Азовская альтернатива

К совещанию с Иваном и Аркадием было, поначалу, допущены четверо. Все как один, кряжистые и мускулистые, но разного роста. Высокую их самооценку можно, наверное, с колокольни было заметить. И они, в отличии от аборигенов в некоторых развесёлых романах, к новациям совсем не рвались. Какой-то шмаркач для них авторитетом не был. Начинали сомневаться в любом предложении Аркадия. А самый маленький ростом, почти гномообразный, если бы не отсутствие бороды и шевелюры, включая оселедец (на лысине не растёт не только модная шевелюра), спорил до хрипоты, не желая принимать ничего нового. Когда характерник осознал, что Юхим Великий безнадёжен и мешает обсуждению, он продемонстрировал свою силу. Мгновенно загипнотизировал спорщика (взбешённого, до крайности возбуждённого!), внушил ему, что он всё услышанное забыл и никогда не вспомнит, а вспомнит, что сам отказался болтать с дураками и ушёл, отправил спать. «Однако, вот тебе и своих воли не лишаем».

— Кузнецы войска запорожского ко мне претензий не имеют? — как бы ответил на невысказанную мысль Аркадия Иван свом вопросом.

Кузнецы переглянулись, и старший из них, отзывавшийся на имя Петро, с длиннющими седыми усами, обмотанными вокруг ушей, спокойным тоном ответил, что не имеют.

У Аркадия сложилось впечатление, что они и сами Юхима недолюбливали, а о силе характерника давно знали. И унижение собрата по ремеслу их, скорее, обрадовало, а уж никак не возмутило. У самого молодого, не старше Аркадия, кузнеца, так улыбка мелькнула, при виде зачарованного, выходящего из шатра Юхима.

Пробовали ли вы вести производственное совещание в помещении без мебели? Неудобно, но можно, скажете вы, и будете правы. Представьте теперь, что у вас отбита напрочь задница, разбиты в кровь локти и колени, поджившая корка на которых лопается от попытки сесть по-турецки, имеются в наличии синяки и ссадины чуть ли не на всей поверхности тела. А ещё, что вы вымотаны до предела, не пришли в себя от перемещения в прошлое, испуганы событиями в этом новом, совсем не кажущимся вам прекрасным, мире. Представили? Теперь прикиньте свой к.п.д. в подобных условиях. Аркадий на зубах, через не могу, всё вытерпел, ни разу не сорвался, сомневающимся в самых естественных для него вещах кузнецам, объяснял всё тихим голосом и спокойным тоном. И, вроде бы, что-то объяснить сумел. Иван палку перегибать не стал, при первых же положительных сдвигах заседание закруглил. К радости, не ахти какой бурной, сил на эмоции не оставалось, Аркадия. Наркотиков полностью снимающих боль, характерник Аркадию больше не давал.

— Нельзя! Душу потеряешь. Сейчас заварю травок, заснёшь от них, как миленький. И вреда душе не будет.

И, правда, заснул. Не сразу, конечно, поворочавшись и помучавшись немного, но заснул. Спал, кстати, как убитый. Сны, если и видел, то забыл.

Если уж не везёт…

25 березня, 1637 года от р.х

После таких передряг, которые выпали за последние двое суток на голову Аркадия, спать можно долго. Сутки, а то и больше. Если дадут. Ивану было жалко, как он себя сам назвал несколько раз, попаданца, но лагерь на этом месте оставаться вторые сутки не мог. Пришлось будить. Кому другому это было бы не так уж легко, человек в таком состоянии способен спать и под холодным дождём и под гремящими литаврами. Но характерник он, или, так себе, казачонок негодящий? Разбудил, причём, без всяких литавр.

Поднял стонущего, лепечущего непонятно что, иновременника и осмотрел ссадины и ушибы. Слава Богу, они все дружно начали подживать. Не напрасно больше половины времени при выучке характерника, уходит на изучение лекарского дела. Подействовали его зелья с присыпками и на человека из другого времени.

«Вот, чертовщина какая! Кто бы мог подумать, что придётся опекать человека из другого времени? И как это, возможно, провалиться не в яму с дерьмом, а в прошлое? Впрочем, судя по виду Аркадия, яма с дерьмом куда предпочтительней, чем яма во времени».

Тащить попаданца к куренному костру, и в этот раз не стал. Кликнул новоиспечённого джуру, старые то разосланы с невероятной вестью, чтоб принёс поесть из куренного казанка и, обождав пока Аркадий сбегает по утренним делам, попытался расспросить его о событиях ближайшего будущего подробнее. Нормального разговора, к его великому сожалению, не получилось. Аркадий выглядел разбуженным, но не проснувшимся. То и дело кривился, охал, жаловался на боль, недостаточность сна и отсутствие кофе. Единственным связным сообщением, на которое он сподобился, был рассказ об этом самом кофе, который, якобы, уже вовсю пьют турки. Да легенда об открытии кофе людьми (монахи, козы…).

У куренного атамана в походе хватает забот, даже у него есть хорошие помощники. Не успели Иван с Аркадием позавтракать, как прибежал Панько Малачарка.

— Батько, Степана Здоровило поймали на краже! Он Незамая саблю присвоил да спрятал!

Пришлось бросать еду и бежать для прояснения дела, надеясь, что Панько ошибся. Молодой Степан, крестник Иванов, прозванный Здоровилом за стройность и отсутствие рельефной мускулатуры, был сыном старого друга Ивана, Степана Полууса. И отец молодого казака, и, в своё время, его дед, погибли на кольях в Константинополе, но казацкой славы не посрамили. Пощады не просили, на турок с высоты кольев плевали. Иван взял молодого казака под свою опеку, надеясь, что из него вырастит не менее славный защитник православной веры и народа русского, чем его дед и отец. И тут такое!

Надежда на ошибочность сообщения Панька не оправдалась. Степан, оказавшийся невдалеке от места задержания грешивших противоестественным образом казаков, позарился на булатную саблю Незамая, снятую с убитого им турецкого аги. Воспользовавшись замятнёй, что случилась во время задержания, Степан потихоньку поднял с земли сорванную с казачьего пояса саблю и, сунув её под жупан, удалился с места события. Воистину, бес молодого казака попутал, потому как для казака воровство у своих — точно смертный грех. В смысле, ведущий к скорой смерти нечистого на руку. К крысятничеству казаки относились отрицательно. В самой, что ни на есть, категоричной форме, проявляя это отношение.

Бог один знает, на что рассчитывал Степан. Пусть никто сабли попавшегося на таком стыдном деле казака не хватился, но ведь сам Степан не в отшельническом ските обретался. Да и, дурачок, прикрепив саблю, обмотав её запасными штанами, к своему вьюку, он не выдержал соблазна и прилез ночью полюбоваться ею. На чём был и пойман. В казачьем лагере, пусть, вроде бы, спящем поголовно, всегда найдутся зоркие и внимательные глаза. А застуканный на горячем, с ворованной саблей в руках, Степан так растерялся, что сразу во всём признался на вопрос: — Чего это ты по ночам чужой саблей (своя сабля у Степана болталась у пояса) машешь? — Подписав себе признанием смертный приговор.

Расстроенный донельзя, Иван провёл следствие с подъесаулом, сопровождавшим отряд, попутно проясняя отношение казаков (ох, как оно бывает изменчиво…) к воришке. И, пусть немного, успокоился. Большинство вокруг сочувствовало Степану, жалело мальчишку. Иван, походя, подбросил идейку, что во всём виноват греховодник Незамай (прости Охрим, ведь тебя, всё равно не спасти), молодой Степан поддался соблазну воровства из-за содомита.

«Дай Бог, удастся крестника от позорной смерти сохранить! Боже, помоги в добром деле! Дева Мария смилуйся! Заступись перед сыном за одного из верных слуг».

Пришлось казакам немного задержаться на месте ночёвки, пока Степан, испуганный, бледный как известная особа с косой, то и дело пытающийся блевать, хотя желудок был у него пуст давным-давно, сажал на кол двух несчастных казаков. Не помоги ему сам Незамай, дело затянулось бы надолго. Младший из казнимых, не выдержал и расплакался, хотя помилования просить не стал. Наверное понимал, что не будет помилования. Охрим держался мужественно, с лаской уговаривал потерпеть боль: — Уже недолго осталось терпеть! — своего несчастного любовника, попросил прощения у братьев-казаков. Чем вызвал одобрительный гул в толпе. Участи, впрочем, им это не облегчило. Да и не добивался Охрим облегчения, на кол, фактически, сам взгромоздился, от Степана толку мало было.