миссис Парри, – подумай о зрителях. Как они воспримут этот Хор?
– Да пусть воспринимают, как хотят, – заявила Адела. – Мы даем им символ. Искусство всегда символично, разве нет?
Миссис Парри поджала губы.
– По-моему, «символично» – не вполне верное слово. Конечно, символ самоценен, и мы должны донести его до зрителя, но, так сказать, в переводе… – она вынуждена была отвлечься, поскольку поэт учтиво предложил ей на выбор два вида сэндвичей, и Адела не преминула этим воспользоваться.
– Но, миссис Парри, как же можно переводить символ? Его можно выразить. Он же не делится. Именно общий эффект и создает символическую значимость.
– Символическая значимость – это фикция! – отрезала миссис Парри. – Не следует опускаться до уровня публики, но и отрываться от нее тоже не стоит. Задача театра – взаимодействовать… – она щелкнула пальцами, подыскивая нужное слово, – гармонизировать. Надо постараться облегчить им постижение гармонии. В том-то и беда современного искусства, что оно не может или не хочет привести свои интересы в соответствие с интересами публики. А в пасторальной пьесе без равновесия не обойтись.
– Но равновесие в пьесе, в первую очередь, достигается соразмерностью отдельных частей, – снова возразила Адела. – Ведь несомненно, что любое драматургическое произведение – это символическое противопоставление.
– Что ж, – отозвалась миссис Парри, с трудом сдерживая клокотавшую в ней ярость, наверное, можно и так сказать. Но гораздо лучше считать драматургию ценностным равновесием, особенно для пасторали. Однако довольно теории. Вопрос был в том, что делать с Хором? Оставлять его или нет? Что бы вы предпочли, мистер Стенхоуп?
– Ну, я бы предпочел оставить, – вежливо сказал поэт. – Если это не будет слишком сложно при постановке.
– Он так часто появляется в лесу, – задумалась миссис Парри, отодвигая сэндвич. – Там дальняя песня в первом действии, когда Принцесса покидает дворец, и еще диалог Хора, когда… Они не дриады?
Приятель Аделы, дородный, ухоженный молодой человек лет двадцати пяти, подал реплику:
– Если будут дриады, то прости-прощай атмосфера восемнадцатого века.
– Ну и что? – тут же включилась в дискуссию молодая девушка рядом с Аделой. – Можно взять ту эпоху.
Миссис Парри одобрительно посмотрела на нее.
– Точно, милочка. И какая это будет очаровательная фантазия! Мы специально не будем привязываться к датам – только обозначим эпоху. Ну, мистер Стенхоуп, вы так и не сказали нам, дриады это или нет?
– На самом деле, я уже говорил вам, – смиренно напомнил Стенхоуп, – что это, скорее, эксперимент. Главное, что они – не люди.
– Духи? – с дрожью восторга в голосе проговорила соседка Аделы.
– Если вам так нравится, – кивнул Стенхоуп, – только бездуховные. Они живут иной жизнью, не такой, скажем, как Принцесса.
– Ирония? – воскликнула Адела. – Тщетность бытия? И лес, и Принцесса, и ее возлюбленный – все это преходящее!
Стенхоуп покачал головой. Когда-то он придумал историю о том, как некий журналист из «Таймс» просил объяснить смысл новой пьесы, и как Стенхоуп после четырех часов безуспешных попыток был вынужден прочесть всю пьесу вслух от начала до конца. «В чем и состоял, – обычно добавлял он, – единственный способ ее объяснения».
– Нет, – сказал он теперь, – ирония здесь ни при чем. Пожалуй, лучше его все же убрать.
На миг стало тихо.
– Может быть, все же оставим, мистер Стенхоуп? Мне показалось, что Хор очень важен для этой пьесы? – послышался еще один молодой голос, принадлежащий девушке по имени Паулина Анструзер. Она сидела позади Аделы и, в отличие от нее, предпочитала отмалчиваться. Но раз уж вопрос был задан, она торопливо добавила: – Я только хотела сказать, что Хор вступает, когда встречаются Принцесса и Дровосек, ведь так?
Стенхоуп посмотрел на нее, словно внезапно прозрев, потом медленно произнес:
– Отчасти так, но никакой необходимости в этом нет. Можно сказать, что это – случайность.
– Нет, Хор оставляем, – решила миссис Парри. – Я уже вижу, как это будет: деревья – или нет, лучше – листья, листья с деревьев, их много, они пригодятся молодым – что за прелесть!
– Отличная мысль, – прокомментировала Миртл Фокс. – И как правдиво!
– Правдиво? – вполголоса переспросила Паулина.
– А разве нет? – живо повернулась к ней Миртл. – Деревья очень расположены к людям. И цветы, и листья. Я всегда это чувствую. Может, ты и не замечаешь, а я отношусь к природе мистически, как Вордсворт. [2] Я бы тоже целыми днями бродила среди деревьев, слушала бы шорох листьев и ветер. Только почему-то никогда не хватает времени. Но я верю, что все они передают нам что-то своим дыханием, и это так хорошо! Ведь для того, чтобы обрести мир, мы должны погрузиться в себя, а деревья, облака и все прочее нам помогают. Человек никогда не должен быть несчастным. Природа так ужасно хороша… А вы как думаете, мистер Стенхоуп?
Стенхоуп молча ждал, пока миссис Парри живо обсуждала с ближайшими соседями особенности костюмов будущего Хора. Теперь он повернулся к Миртл и ответил:
– Насчет того, что природа ужасно хороша? О да, мисс Фокс. Вы действительно хотели сказать «ужасно»?
– Ну да, – сказала мисс Фокс. – Ужасно – страшно – очень.
– Да, – сказал Стенхоуп. – Очень. Только – простите мне эту привычку писателя, – но когда я говорю «ужасно», то имею в виду «полный ужаса». У вас получается – «страшное хорошее»?
– Не понимаю, как хорошее может быть страшным, – с негодованием отвергла его предположение мисс Фокс. – Если вещь хорошая, как же она может пугать?
– Это вы сказали «ужасно», я только не согласился с вами, – с улыбкой напомнил Стенхоуп.
– Если нас что-то пугает, – задумчиво проговорила Паулина, глядя вдаль из-под полуприкрытых век, – разве не может оно при этом быть благим?
Стенхоуп с интересом посмотрел на нее.
– Конечно, может. Разве не по внутреннему трепету узнаем мы о Всевышнем?
– Тогда они будут в зеленых тонах, – гнула свое миссис Парри. – От салатового до темно-зеленого, с золотыми поясами и вышивкой в виде переплетенных веток. И еще у каждого в руках по ветке, лучше разной длины. А чулки цвета темного золота.
– Вместо стволов? – уточнил приятель Аделы, Хью Прескотт.
– Именно, – подтвердила миссис Парри и вдруг засомневалась. – Может, все-таки оставить их листьями… Когда тихо, они могут стоять, скрестив ноги…
[2] Вильям Вордсворт (1770-1850) – известный английский поэт, один из лучших мастеров английского сонета. Наиболее значительные произведения – поэмы «Тёрн», «Вина и скорбь», «Прелюдия».